Рай «мнимый» и Рай «реальный»: древнерусская литературная традиция

"Рай «мнимый» и Рай «реальный»: древнерусская литературная традиция"1

[31]

Путешествия в далекую или воображаемую страну и описания этих путешествий — непременное культурное явление древнего и средневекового мира, ведущее свое начало со времен античности, а, может быть, и с библейских времен: «Царство истины есть обетованная земля, и путь к ней — аравийская пустыня» 2.

В настоящей статье, которая продолжает серию работ автора об образах Святой Земли и Рая в древнерусской литературе 3, предлагается [32] рассмотреть эти образы на примере паломнических текстов и переводных апокрифических сочинений о видениях Рая. В основе представления о Рае, которое формировалось в письменности средневековой Руси через «чужое слово» — византийскую патристическую литературу, гимнографию, литургическую практику, через апокрифические тексты, а также через фольклорную традицию, народные утопические легенды — лежит библейская традиция изображений Рая в Ветхом и Новом Заветах, в Книге Бытия и в Откровении Иоанна Богослова: «И насадил Господь Бог рай в Едеме на востоке; и поместил там человека, которого создал. И произрастил Господь Бог на земли всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи, и дерево жизни посреди рая, и дерево познания добра и зла. Из Едема выходила река для орошения рая; и потом разделилась на четыре реки» (Быт. 2, 8, 10). В первом случае Рай — это прежде всего сад, Эдем, во втором — град, Небесный Иерусалим, а также свет, гора, стена: «И я, Иоанн, увидел святый город Иерусалим новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего» (Откр. 21, 2); «И ночи не будет там, и не будут иметь нужды ни в светильнике, ни в свете солнечном, ибо Господь Бог освещает их» (Откр. 22, 5); «И вознес меня (Ангел) в духе на великую высокую гору и показал мне великий город, святый Иерусалим, который нисходил с неба от Бога» (Откр. 21, 10). Эти описания восходят одновременно к ближневосточным географическим реалиям и к древнейшим пластам архаической картины мира. В ней образ Рая связан с Городом, с Садом, с Рекой, Светом, с Горой, или, напротив, с равниной, с Осью мира и т.д 4. Рай как сад и Рай как град — две стороны одного образа Рая, огражденного и насажденного (курсив мой — М.Р.). Уже в ранних византийских апокрифах ставится вопрос о точном местонахождении Рая: «Как сказать, где же помещается Рай, ибо одни утверждают, якобы он в Иерусалиме, другие — якобы на небесах? Ответ: Ни одни, ни другие не говорят истину. И то, что в Иерусалиме нет Рая, свидетельствует (череп) Адама, лежащий на лобном месте. Ведь ясно, что Адам не погребен в Раю, но был изгнан из Рая. О том, что на небесах нет Рая, свидетельствует Писание, где сказано: “И насадил Бог Рай в Едеме, на востоке”. Писание ведь учит нас, что восток всей земли и есть Рай. Неверно и опасные книжники (создатели апокрифов — М.Р.) утверждают, что якобы потому все ароматы и благовония существуют в восточных странах, особенно в индийских пределах, что они расположены вблизи Рая. И вот, как мужские семена фиников приближаются к женским семенам, опыляют ветром и те начинают
[33]

плодоносить, так благовония, разносимые ветром из Рая, опыляют растущие вблизи деревья» 5. Каноническая и неканоническая традиции представлений о Рае, как видим, не во всем совпадали, и Рай впрямую не связывается с историческим реальным Иерусалимом. Все же в византийской и древнерусской литературах цельного образа Рая не сложилось, черты его повторяются из одного описания в другое, они становятся этикетными: Рай многоцветен, многоголосен, благоуханен, светел, расположен то на востоке, то на небесах, то на разных уровнях тверди небесной, то между этой твердью и твердью земной и т.д. При этом набор характерных определений и качеств Рая достаточно однообразен. Изображения же ада, напротив, в некоторых византийских апокрифических апокалипсисах, известных в славяно-русских переводах с XII в., например, в «Видении апостола Павла», или «Мучениях Феклы», в «Хождении Богородицы по мукам», ярче, натуралистичнее изображений Рая. Средневековый текст зависит не столько от воли его создателя или переводчика, сколько от конкретных источников, степени и характера их использования. Библейский источник был здесь только образцом, определенной моделью. Эта модель оказалась применима и при описании благодати Святой Земли. Может показаться, что следует вести речь о разных вещах, о райском, вполне утопическом пространстве, с одной стороны, и о Святой земле, Палестине, насыщенной библейской памятью, — с другой. Однако в одном убеждении все же сходились и народно-утопическая легенда, и мнения ученых книжников — в том, что Святая Земля и град Иерусалим и есть воплощенный Рай, Рай в своем подлинном, «сегодняшнем» смысле. Казалось бы, эта иллюзия должна была исчезнуть при столкновении с реальностью, когда древнерусский паломник, действительно оказавшись в Палестине, мог воочию убедиться, что она не Рай. Но он убеждался в обратном: что она все-таки Рай. Разрушение «мнимого» образа не происходило почти никогда. Отчего?

