Очерк истории изучения мифологии (фрагмент)

"Очерк истории изучения мифологии (фрагмент)"1

В настоящем очерке мы касаемся лишь в общих чертах теории изучения мифов и вынуждены не только не упомянуть очень многих видных мифологов прошлого, как например. В. Вундта, или настоящего, как например Э. Кассирера, но и оставить за ее пределами обзор истории изучения мифов в России.

В наши дни исследование мифологии приобретает большое значение, не только в силу академической привлекательности, но и потому, что фашизм в Германии умело использует интерес к патриархальной старине, к ее древним мифам и сказаниям для укрепления своего господства. В докладе на VIII Международном философском конгрессе (1934) эти идеи были высказаны немецким делегатом Фельдкеллером, который заявил о необходимости возвращения к мифологическому миропониманию, о «повороте к мистическому мировоззрению раннего каменного века», о том, что «сегодня снова надо вернуться к поверьям старины». «Теоретические» труды «арийских мудрецов» вроде А. Розенберга («Миф ХХ века»), специальные периодические издания проповедуют культ Вотана, древнегерманские праздники и обряды. Фашистская расовая теория, национал-социалистические утверждения об исключительном влиянии на ход истории «народной души», «таинства северной германской крови», аппеляция к средневековью, — все это предполагает пропаганду мифологии.

Нельзя, однако, согласиться с мнением, получившим развитие в некоторых публикациях, в которых мифология объявляется «рухлядью», а само изучение мифологии квалифицируется «как убогое гробокопательство». Борьба с буржуазным культивированием мифов, не должна помешать развитию фольклористики и подлинному исследованию народного творчества. Научное изучение фольклора неизбежно приводит к исследованию мифологии, в которой «природа и общественные формы получили бессознательную художественную обработку в народной фантазии» (К. Маркс). Глубоко ошибочными являются те вульгарно-социологические теории, которые с порога отбрасывают мифологические предания как бессмыслицы прошлого, не заслуживающие научного исследования.

Еще в древней Греции имелись попытки объяснения мифов (эвгемеризм, психологизм, аллегоризм), однако научно-критическое их изучение началось в XVIII в., когда происходило расколдовывание общества от власти средневековой магии и мифологии.

В 1794 г. Ш.Ф. Дюпюи опубликовал труд «Происхождение всех культов», где возводил мифы к обожествлению небесных светил, видел в мифологических сценариях описания движения звезд. Астральная теории Дюпюи, рожденная в огне французской революции 1789 г., отразила в себе все недостатки мировоззрения той эпохи. Французские материалисты, в конечном счете, видели в мифах лишь нелепые вымыслы ловких пройдох, которым при помощи сказок удается дурачить народ.

В период наступления романтической реакции рационалистическая теория происхождения мифов, как сказок, выдуманных жрецами, перешла в свою противоположность: в мистическую теорию о происхождении мифов как откровения, полученного от бога, которое затем было скрыто под символической скорлупой мифов. В начале XIX в. немецкие романтики возродили представления неоплатоников о том, что в мифах как в символах скрывается особая религиозная мудрость прошлых веков. Гейдельбергский профессор Ф. Крейцер пришел к выводу, что в Египте была жреческая каста, владевшая высшими религиозными идеями, которые заключались в символах-мифах, понимаемых народом буквально, их же истиный, чуть ли не христианский смысл, вскрывался лишь пред участниками древних мистерий. Эта теория перепевала старые утверждения мистиков о том, что все «тайны жизни» хранились раньше египетскими жрецами под покровом символов.

Противоположностью этой теории явилась теория братьев Гриммов, которые поставили изучение мифологии на научные основы, применив сравнительный метод исследования. В Германии в 40-е годы XIX в. городской культуре капитализма был противопоставлен культ природы, исповедуемый «неиспорченным» «народом земли», близким к природе, связанным с национальной стариной. «Культ природы ограничивается … воскресными прогулками за город провинциала-горожанина, выражающего свое детское удивление по поводу того, что кукушка кладет свои яйца в чужие гнезда… и который в заключение со священным трепетом декламирует свои детям оду весне Клопштока». 2 Немецкие романтики пытались своей проповедью «назад к старине» остановить железную поступь капитализма, взрывающего старые идиллии. Отсюда сбор материалов об уходящей феодальной старине, любование сказками и мифами прошлого, всеми прелестями «идиотизма деревенской жизни». Пионеры фольклористики, Якоб и Вильгельм Гриммы собрали огромный материал преданий, сказок, поверий, заговоров, обрядов и обычаев. Изучение народных обычаев и поверий привело Гриммов к убеждению, что в них сохранились пережитки отдельных языческих верований, остатки некогда полных жизни мифов, т. е. древне-мифологического слоя, восходящего к общей арийской праоснове. Гриммы видели в мифах отражение «вечной немецкой души». Эта теория выросла на модном тогда учении Савиньи о «народном духе», о «Volksglaube» и «Volkskunde», на взглядах Гердера о «народной поэзии». В 1835 г., через год после создания Zollverein'а (таможенного союза, приведшего к экономическому и политическому единству Германии) появляется «Немецкая мифология» Гриммов, которая сближает германские верования со скандинавскими, прокладывает путь для сравнения древних мифологий с народными поверьями и легендами. Увлечение сравнительным методом в изучении мифологии, несмотря на предупреждение Гегеля о его ограниченности, 3 нашло себе сторонников в Англии.

