Откуда идет и куда стремится человечество?

[242]

Для науки до сих пор остается проблемой диалектически-логическое осмысление того, как, какими путями и почему общество развивается так, а не иначе. Внешне здесь вроде все просто, но внутренне довольно сложна и остра следующая проблема: что из себя представляет в политическом, экономическом, моральном и других смыслах современный столь удивительно пестрый мир? Где, на какой ступени развития находится человечество?

Ответы на данные вопросы создают не только многоцветную мозаику, но и действительный лабиринт. Причин тому множество. В мировом масштабе поразительно растет разница в уровне развития естественных и общественных наук. Более того! На фоне развития философской науки и особенно философской антропологии беспомощной выглядит уровень экономической теории. И это не случайно. Недоосмысление логики «Капитала», что, очевидно, было следствием слабого познания гегелевской логики, значительно препятствовало развитию социально-экономической теории. Дело дошло до того, что генезис и сущность денег и капитала, столь прекрасно объясненных Марксом (хотя в случае с деньгами это сделано нагляднее, чем с капиталом), были поняты лишь незначительной частью обществоведов. А ведь превращение продукта в товар и последнего в деньги (развитие форм стоимости) и переход товара посредством денег в капитал — определенные подсистемы единого процесса, которые дают ключ к пониманию будущего.

Не вызывает сомнений то, что «Капитал» К. Маркса представляет собой блестящую попытку использования гегелевского метода в социологии. [243] Не должно быть предметом споров и то, что превращение продукта в товар и возникновение денег (П—Т—Д), впрочем, как и переход товара через деньги к капиталу (Т—Д—К), представляет собой определенную триаду. Поэтому хотя в формальном смысле не столь наглядно, но по существу этот единый целостный процесс Маркс представил в виде двух триад 1: первая: Продукт—Товар—Деньги (П—Т—Д), и вторая: Товар—Деньги–Капитал (Т—Д—К). Для диалектически и логически мыслящего разума бесcпорно и то, что движение П—Т—Д—К не завершено: согласно Марксу, капитал не последняя инстанция общественной формоопределенности продукта, и его отрицание является логической и конкретно-исторической необходимостью.

В любом случае с самого начала можно заключить, что исходный пункт, правда, на высшей ступени, должен возвратиться к самому себе, т.е. господствующими вновь должны стать потребительная стоимость и натуральное движение продуктов. В нашем случае, по Марксу, движение должно принять следующий вид: П—Т—Д—К… П₁, где П₁ обозначает конечный пункт развития. Многоточием здесь выражено то обстоятельство, что нам еще не известно, как, каким путем и почему капитал должен превратиться в универсальный продукт (П₁) будущего общества. Над решением этой проблемы более полувека тщетно ломала голову советская (и не только советская) экономическая наука. И главными «виновниками» этого являются опять-таки Гегель и Маркс. Гегель — потому что его диалектический метод слишком сложен для понимания. Маркс же — потому что, хотя и построил свое учение, использовав указанный метод, не успел (а не не смог) создать единую политическую экономию, отражающую закономерности всех способов производства. Для создания действительно научного учения о человеке необходим своего рода синтез Гегеля и Маркса. Видимо, ученым придется заново осмыслить всю их методологию. Без этого построение будущего общества запоздает.

Вполне закономерно, что именно диалектика Гегеля, являющаяся методологической основой марксизма, как учение является главным объектом нападок. Однако даже те авторы, которые вроде опираются на методологию Маркса, именно ею и пренебрегают. В этом отношении характерен подход В. Иноземцева. Вот что он пишет в своем, весьма интересном и действительно фундаментальном труде: «Гегелевская диалектика, роль которой в формировании новой теории кажется нам особенно переоцененной, применялась К. Марксом и Ф. Энгельсом в качестве [244] скорее приема дополнительной аргументации выдвигаемых положений, нежели как методология исследования» 2. Подавляющее большинство ошибок Иноземцева исходит из этой неверной предпосылки. Для диалектической логики дополнительной аргументацией являются именно исторические факты, и если эти факты не соответствуют истине (а не действительности, как считал Гегель), тем хуже для фактов.