Анализ русских средневековых текстов «на тему Рая» обнаруживает в них постоянные элементы описания райского пространства, формирующие некий, условно говоря, «райский топос», при помощи которого создавался образ не только этого пространства, но и пространства Святой Земли в паломнической литературе, образ, встающий за всеми географическо-топографическими реальностями. С другой стороны, и «палестинский текст» паломнических сочинений при всех их временных и литературных различиях, становился в определенном смысле «райским текстом» 6. В разных типах этого
[34]

текста (или в его жанровых разновидностях: хождениях, житиях, видениях, откровениях, сказаниях и др.) 7 выявляется сходство не только сюжетных и смысловых мотивов, таких, как, например, мотивы «чуда» и «сна», но и сходство тех литературных приемов и средств описания, которыми эти мотивы реализуются в конкретных нарративах. Это объясняется прежде всего единым концептом пути, лежащем как в реальной, так и в литературной основе описаний древнерусских паломничеств к христианским святыням и путешествий к Раю. Концепт пути предполагает не только физическое перемещение в пространстве, но и духовное — в познании божественной истины.

В реальной, географической Святой земле, проявляется благодать Святого Духа, и мы вслед за средневековыми паломниками рассматриваем ее как знаковое культурное пространство. Описывая его, паломники обращают внимание прежде всего на увиденные святыни и услышанные легенды о них, подошвами ног своих «прочитывают» заново библейские книги, стараясь быть точными, называя имена, даты и цифры. При этом принцип повествования оказывается ориентированным не на «реальную» реальность, а на реальность «мнимую», на то, что скрыто за этими именами, датами и цифрами. Отсюда — сходство в изображении древнерусскими книжниками Рая и Святой Земли, их [35] взаимопроницаемость и взаимозаменяемость. Рассмотрим этот общий «райско-палестинский текст» на материале древнерусских «хождений» в сакральные земли и переводных византийских апокрифов о видениях Рая, таких как «Сказание о Макарии Римском», «Сказание отца нашего Агапия» (Хождение Агапия в Рай), Видение Рая в «Житии Андрея Юродивого», «Хождение Зосимы к рахманам». Что, помимо уже названного, роднит эти тексты между собой?