Натуралистическая теория Ф. Макса Мюллера уходит своими философскими корнями в диалектический идеализм Гегеля, в его учение о саморазвитии мифологии. Как известно, Макс Мюллер видел в мифологии «расположение ума познавать бесконечное». Подобно легендарному общему праязыку, по его мнению, якобы, существовала общая индо-европейская прамифология, разлившаяся потом на отдельные ручьи. М. Мюллер объяснял происхождение мифов «болезнью языка», забвением и непониманием первичного смысла корней слов. Натуралистическая концепция мифа М. Мюллера выпячивала на первое место его «природные» стороны, подчеркивая то, что в основе мифологии лежит противоположность зимы и лета, дня и ночи. Эта теория сейчас не может представлять серьезного объекта для научной критики, так как давно вскрыта ошибочность ее лингвистических построений, однако не следует забывать о той позитивной роли, которую она сыграла. Достаточно отметить, какую свирепую атаку всяких мракобесов пришлось пережить последователям таких взглядов. Скажем, в России в идеях Макса Мюллера П.А. Бессонов усмотрел опасность для православия. А в Англии был даже написан трактат, в котором высмеивались его идеи, а сам он был представлен в виде мифологического лица солнечного цикла, имя которого — «Большой мельник».

Солярная теория Макса Мюллера мало чем отличалась от метеорологической теории А. Куна, для которого мифы были олицетворением грома, грозы, дождя и ветра. В 40-е годы XIX в. Форхгаммер выдвинул гипотезу о том, что все приключения мифологических героев есть символическое выражение различных процессов природы. Дальберг придавал исключительное значение для возникновения мифологии падающим камням (метеоритам); Мэран — явлениям северного сияния. Все эти концепции восходят к астральной гипотезе (Ср. труды Н. Морозова), видящей в мифах отражение увлечения жрецов наблюдениями движения планет.

Наличие множества тождественных сказаний в различных мифологиях привело к появлению теории заимствований, представления о существовании странствующих сказаний, которые переходят от одного народа к другому. Одни исследователли объясняли это тем, что у арийских племен сохранились единые поэтические предания, бывшие некогда всеобщим достоянием (в эпоху праарийцев); другие предпочитали объяснение сходства заимствованием (сначала — из Египта; затем — из Индии). А когда была открыта знаментитая библиотека Ассурбанипала, мифам стали приписывать ассиро-вавилонскую прародину (мифы о рае, потопе, грехопадении). Теория заимствований, порожденная в период захвата колоний, в дальнейшем пришла к своему отрицанию под влиянием собранных в этих же колониях материалов, вскрывших тождественность мифологических представлений у таких народов, которые не могли никак иметь связи между собой. Марксизм объясняет параллельное зарождение сюжета мифа в различных местах без помощи теории заимствований, а в связи с однородностью общественной идеологии на одинаковых степенях развития, что, однако, не исключает и возможности культурных влияний.

Вывести изучение мифологии из тупика теории заимствований стремилась этнографическая наука. Основатель германской этнографии А. Бастиан пытался объяснить существование в первобытную эпоху одинаковой мифологии с помощью концепции «народной идеи». B. Шварц, В. Маннхардт изучают «низшую мифологию», видя в ней действия мелких духов, из которых в будущем вырастают боги.

В 60-е годы прошлого столетия появилась антропологическая школа, которая применила эволюционную теорию к объяснению мифов. Антропологическое позитивистское направление выводило сходство мифов из единства человеческой психики на определенной стадии развития и создало анимистическую теорию объяснения мифотворчества (Э. Тэйлор, Дж. Леббок, Г. Спенсер, А. Лэнг, Дж. Фрезер).

