Особенности переводческой трансформации образов басни Лафонтена «La cigale et la fourmi»

Два прилагаемых перевода басни Лафонтена «La Cigale et la Fourmi» сделаны студентами французского отделения Днепропетровского университета в Лафонтеновском семинаре. При всей безыскусности этих опытов, далеких от «художественности», точного соответствия размеру и ритмике оригинала, в них есть то, что часто оставалось за пределами переводов этой басни русскими поэтами, начиная с XVIII в.

1. В них сохраняется видовое понятие насекомого, введенного, вслед за греко-латинскими образцами, Лафонтеном — «Цикада». Традиционное наименование главного персонажа «Стрекоза» ассоциировалось в русских переводах с полетом, отвлекая от характерологической особенности Цикады — ее стрекота, пения. Порхания Стрекозы, ее бесконечное движение «просто так» после замечательного перевода И. Крылова связывалась в русском сознании с легкомысленностью, непрактичностью, которые будут разоблачены в последней морализаторской реплике ее антагониста Муравья и станут знаком «Попрыгуньи» в чеховском рассказе уже в контексте другой литературной эпохи.

2. Муравей как носитель мужского начала, в котором труд и упорство в достижении материальных благ почитается добродетелью, — еще одна образная трансформация переводческой практики, вполне согласующаяся с нормами русской грамматики. В подлиннике Цикада и Муравей — существа однополые, женского рода, что хорошо видно на старинной иллюстрации к басне. Две кумушки-соседки показаны Лафонтеном в пределах одного мирка. Их общение-болтовня лишено той социальной подоплеки неравенства, которая особенно заметна в переводе И. Крылова, где развернутый зимний пейзаж призван усугубить вину бездельницы Стрекозы на фоне труженика Муравья, готового к долгому испытанию русским холодом. Лафонтеновский социальный акцент актуализирован временем и биографией поэта и не лишен галльской иронии: его Муравьиха не любит «давать в долг», и «это самый незначительный ее недостаток», — замечает рассказчик, намекая тем самым и на другие возможные несовершенства этой положительной героини. В таком ключе пение Цикады «для всех прохожих» недаром ставится Муравьихой в один ряд с танцем, ибо для нее эти действия сходны в своей бесцельности, лишены практического смысла. Цикада обречена на погибель, так как пение и танец не могут не только прокормить, но и вызвать сочувствие.

3. Ссылка французских составителей лафонтеновских басен на признание поэта: «Пою героев я — Эзопово рожденье» (пер. О. Чюминой) тоже требует уточнения в связи с басней «La Cigale et la Fourmi». В составе «Основного эзоповского сборника», каким он представлен в русском академическом издании 1968 г. в переводе и с комментариями М.Л. Гаспарова, сюжета о Цикаде и Муравье нет, как нет и басен о Стрекозе. Близкая по названию басня «Цикада и Лисица» напоминает сюжет басни «Ворона и Лисица», с той разницей, что Цикада оказывается гораздо умней Вороны и не реагирует на льстивые комплименты ее пению, оставляя Лису ни с чем, бросая с дерева листок (сыр как приманка вообще отсутствует), и, когда Лиса на него бросается, замечает: «Лисиц я остерегаюсь с тех самых пор, как в лисьем помете заметила я крылышки цикад» (Эзоп. Указ. соч. С. 133). Мораль, как всегда у Эзопа, антропоморфна: «О том, что разумные люди учатся на несчастьях близких». В разделе «Басни из отдельных античных авторов» обращает на себя внимание сюжет под названием «Цикады», по характеру близкий к философской притче. Со ссылкой на платоновский диалог «Федр» рассказывается о странной судьбе цикад, которые когда-то были людьми, но с появлением Муз «иные люди пришли в такой восторг, что забыли есть, забыли пить и довели себя до последнего издыхания. От них-то и пошла порода цикад; а Музы даровали им способность жить, не нуждаясь в корме, и петь без еды и питья до самой смерти, а после этого они восходят к Музам» (С.171). Басенная греко-римская мифологема приближает лафонтеновскую Цикаду к Музам (Эвтерпе, Терпсихоре) и делает ее олицетворением не только беспечности и легкомысленности, но и Искусства, оценить которое могут только посвященные. Общий смысл басни, адресованной малолетнему дофину, понятен и без такого интертекстуального прочтения, но Лафонтен, выбирая персонажем Цикаду, несомненно, отсылал к античной мифологеме, наполняя многозначностью внешне простой, незамысловатый басенный сюжет, лишенный жесткого и прямолинейного морализаторского тона его русских переводов.

Приложение


Цикада летом пела,
Но лето пролетело.
Подул Борей — бедняжке
Пришлось тут очень тяжко.
Осталась без кусочка:
Ни мух, ни червячочка.
Пошла она с нуждою к соседушке своей.
Соседку, кстати, звали мамаша Муравей.
И жалобно Цикада просила одолжить
Хоть чуточку съестного, хоть крошку, чтоб дожить
До солнечных и теплых деньков, когда она,
Конечно же, заплатит соседушке сполна.
До августа, божилась, вернет проценты ей.
Но в долг давать не любит мамаша Муравей.
И этот недостаток, нередкий у людей,
Был не один у милой мамаши Муравей.
Просительнице бедной устроили допрос:
— Что ж делала ты летом? Ответь-ка на вопрос.
— Я пела днем и ночью и не хотела спать.
— Ты пела? Очень мило. Теперь учись плясать.

(перевод А. Марчук).


Лето целое Цикада
День-деньской была петь рада.
Но уходит лето красно,
А на зиму нет припасов.
Голодать она не стала,
К Муравьихе побежала,
У соседки одолжить, если можно, есть и пить.
«Лишь придет к нам лето снова,
Все сполна вернуть готова, —
Обещает ей Цикада. —
Слово дам я, если надо».
Муравьиха ж крайне редко
В долг дает, беда вся в этом.
«А что делали вы летом?» —
Говорит она соседке.
«День и ночь, не обессудьте,
Песни пела всем, кто рядом».
«Если так, я очень рада!
Вот теперь и потанцуйте!»

(перевод Н. Табатчиковой).

Похожие тексты: 

Добавить комментарий