Прежде всего, это общая позиция визионеров и путешественников по Святой земле, позиция свидетелей (выделено мной — М.Р.) 8. Все они попадают в Святую Землю или в Рай долгим и опасным путем, на временный срок, затем возвращаются на (или в) родную землю. Уже самим фактом своего путешествия и его литературного описания путешественники-свидетели удостоверяют существование земной, вполне реальной Палестины, полной библейских реминисценций и воспоминаний, и нереального «мнимого» Рая, похожего на палестинский рай. Игумен Русской земли Даниил вернулся из долгого и опасного странствия по Палестине в начале XII в. вполне невредимым, хранимый Божьей благодатью, и затем подробно описал его в своем «Хождении», а возвратившийся из Рая в грешный мир игумен отец Агапий уже перед смертью, в качестве свидетельства своего пребывания в Раю, также составил рассказ об этом на свитке, который и находят у него в руках, и который, собственно, и есть «Сказание отца нашего Агапия». Не только возвращение паломника и визионера в обычный мир, но и описание ими собственного путешествия в Рай ли, в Святую ли Землю есть самое убедительное свидетельство реальности того и другой. То, что «Сказание» отца Агапия имело впоследствии силу документа, видно из известного Послания новгородского архиепископа Василия Калики тверскому епископу Фоме, когда во второй половине XIV в. на Руси, в Твери, остро обсуждался вопрос о рае «мысленном» и рае «земном» в связи с распространившимися там ересями. Как доказательство существования «земного рая» Василий Калика привел пример «самовидцев» старца Агапия и святого Макария Римского: «А вот и Илия святой в раю живет, встретил его там Агапий святой и кусок хлеба у него взял. И святой Макарий за двадцать поприщ жил от святого рая» 9. Упоминаемые Василием Каликою новгородцы видели Рай на высоких горах, встающих из моря, с огромным изображением Деисусного чина: и Богородица, и Иисус освящают его. Он оказался не [36] на востоке, как гласит библейская традиция, а на севере за «дышучим», т.е. Белым, морем. Этот Рай таил в себе опасность — из него не возвращались живыми. Рассказ о видении Рая новгородцами в Послании Василия Калики представляет собой типичную легенду, построенную, если употребить современную лексику, по балладной схеме и имеющую западноевропейские средневековые аналоги. Над высокими горами, встающими из моря, сияет необыкновенный, неземной свет, слышится ликование и веселое пение. Удивившись этому и желая узнать, кто это поет и ликует, новгородские мореходы посылают на гору одного из своих товарищей, но когда тот достигает вершины, то забывает обо всем на свете и бросается прочь на звуки веселья. То же случается и со вторым. Наконец, третьего разумные новгородцы, жаждущие узнать, что же происходит на горе, привязывают за ногу, и когда тот, как и первые два, хочет убежать от своих товарищей за гору к ликующим голосам, дергают за веревку и стаскивают вниз. Но третий оказывается мертв. Рай, как и ад, — «иное» царство, но царство не мрака и стона, а полное света и веселых песен. Библейское противопоставление печали — радости, плача — веселию здесь находит свое воплощение. На пограничность Рая в древнерусской апокрифической литературе — между земным миром и небесным — на его двойственную природу уже обращалось внимание исследователей 10. В рассказе Василия Калики простые новгородцы не могут вернуться живыми, они гибнут, потому что решили самовольно достичь Рая, попадают же туда по молитве или по повелению Божьему и возвращаются живыми лишь праведники или святые.

Рассмотрим подробнее, каков Рай в представлении создателя «Сказания отца нашего Агапия» (греческого текста, или его славянского перевода, в данном случае не столь важно), и в представлении Епифания, автора «Жития Андрея Юродивого», а также неизвестного автора рассказа о трех монахах Сергии, Феофиле и Угине из «Сказания о Макарии Римском», пожелавших увидеть место, где небо сходится с землей, и встретивших неподалеку от Рая святого Макария. И какова Святая Земля в описаниях русских паломников, игумена Даниила, Игнатия Смольнянина, иеромонаха Варсонофия и др.?

Знаки райского пространства, выявляемые для русского средневекового материала, уже намечены в библейском тексте и во многих западноевропейских и византийских легендах о путешествиях и видениях Рая. Во-первых, это удаленность Рая, его труднодоступность и [37] упоминание о проводнике, вожатом по райскому миру, которым может быть Ангел, или какой-нибудь другой посланник Божий. Во-вторых, Рай находится за пределами земными, на острове, скрыт за высокими стенами, уходящими в поднебесье, в-третьих, в Раю сияет необыкновенный свет, на который земной человек не в состоянии смотреть, в-четвертых, в Раю бьет источник или протекает река, вода которой сладка, как мед, и бела, как молоко. Это источник, из которого пьют праведные души, и испив из которого можно заснуть на время или забыть печали. В-пятых, Рай — это прекрасный цветущий сад, наполненный сладостными плодами и оглашаемый чудесным пением птиц, поющих на разные голоса и каждая по-своему. В-шестых, это невиданное изобилие, которым невозможно вполне насытиться, в-седьмых, посреди Рая стоит Божий престол, над ним возвышается крест. Так, Андрей Юродивый попадает на три уровня Рая и каждый увенчан, соответственно, одним, двумя и тремя крестами. В-восьмых, Рай источает благоухание, и тот, кто попадает сюда, испытывает необычайную радость и блаженство. Этот ряд характерных признаков Рая в разбираемых древнерусских текстах можно продолжить, но несомненно, что все они восходят к единой мировой модели. Древнерусские книжники следовали мировой традиции, включались в нее. «Райские» черты могут встречаться в древнерусских текстах как в совокупности, так и отдельно. За ними сразу встает общая картина и, действительно, не слишком разнообразная.