Не отрицая того, что в мифологии большую роль играет сексуальный момент, необходимо отметить, что попытки фрейдистов вывести мифологию из полового стремления натянуты и малоубедительны. По Зиг. Фрейду мифы коренятся в бессознательном и представляют собой специфическую форму символического удовлетворения бессознательных влечений. В основе мифотворчества лежит тот же процесс, что и в образовании сновидений. «Признаки мифа являются одновременно признаками нашего сна». Психоанализ вскрывает в мифе сгущения, персонификацию и т.д., посредством которых бессознательное находит свое удовлетворение. Возникновение мифологических образов Адониса, Аттиса, Озириса выводится Фрейдом из стеремления сына возвысится на место отца. Тождественность мифологических представлений у различных народов фрейдисты пытаются объяснить наличием у всех людей единого символического языка(возвышение, восхождение по лестнице, полет — половое возбуждение; земля, ясли, деревья, плоды — женские половые органы;огонь, меч, змея — мужские геиталии; вода — роды; крест — женщина в момент совокупления и т.д.). Достаточно взять работу Э. Лоренца «Политический миф», чтобы увидеть, к чему ведет при анализе мифов фрейдистский поход. Лоренц в лозунге «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» увидел трансформацию тайного полового союза мужчин; он объясняет убийство восставшими крестьянами во время Французской революции своих феодальных владельцев воскрешением тотемического праздника; а в революционной борьбе отражение сыновней ненависти к отцу на почве сексуальных отношений к матери и т.п. Под сильным влиянием фрейдизма находится и концепция Winthuis'а, суть которой сводится к идее наличия у первобытных людей сексуального комплекса двуполости, определяющего весь окружающий мир в виде двуполого существа.

Нельзя не упомянуть труды французского академика Леви-Брюля «Les fonctions mentales dans les societes inferiens» и «La mentalite primitive», которые составили эпоху в исследовании первобытного общества, поскольку заставили пересмотреть традиционные взгдяды на психику людей. К вопросу о мифологии Леви-Брюль подходит, исходя из своих общетеоретических воззрений на природу первобытной психики, отмечая, что мышление человека не остается неизменным, что оно мненяется и развивается: «определенный тип общества, имеющий свои собственные учреждения и нравы, неизбежно будет иметь и свое собственное мышление». Теория Леви-Брюля сводится к тому, что в основе примитивного мышления находится закон сопричастия: каждый объект мыслится одновременно в нескольких местах, входит как часть в целое другого объекта, а совершенно разнородные объекты отождествляются. Индивидуальное одновременно существует в коллективном, а коллективное в индивидуальном. Закон сопричастия, управляющий образованием представлений, господство т. н. коллективных представлений, присущих всем членам группы и передающихся из поколения в поколение, — все это опрокидывает построения Тэйлора, Спенсера, Вундта, Фрэзера и др., отождествляющих нашу психику с психикой первобытных людей. Леви-Брюль писал, что не следует доверять «объяснительным гипотезам», которые выводили происхождение мифов из логической деятельности, похожей на нашу.

Леви-Брюль отмечает решающее значение, которое по его мнению имеет для мифотворчества речь. Он пишет, что мифы следовало бы признать за такие продукты первобытного мышления, которые появляются тогда, когда оно пытается осуществить сопричастность, которая больше уже не переживается. В мифе первобытный человек обретает сопричастность социальной группы с ее собственным прошлым. Слушая миф, группа чувствует себя мистически сопричастной тому, кто сделал это племя таким, как оно есть. Мифы являются для первобытного мышления одновременно и выражением солидарности социальной группы с самой собой во времени и с другими группами, а также служат для поддержания и оживления этой солидарности.

В конце XIX в. при исследовании мифологии была поставлена задача изучения человеческого мышления для объяснения сущности мифологии (Узенер и др.). За рубежом получили распространение формально-литературоведческие концепции, отождествляющие миф с поэзией, а также узкая теория П. Сэнтива, для которого миф — только толкование или комментарий к обряду.

Для понимания генезиса мифологии чрезвычайно важны вопросы происхождения речи, развития языка и мышления. Особенно значимо учение Н.Я. Марра о семантике, устанавливающее, что слова имели многозначность (полисемантизм), т. е. одно и то же слово служило для обозначения ряда объектов постольку, поскольку каждый последующий объект выполнял функцию предыдущего. Выявление семантических рядов, палеонтологический анализ, вскрывающий в языке различные отложения, позволяет глубоко проникнуть в тайники мифологии и объяснить природу ее происхождения.