На основе диалектической логики и принципа историзма Маркс показал в первой триаде генезис денег, а во второй триаде — генезис капитала. Глубокий анализ всего учения марксизма, особенно первого тома «Капитала» при учете принципов указанного метода, делает доступным понимание того, почему продукт становится товаром, последний же превращается в деньги, т.е. почему первая часть движения (П—Т—Д) является определенной системой. Маркс обосновал это вполне наглядно в виде развития форм стоимости. Этим он раскрыл тайну денег (до Маркса такой попытки никто даже не предпринимал). Однако главной задачей Маркса было не обоснование генезиса денег, а «разгадка» капитала. И эту загадку он успешно решил, показав то, как должен развиться товар, как клеточка капиталистического общества, в капитал. Следовательно, эту двуединую задачу Маркс по существу представил в виде двух триад. Проанализируем вкратце эти триады. Их анализ позволяет выделить некоторые закономерности: во-первых, вторая триада — непосредственная наследница первой; во-вторых, два первых члена последующей триады предварительно известны, так как они являются последними двумя членами предыдущей триады; в-третьих, всецело исходя из вышесказанного, средний член предыдущей триады (опосредующая ступень, медиум) является исходным пунктом для следующей триады. Все это заметно и внешне. Однако внутренне, и в этом главная закономерность, в исходном пункте триады или в первом члене (непосредственный, простой, единичный, абстрактный) должно быть заложено имманентное противоречие, данное в последнем, третьем, члене триады (действительное, сложное, всеобщее, конкретное целое) в разрешенной форме. Как уже отмечалось, Маркс именно на основе гегелевского метода раскрыл тайну происхождения денег и капитала, а также их сущность. При этом, что следует особо подчеркнуть, первую триаду он пояснил в весьма наглядной форме. Ну а то, почему капитал начинается с товара как клеточки или почему товар является эмбрионом капитала, до сих пор мало понято социально-экономической наукой. Поэтому главным образом именно из-за методологических [245] недоразумений теоретическое обоснование будущего общества находится в столь плачевном состоянии.

В данном случае нашу задачу составляет выяснение того, как переходит вещественно-натуральное содержание богатства в абстрактно-воображаемую, иллюзорно-кажущуюся стоимостную форму и как оно (богатство) через самоотрицание последней устанавливает свою действительную сущность. Это сложнейшая проблема, исторически первую часть которой успешно решил Маркс, опираясь на метод Гегеля. Что же касается последнего отрезка этого движения, Маркс лишь указал на неминуемость установления господства натуральной формы богатства в будущем.

О каком же движении идет речь?

Теперь уже ученые не спорят о том, что допотопный примитивный продукт (обозначим его буквой «П») в определенных условиях превращается в товар (Т) и лишь развитые отношения товарного производства дают деньги (Д). Эти же движения в конечном счете порождают такие деньги, которые, проходя через процесс производства, благодаря невидимому, но закономерному механизму, приносят больше денег, т.е. превращаются в капитал (К). Все это движение условно можно выразить следующим образом: П—Т—Д—К.

Протекло множество десятков тысячелетий, прежде чем первый артефакт превратился в товар: деньги насчитывают около 100 веков своего существования, история же господства капитала ограничивается всего 3–4 веками. Оставим пока в покое темпы взаимоперехода и продолжительность существования указанных явлений, сами по себе представляющие научный интерес для прогнозирования будущего. На сей раз важнее установить, почему происходит отрицание продукта товаром, товара деньгами, денег капиталом, т.е. почему они переходят друг в друга и так устанавливают восходящую линию развития. Внешне все выглядит просто, но не так уж просто обосновать то, что данный исторический процесс одновременно является и логическим.