Любопытно, что игумен Даниил, автор самого раннего (нач. XII в.) в древнерусской литературе «Хождения» в Святую Землю, при ее описании использует черты этой «райской» картины, он пишет о той радости и веселии духа, которые появляются у паломников при виде Святой Земли и града Иерусалима, изобилии, красоте ее святынь: «И испытывает тогда всякий христианин огромную радость, видя святой город Иерусалим, и слезы льются тут у верных людей. Никто ведь не может не прослезиться, увидев эту желанную землю и видя святые места, где Христос, Бог наш, претерпел страсти нас ради, грешных. И идут все пешком с радостью великою к городу Иерусалиму» 11. Подобным образом пишет Даниил и о горе Хеврон: «И ныне поистине земля та Богом обетованна, и благословенна от Бога всем добром: пшеницей, и вином, и маслом, и всяким плодом обильна весьма, и множеством скота богата, и овцы и скот дважды родятся летом, и пчел много в камнях по горам тем красивым, также и виноградников много по тем пригориям, и деревьев много плодовых стоит — без числа: маслины, смоковницы и рожки, и яблони, и черешни, и прочие. И всякий плод тут есть, и плод тот лучше и [38] больше всех плодов, сущих на земле под небом, нет таких плодов нигде больше. И вода хороша в месте том и всячески полезна. И само то место превосходит все красотою и всяческим добром. Несказанна земля та около Хеврона!» 12 В другом, более позднем паломническом тексте, «Хождении иеромонаха Варсонофия в Иерусалим» середины XV в., отличающемся точностью и достаточной скупостью описания, мы тем не менее находим похожее свидетельство: «Около ворот (находится) колодец, а вода в нам сладкая. И у колодца озеро небольшое, и воды в нем много. Место же это, где стоит монастырь и святая церковь великого Георгия, называемое Хананея, очень красиво, а долина весьма большая и ровная, и вокруг высокие горы. От града Иерусалима на расстоянии более трех миль, от Вифлеема милей дальше» 13. Можно вспомнить и сладкую воду Иордана, которую игумен Даниил сравнил с водой родной ему реки Сновь.

Эти цитаты вобрали в себя, как кажется, все основные качества Святой Земли и одновременно качества Рая. Сравним с ними «райские» описания в некоторых других древнерусских текстах, но уже не связанных с путешествиями в Святую Землю. Одно из чудес, происшедших с блаженным Андреем Юродивым, это его пребывание в Раю. Как старец Агапий попадает в Рай, заснув в лодке, когда неизвестные юноши в светлых одеждах перевозят его по морю на неведомый остров, так и Андрей оказывается в Раю в результате «сладкого» сна. Мотив сна вообще очень важен для визионеров: «сон» в описаниях путешествий в Рай служит мотивировкой дальнейшего развития сюжета, своеобразной сюжетной границей, после которой повествование обычно переходит на другой, более сложный смысловой уровень. Итак, в лютый мороз, настигнувший Константинополь, юродивый Андрей, привыкший бродить по улицам столицы в отрепьях и обычно стойко переносить физические страдания, пытается найти защиту от невыносимого холода у нищих, даже у бродячего пса, но все его отвергают. И тогда после долгой и страстной молитвы, он вдруг засыпает и ощущает во сне неожиданное тепло: из холода и зимы, этих символов и атрибутов средневековых представлений об аде он попадает в тепло и вечное лето — символы и атрибуты Рая. Тогда и возникает перед героем видение райского сада и себя в нем: «Увидел я себя в прекрасном и дивном Раю и удивился в душе, рассуждая так: “Что это значит, ведь в Константинополе дом мой? И что делаю я здесь, не ведаю”» 14. Андрей Юродивый [39] обнаруживает себя совсем в ином облике: он одет в царскую одежду, на голове его сияет разноцветный венец, на ногах сверкают позолотой сапоги, а препоясан он дорогим царским поясом. Далее следует подробное описание райского сада, использующее все перечисленные черты подобных описаний. Приведем лишь один фрагмент: «Самое большое чудо в этом саду — множество птиц, воробьев, щуров, соловьев и других, неизвестных, очень красивых, с золотыми, белоснежными и пестрыми крыльями. Они сидели каждая на своем месте и пели каждая своим особым голосом, так что я мог слышать их замечательное сладкое пение на небе на высоте своего лица» 15. В том Раю, куда попадает Андрей Юродивый, есть все, и это все столь прекрасно, что никакими словами его невозможно выразить.

