Портрет прекрасной Дульсинеи Тобоссской (практика трансцендентального вуайеризма)

(практика трансцендентального вуайеризма)

[141]

Введение

С исчезновением героя начинается драма совокупления. Заведомо проигрышные позиции достаются в удел незадачливому фигуранту. Кто смотрит — предпочитает быть сверху. За ним ползёт тень героя. Возникает самый неистовый и короткий лабиринт двузначности. Дублируемый шаг, отражённая мимика, виртуальное сознание. Всё проникнуто цельностью, исчерпывается в два касания неотразимого противоречия.

Портрет Прекрасной Дульсинеи Тобосской

Он требует реставрации по трём причинам:

  1. Гуманистической патологии мечты, скрадывающей вожделение рыцаря даже во сне, для чего предназначен рыцарский распорядок мира.
  2. Болезни фантазии — в удвоении, когда оруженосец громоздит сияющие доспехи на собственное допущение подвига, а не твердь рыцарского плеча. Эта болезнь слова — в болтовне обывательского причастия подвигу — уже зачата сладострастным придыханием рыцаря.
  3. Онтологизации небытия по пути увеличения меры порока. Когда Бог позволяет рыцарю расплачиваться за содеянное. Когда рыцарь допускает себя быть мерой мира.

Имя страха не обязательно вожделение, это может быть и страховка. С одной стороны — неисчислимая трата, с другой — её эквивалент в приобретении. И виртуальная точка между ними, скрепляющая их в причинно-следственную связь, делает страх главным и заставляет действовать. Вся незыблемость рациональности исчерпывается тогда страхованием. Возникающая виртуальная рациональность — ось иррациональной действительности, в которой человеку предстоит играть все роли.

Интимность, согревающая отношения между рыцарем и портретом Прекрасной Дамы, даёт ему право входить через чёрный ход и без стука. Самое ранимое дитя — его искренность — превращается в путь к владению, модус страховки, в оружие.

Владение из страха, само себя питающее и исчерпывающее вожделение — краска стыда на портрете, которому поклоняется рыцарь.

Закончив реставрацию, портрет оставляют на прежнем месте.

У каждого рыцаря есть свой портрет, за которым простирается страна его славных подвигов. Только в неподвижном благоговении перед краской он покоряет эту страну, делается её властителем и мужем.

Художник у Акутагавы должен прежде узнать муки ада, чтобы их изобразить — это реализм искусства. Идеализм жизни в том, что сначала нужно изобразить. Синтез жизни всегда искусственен — в этом тайна почти что божественного творения. Камни, по которым будет идти рыцарь, разбросаны жизнью и собраны в ритм его шагов искусственно. Но не возможен [142] синтез несуществующего. Нет формы иррационального, кроме разве оси страховки, от которой он бы не отошёл, если бы не был рыцарем.

Странно, что огонь — мера всех вещей — знак ада. Лучший символ безмерной муки — поднимающиеся пузыри в кипящем масле. Картина ещё не высохла, пузыри не начали лопаться — с этим искренен рыцарь. Возьмёт ли он это?

Портрет всегда рисуется рыцарем для себя. Участие в нём Прекрасной Дамы — лишь тревога о предстоящей потере в пространстве между ней и её изображением. Это пространство — лоно несчастной любви спешащего рыцаря к ускользающей Даме. Здесь действует строгий экономический режим: вначале заполнение, потом трата. Здесь не может идти речи о восполнении, ибо на отрезке между портретом и Дамой рыцарь сам замыкает бесконечность прямой: исчезает Дама, либо рыцарь уничтожает портрет. Вновь прямая, но идентификация на ней уже не совпадает с живым образом. Восполнение холста краской и погоня за образцом, так рыцарь вынуждает Даму к бегству.

Вероотступничество, предательство, измена — всё имена пространства, задаваемого шагом порока по оси страховки. Это пространство оставалось бы незанятым, если бы порок не получал своего имени и цены в распорядке мира. Но он получает: в каждый новый момент, измеренный шагом порока, центр мира перемещается в новую область. Это смещение центра констатируется благодаря сохранению на карте мира исходной точки. Становится возможной рациональность в меру порока, самовозрастающий логос преисподней.

По этой карте рыцарь должен найти Прекрасную Даму. Но мало того, что соответствие страны и карты предполагает исчезновение Дамы, оно же требует от рыцаря идти в противоположную от цели сторону. В силу этой предустановленной дисгармонии, он никогда не найдёт Прекрасную Даму по её портрету; он будет бессилен именно потому, что застраховался от бессилия. Таким пока остаётся рыцарь Печального Образа.

Заключение

Задавая причинную рациональность, страховка делает логический реверанс страху, переводя терпение в спекулятивный план. Но страховка также разделяет человека, стремящегося избежать поражения с помощью двойного присутствия, каждое из которых истинно — это и есть фигура трусости, дрожь бытия.

Не в силах обеспечить двойственности (не парадоксальности, а двоичного кода машинности — что выдерживают лишь полу- и сверхпроводники), человек должен делать больше, чем может. Он должен быть не в двух местах, а в трёх, десяти, — умножать маски или быть одним. Невозможность — в необходимости оставаться на высоте своего падения. Чувствовать свою трещину, желая вновь в неё провалиться. Эта невозможность рождает человека

Рождённый двойник вначале беззащитен как ребёнок. Его повивальная бабка — Портрет Прекрасной Дульсинеи Тобосской. Ввиду портрета рыцарь превращается в благодушного идиота (дитя), затем — в воздушного змея [143] (юноша) и наконец — в змея-горыныча (требовательный муж). Время, выделенное для всей метаморфозы не должно превышать времени между двумя встречами с Живой Дамой, но рыцарь защищается от неё портретом. Эта детская слабость новорождённого рыцарем двойника, может пробудить в Даме материнское чувство и стать причиной их неестественной связи.

Похожие тексты: 

Добавить комментарий