То, как превращается данный природой продукт в продукт искусственный, — это иное, так сказать, натурально-вещественное выражение происхождения человека от относительно высокоразвитого или человекоподобного животного. Общеизвестно, что в становлении человека, так же как и в превращении естественного продукта в артефакт, решающую роль играют орудия труда. Человек прежде всего тем и отличается от любого другого животного, что опосредует свое отношение к природе орудиями труда. Процесс преобразования природы в [246] целесообразной форме есть труд. Одновременно труд является субстанциальной мощью человека, в труде скрывается сущность человека. Для понимания противоречия, заключенного в отношениях между людьми, исходным пунктом является именно выяснение характера орудий труда. Это на первый взгляд простое положение дает ключ к пониманию всех остальных отношений. Однако ни один из существующих доселе учебников политэкономии (ничего не говоря о разного рода «экономиксах», которые с точки зрения основополагающей экономической теории совершенно несостоятельны) не уделяет должного внимания раскрытию данного положения. Что же касается превращения труда в не-труд (работа), в античеловеческое действие, эти вопросы вообще чужды для подобного рода учебников и лишь априорно входят в сферу исследований отдельных ученых. «Виновен» же в этом Маркс. Он хотя и различал труд как наслаждение жизнью и «труд» как беду и чуму, но не дал им формального, понятийного значения. Видимо к тому моменту, Маркс и не мог этого сделать из-за многих обстоятельств, среди которых следует выделить два: во-первых, он исследовал отношения буржуазного производства, т.е. гораздо больше внимания уделял вопросам товарного производства (впоследствии маркетингу и бизнесу), чем проблемам человека (не случайно, учебники и литература типа «Экономикс» вообще не рассматривают вопросы о сущности человека, его субстанциальной силе и энергии); во-вторых, немецкий язык (а также английский и французский, которыми владел Маркс) не давал возможности выразить в понятиях разницу между трудом и не-трудом (работа), что имеет огромное значение для раскрытия проблемы человека. Различие понятий «труда» и «работы» даны нами довольно четко: труд — это наслаждение жизнью, творческое проявление сущностных сил человека и его субстанция; работа — принудительный, античеловеческий вид труда. На самом деле, в условиях принуждения человек не трудится, а работает ровно так же, как работает рабочий скот или станок. В социальном плане труду адекватно свободное, а работе — рабочее время. «Труд» и «свобода» такие же соответствующие понятия, как понятия «работа» и «необходимость» и т.п. 3
[247]

Разобравшись с указанными моментами, на наш взгляд, проще будет понять то развитие форм стоимости, которое Маркс представил в «Капитале». Ведь с методологической точки зрения это единственное место в данном труде, где в сравнительно наглядной форме представлено восхождение простого (единичного) через особенное ко всеобщему. Здесь же Маркс указал на логическую взаимовозвратность этих форм — денежная форма стоимости переходит обратно во всеобщую форму стоимости, последняя — в полную или развернутую форму, самоотрицание которой дает простейшую форму стоимости, но уже на новом качественно невообразимом уровне. Это внешне понятное движение характерно лишь для социальных явлений (во всяком случае, практика не устанавливала подобного в природе). Здесь, видимо, следует искать специфические причины, однако на данный момент очевидно, что внешнее отступление в развитии связано с частной собственностью на решающие средства производства, как с институтом необходимой ступени опосредования. Это делает очевидным и то, что самоотрицание частной собственности на решающие средства производства происходит постепенно, естественно-историческим путем, и принуждение либо замедляет, либо ускоряет данный процесс.

Предположение Маркса, что «Капитал», а следовательно, и объективная логика Гегеля будут поняты всеми, кто понял развитие форм стоимости, не оправдалось. Ф. Энгельс особо предупреждал Маркса о необходимости упростить и в наиболее доступной для понимания форме изложить развитие форм стоимости. Так или иначе очевидно только то, что с методологической точки зрения момент восхождения форм стоимости был понят лишь небольшой частью ученых, но практически и эта часть не смогла до конца объяснить, почему изложение капитала как синтеза частной собственности и феномена, добывающего с помощью процесса производства из денег большее количество денег, Маркс начинает именно с товара. Дело в том, что ключ к разгадке всей этой тайны лежит в отношениях отсвоения-присвоения, революция в которых начинается с момента появления частной собственности и товара. Этот коренной перелом или качественный скачок в отношениях отсвоения (отдругивания 4)-присвоения в конечном счете является незримым и неслышным вестником утверждения [248] капиталистических отношений. Дело в том, что капитал как синтез частной собственности, т.е. как ее высший результат, притаен по существу в товаре. Отсюда можно констатировать: если капитал есть синтез и высший результат частной собственности (то, что исторически капитал основан на частной собственности, ни у кого не вызывает сомнений, однако его теоретически-логическая сторона менее доступна для понимания), товар же является эмбрионом капитала, то очевидно, что согласно даже формальной логике частная собственность в своей непосредственности в определенном смысле должна быть тождественна товару. Эту тождественность следует искать в отношениях присвоения-отсвоения. Действительно, некто может отдругивать (отсваивать) то, что принадлежит этому некто, что является его собственностью.

Во избежание недоразумения следует отметить и то, что изначально эта частная собственность не отторжена от непосредственного труженика.