Такова обычная характеристика райского локуса в древнерусских текстах и одновременно частая характеристика святых мест у древнерусских паломников 16. Они, эти места, не могут не быть прекрасными по определению. В «Житии Андрея Юродивого» дается и пространственная характеристика Рая: «Рай тот был очень велик и в длину, и в ширину, увидел я посередине поле, а на поле том не было сада, но само поле было прекрасно и светло, покрыто травой и многими цветами, источниками, из которых вытекали понемногу молоко и мед… Как вымолвлю, как расскажу, с чем сравню эти мед и молоко, с мирром ли, с мускусом? Ведь мы только люди, уподобить их чему-нибудь иному, или назвать — не умеем. И когда увидел я эту пажить покоя, удивился Божьим чудесам» 17. Одна из самых [40] ярких деталей «Жития Андрея Юродивого» в картине Рая — это разноцветные ветры, веющие над Раем, и необыкновенное благоухание, исходящее от них: «Я молча стоял много часов, вдыхая сладость ветра, веющего, словно от кадила, словно бы на небесах пред Богом кадят ангелы. И когда стих тот ветер, с западной стороны почувствовал я другое сладостное дуновение, словно это был дым, на вид белый, как снег… Затем восстал другой ветер с севера, сильный и красный видом, какими зори бывают, когда заходит солнце» 18. Сравним с той картиной, что открылась трем монахам в «Сказании о Макарии Римском» на их пути к Раю: «И были ветры в земле той различные по виду: западный ветер зеленого цвета, а от восхода солнца, от рая — рыжий ветер и желтый, а с севера ветер — словно свежая кровь, а с южной стороны ветер белый, как снег» 19. Как и в библейском Раю, здесь река течет посреди Рая, сияет ослепительный свет и воздух напоен благоуханием. Реакция визионеров также едина во всех «райских текстах», они «удивляются» райским чудесам, им «чудно и дивно». Сходными словами выражают свои ощущения и многие паломники по Святой Земле. Андрей Юродивый, конечно, ни паломником, ни путешественником в Рай не был, он оказался там внезапно, по молитве. Но он тоже странник. Подвиг юродства осуществляется вне стен, на путях и стогнах града. Это «вне» и делает возможным сравнить его восприятие Рая с восприятием старца Агапия, который, в отличие от блаженного Андрея, не сразу понимает, где находится, или с восприятием тремя монахами из «Сказания о Макарии Римском» тех опасных и чудесных пространств, которые им пришлось преодолевать. Прежде чем увидеть землю, подобную райской, их также одолевает сон. Рай сначала познается осязательно, чувственно: «Сон нас сморил, и мы уснули, и встали, когда начали слипаться губы наши от сладости, превосходящей сладость меда и медовых сот. И, встав, увидели церковь, и была она изо льда и огромна, посреди же церкви той — алтарь. Посреди же алтаря того — источник водный, — бел, словно молоко» 20.

Итак, сон — это часто причина и условие для попадания в Рай. Праведный старец Зосима, отправившийся в путь, чтобы увидеть блаженных людей — рахманов, при помощи чудесных «помощных» предметов и существ оказывается у цели, в земле блаженных: «И спал я на месте том три дня, и, снова встав, пошел неведомо куда. Ибо место то было исполнено благоухания, и не было там ни гор, ни холмов, но вся земля ровная была и цветами вся увенчана и [41] украшена» 21. Игумен Даниил в Палестине тоже спит, причем спит совершенно реальным сном, когда он со своими спутниками оказывается в очередном святом месте, на родине пророков: «И близко там на горе есть село большое весьма; и живет в нем сарацин много; и христиан тут же, в селе том, много. А село это — родина святых пророков: там рождались святые пророки, и это отчина их — то село. И там спали мы одну ночь, в селе том, Божьею благодатию хранимые. И приняли нас христиане в том селе хорошо. И оттуда, хорошо опочив ту ночь и наутро рано встав, пошли мы к Вифлеему» (курсив мой — М.Р.). Как будто бы простая деталь: необходимый сон после утомительных и опасных из-за возможного нападения сарацин переходов по Палестине. Но эта бытовая подробность, отмеченная игуменом Даниилом в контексте «райского текста», который он, как видим, использует при описании Святой Земли, приобретает новый, глубинный смысл, становится «сильной деталью». Ведь Даниил с путниками двигается по сакральному пространству, от одного святого места к другому, согласно христианской истории — от земли пророков к месту Рождества Христова, городу Вифлеему. Путь, которому предшествует крепкий сон, это и есть путь истории человечества от Ветхого Завета к Новому. Так, отдельный человек, игумен Даниил, оказавшись в стране христианских святынь, включается в мировую историю. Сон, в который впадают визионеры перед тем как оказаться в Раю, может быть и метафорой их телесной смерти. Андрей Юродивый видит себя в Раю «без плоти». При этом он одет в необычную для него царскую одежду. Мотив переодевания, и более того, переворачивания, перемены статуса («юродивый — царь»; «убогий — всемогущий» и т.д.) должен символизировать переход героя, пусть временный, в другой мир и в другое состояние. При этом напомню, что юродство само по себе уже было «перевернутой» позицией. В «Сказании отца нашего Агапия» герой перед уходом по повелению Божьему из монастыря, в котором пробыл игуменом шестнадцать лет, прощается с братией и велит избрать нового игумена, ибо его путь — это Божий путь: так он отвечает на вопросы каждого, кто встречается ему на пути к Раю. Поэтому прощание отца Агапия с монастырем — это одновременно его смерть, описание которой вполне традиционно для средневековой житийной литературы 22. Но вместе с тем это и рождение для иной, райской жизни, которую, впрочем, Бог показал Агапию только как его возможное будущее, [42] а затем вновь отправил в мир. Средневековый монастырь представлял собой своеобразный рай на земле 23, уйдя из него с целью узнать, зачем люди следуют за Господом, Агапий попадает в Рай уже не на земле, а на небе. Из этого Рая отец Агапий уносит в мир кусок хлеба, который не кончается, сколько бы ни отламывали от него и при помощи которого он совершает многие чудеса. Хлеб этот, конечно, не просто хлеб, это учение Христово, и преломление его отцом Агапием в Раю по повелению пророка Ильи — знак евхаристии. Так повествование об Агапии включается в литургический контекст.

Монахи Сергий, Феофил и Угин, отправившиеся на край земли, рассказали, что они не надеялись возвратиться в этот мир, они с ним простились. И поэтому их путешествие, полное опасностей и ужасов, тоже происходит словно бы уже в ином времени и пространстве, в ожидании неминуемой гибели. И праведный Зосима в «Хождении Зосимы к рахманам» попадает в землю блаженных (= Рай), предвидя свою неминуемую смерть, оказавшись в страшном месте, полном «зверей лютых, рычащих страшно» 24. Сотворив молитву, он переносится при помощи деревьев, птиц и ангелов в Рай. Его ситуация сюжетно совпадает с ситуацией Андрея Юродивого и отца Агапия, пернестись в Рай им также помогает внешняя божественная сила (ангелы, деревья, апостолы, Христос). Но ведь и паломников в их полных опасностей путешествиях охраняет Господь. Об этом не раз упоминает игумен Даниил: «И, благодатью Божьею, дошел я до святого города Иерусалима, и видел святые места, обошел всю землю Галилейскую…» 25. В другом месте Даниил сообщает, что во время пути его и спутников не тронули ни дикие звери, ни злые люди, ни сарацины, никакие болезни не приключились с ними, потому что они были хранимы Богом. Путешествия в Рай и в Святую Землю сближаются и в этом.

Путники нуждались в поддержке божественных сил, иначе они не достигли бы цели. Но такая поддержка дается не каждому, а только тому, кто стремится стать или уже стал праведником, чьи помыслы благочестивы. Важное место в разбираемых текстах занимает описание собственно пути, который приходится преодолеть и путешественникам к Раю, и паломникам к христианским святыням.
[43]

Описание препятствий в виде страшных чудовищ, диких зверей и змей, готовых пожрать путников, лютого холода, или, напротив, иссушающей жары и т.д. — также необходимый элемент «райско-палестинского текста». Дикие звери встречают отца Агапия у морского залива, сквозь страшный змеиный свист, от которого приходится уши залеплять воском, пробираются три монаха, пересекают безводную пустыню, взбираются на высокую гору, где не растут ни трава, ни деревья, не светит солнце, где только ползают гады и шипящие змеи. Одолев эту гору, монахи попадают в «землю пустынную и бескрайную, и не было в той земле ничего, не приходил сюда человек никогда» 26. Приведенный фрагмент из «Сказания о Макарии Римском» находит аналогию с библейским текстом (Иер. 2, 6): «…где Господь, который вывел нас из земли египетской, вел нас по пустыне, по земле пустой и необитаемой, по земле сухой, по земле тени смертной, по которой никто не ходил, и где не обитал человек?» Напрашивается однако еще одна аналогия со вполне реальной картиной, которая нисколько не отменяет, а дополняет библейскую аллюзию. Игнатий Смольнянин, автор описания путешествия в Константинополь и Иерусалим, совершенного им в 1389 г., рассказывает о той части пути, которую ему и его спутникам пришлось пройти по воде, на кораблях по Дону. Путешествие это, пишет Игнатий, было «печально, уныло, так как вокруг все было пусто, ничего не видно, ни города, ни села. Если же в древности и были тут богатые и красивые видом города, то теперь места эти пустынны, необитаемы, человека нигде не видно, только пустота великая и зверей множество: козы, лоси, волки, лисицы, выдры, медведи, бобры и птицы: орлы, гуси, лебеди, журавли и прочая, а вокруг все пусто» 27. Благочестивое путешествие обставляется как путешествие с препятствиями и опасное. Поэтому столь важную роль играет молитва, при помощи которой отводится угроза гибели. Ее функция подобна функции магического заклинания, фольклорного заговора, тем более, что многие апокрифы включают в себя элементы сказочного сюжета или частично строятся по сказочной схеме. По молитве отец Агапий находит пещеру, чтобы укрыться от готовых сожрать его диких зверей, по молитве к нему приходит спасение в виде ладьи с двумя юношами и «детищем малым», по молитве три монаха Сергий, Феофил и Угин избегают множества опасностей в пути: «Мы же, грешые, молились Богу и благословляли Бога, десять дней проведя в заточении»; «А уже много дней не вкушали мы никакой пищи. И, помолившись Богу, шли сорок дней, и набрели на деревья, красивые [44] на вид и очень плодоносные, рождавшие добрые плоды. И прославили Бога и насытились теми плодами прекрасными»; «И скрежетали зубами аспиды, ехидны и увалы, и василиски. Видели и других змей, но многим названия не знали. И прославили Бога, избавляющего нас от них»; «И прошли всю ту землю бездорожьем, и впали в уныние. И помолились Богу, указывающему нам верный путь» и т.д. Примеры можно множить. Иногда Божья помощь приходит через птиц или зверей. Такова роль орла, который полетом показывает правильный путь старцу Агапию, оленя или голубя, внезапно возникших перед утомившимися тремя монахами. Все эти животные имеют определенные символико-мифологические значения. Сквозь христианский дидактический пласт текста просвечивает архаическая модель. Но важно отметить еще и другое — подобно тому, как паломники по святым местам сначала испрашивают на то Божьего благословения, так и Агапий долго молится в монастыре о том, чтобы Бог открыл ему, зачем люди оставляют свои дома, семьи и отправляются «вослед Господу». Все дальнейшее повествование о путешествии отца Агапия в Рай и есть, собственно, ответ на этот его вопрос. Старец Зосима также «молился Богу, чтобы увидеть жизнь блаженных людей-рахман» 28. В «Сказании о Макарии Римском» три монаха, желая увидеть, где небо сходится с землей, ночью тайно выходят из монастыря, но сначала идут в Иерусалим поклониться Гробу Господню, в Вифлеем поклониться святой пещере, где родился Христос, возвращаются в Иерусалим и ходят по окрестным монастырям двенадцать дней, молясь Богу. Они ведут себя в этой части «Сказания» как истинные паломники. Лексика, используемая автором (переводчиком?) при описании их действий та же, что и в «хождениях»: «шли…, пошли…, поклонились…, видели…, направились…, перешли…, вступили…, вошли…, поклонились…, набрели…, пробыли» и т.п. Глаголы движения создают динамику повествованию, которое строится по принципам жанра «хождений». В самом деле, эта часть «Сказания о Макарии Римском» и есть паломнический текст. По молитве совершается и чудо — загоревшаяся лампада игумена Даниила у Гроба Господня, хлеб, который не уменьшается и который помогает отцу Агапию исцелять немощных и воскрешать мертвых; как чудо воспринимают три монаха оленя и голубя, спасающих их от беды, встречу со святым Макарием в двадцати поприщах от Рая. Эта мнимая в любом географическом тексте «реальность» абсолютна реальна в тексте утопическом. Обе эти реальности, как мы видим, могут переходить друг в друга и перекрывать одна другую. Святая Земля, вполне реальная Палестина, в силу своей сакрализованности оказывается тем пространством, при описании которого сходятся средневековые [45] историография и география, создавая христианскую топографию (выделено мной — М.Р.) как инструмент такого описания. Она включает в себя и мнимую «реальность» райского пространства. Наши наблюдения подтверждаются материалом, хотя и более позднего времени, но достаточно репрезентативным. Речь идет о так называемых «духовных листах», народных картинках с изображением святых мест Палестины, Афона, Константинополя, старинных русских монастырей и городов, которые бытовали еще недавно и бытуют в среде носителей народного православия. Картинки эти предназначались к продаже как свидетельство совершенных паломничеств, как воспоминание о них. Изучавшая пейзаж в этих «духовных листах» итальянская исследовательница Мария Пезенти (Maria Pesenti) 29 определила конкретные функции изображенных на них гор, стен, храмов, лесов, рек и др. По ее наблюдениям, функции разнообразны, но служат общей цели: показать реальность горнего мира, его невидимую видимость. Знаками святости любого изображенного на этих листах места, и не только в Палестине, но и в России становятся никак не оправданные географически изображения горы Фавор или Синайской, реки Иордан, которые соседствуют с русским монастырем, храмом, городом, возвышаются над ними, словно осеняя изображаемое пространство, сакрализуя его. Важны не изобразительная точность и соблюдение пространственной перспективы, но прежде всего ряд географических указаний, названий святых мест, имеющих дидактический смысл, ссылка на эпизод Священного Писания, присутствие на картине уменьшенных человеческих фигур, которые населяют изображаемое место, делают его обитаемым и живым. «Благодаря этим элементам — пишет М. Пезенти — конкретность изображенного места сливается в восприятии зрителя/читателя со сверхъестественной реальностью, с тем небесным прообразом, на который указывает земная реальность и к которому отсылает святое место, доказывая, что небесная жизнь в самом деле реальна» 30.

Путешествие к Раю, независимо от того, достигает ли его путешественник или нет, так же как и путешествие к святым местам способно преображать человека и/или менять его статус. Все персонажи разбираемых сочинений возвращаются из своих странствий иными, чем отправились туда. Рассмотренные нами тексты «хождений» в буквальном смысле слова «за Господом» в Рай и в Святую Землю создают общий «райско-палестинский» образ горнего мира, отражают единый паломнический хронотоп. Он, в свою очередь,
[46]

рождает «паломнический текст». Это понятие включает, на наш взгляд, произведения разных жанров и разного времени, не только, кстати, средневековые. Ибо паломничество — это путешествие с благочестивой целью, это путь к святыне (курсив мой — М.Р.). Для удачного исхода такого путешествия нужна и вера, и достоверность. Именно они лежат в основе структуры паломнического текста, и его вариативность зависит от того, чему придается создателем конкретного описания большее значение. Древнерусские «хождения» в Святую Землю и апокрифические описания путешествий к Раю подготавливали средневекового читателя к личностному восприятию окружающего мира. В свете сказанного весьма актуальными и побуждающими к дальнейшим исследованиям остаются слова Н.С. Трубецкого: «Паломник путешествует по святым местам, переполненным событиями и представляющим на каждом шагу материальные, осязаемые следы ветхозаветных и новозаветных воспоминаний. Он несет в себе самом, в своем сознании особую атмосферу благочестивых чувств, мыслей, настроений и представлений, и окружающий мир, внешняя обстановка святой Земли действуют на этот внутренний мир паломника как мощный резонатор, повышая интенсивность всех его переживаний, мыслей и чувств. Оба мира, внешний и внутренний, сливаются воедино, и паломник неспособен различать, где кончается один и начинается другой: в окружающем он видит и замечает только то, что гармонирует с его внутренним миром, впитывает все это в себя, и в то же время вкладывает свои собственные религиозные переживания во все виденное и слышанное» 31. Предпринятое сопоставление образа Рая, как «мнимого», так и «реального», в апокрифах о посещении Рая и в «хождениях» в святые места, расширяет, на наш взгляд, представления о приемах работы древнерусских книжников и жанровом разнообразии древнерусской литературы.