Первоначальная тождественность собственности и труда исторически и логически неминуемо должна подвергнуться обособлению, отличению, противоположению, противоречию и, наконец, антагонизму. Действительно, индивидуальная собственность на средства производства по мере развития производительных сил либо играет подчиненную роль, либо вовсе исчезает, либо переходит в частную собственность. Однако в данном случае нас интересует не антагонизм труда и собственности сам по себе, а взаимосвязь собственности и товара, выросшая именно на этом антагонизме. В первую очередь следует отметить следующее обстоятельство: я не могу отсвоить (отдругивать) того, что уже не присвоено мною, т.е. того, что мне не принадлежит. В этом смысле собственность (выступает ли она в единичной, особенной как собственность определенного коллектива, группы людей, или во всеобщей, скажем, государственной форме) является предпосылкой товара. Она представляет собой основную причину существования товарного производства. Однако если продукт уже превратился в товар, то теперь следствие переходит в причину и товарное производство и его развитие вызывает умножение-развитие частной собственности, и так бесконечно (внутри определенной меры). Следовательно, здесь имеет место взаимопереход и кругооборот товара и частной собственности. Они, можно сказать, являются близнецами, но между ними имеется существенная разница: дело в том, что при отсвоении (отдругивании) продукта отсваивающий, как правило, получает и присваивает столько, сколько отдал и отсвоил. Когда речь идет о частной собственности, то ситуация существенно меняется. В этом случае отсваивающий в материальном смысле теряет ровно столько, сколько [249] присваивает присваивающий. Первый случай, как правило, подразумевает отсваивание-присвоение эквивалентов для обоих контрагентов. В условиях же частной собственности один несомненно живет за счет другого 5. Здесь ограничимся констатацией того, что несмотря на существенное различие между частной собственностью на средства производства и товаром (последний, по существу, не существует без первого), в них гнездится зародыш капитала. Нас интересует именно этот эмбрион, который начинает движение и развивается в капитал лишь в условиях частной собственности на решающие средства производства. Последнее обстоятельство следует подчеркнуть, так как даже при социализме абсолютно не исключена фактическая и юридическая частная собственность на те или иные средства производства. Товарное производство, выросшее на частной собственности, неминуемо порождает капитал. Поэтому с теоретической и практической точек зрения и сегодня остается проблематичным полное прояснение вопросов товарного производства. Во всяком случае, во всех ныне существующих учебниках 6 ответ, данный на вопрос: «Почему Маркс начинает «Капитал» с рассмотрения товара?», не удовлетворяет даже среднего читателя. Еще плачевнее положение, когда возникает необходимость ответа на вопрос: «Что за противоречия заключены в товаре?»

Ответ на данный вопрос не может опираться лишь на освоение диалектической логики, хотя методология здесь главное. Мы далеки от мысли, что развитые ниже положения до конца обоснованы. Напротив, думаем, что здесь имеется лишь постановка вопроса, а обоснование проблемы станет возможным лишь координацией усилий многих отраслей науки.

Мы уже отмечали, что товар является неслышным и невидимым началом капитала. Товар — эмбрион капитала. Однако этот зародыш, говоря словами Гегеля, «не может мириться с тем, чтобы оставаться лишь в себе-бытием, а влечется к развитию, так как он представляет собой противоречие» 7. Поэтому, важнее всего обнаружение тех внутренних противоречий, которые данное явление после определенных опосредований превратят в капитал.
[250]

Товар является прежде всего единством потребительной стоимости и стоимости. Внутреннее противоречие этих двух сторон внешне проявляется в обмене и разрешается с помощью денег. Здесь же отметим, что продукт (если это артефакт, а не дар природы) внутренне всегда раздвоен: он всегда удовлетворяет какие-то потребности (по мере развития товарного производства — разумные или неразумные) и одновременно является овеществленным трудом. Однако такой продукт непосредственно не является отражением производственных отношений, а есть результат отношения человека к природе. Действительно, персонификация продукта не дает соотношения одного контрагента к другому. Владелец сада может употребить его плоды так, что ему не только реально, но даже идеально не нужно непосредственно вступать с кем-либо в отношения. Раздвоение продукта потребительной стоимости и стоимости проявляется лишь во время обмена. Здесь он прекращает существование как обычный продукт и предстает в виде товара, т.е. становится потребительной стоимостью для кого-то другого. Однако этот «другой» в нашей социальной литературе предстает персоной, облаченной тайной. Дело в том, что тот, кто продает продукт, и тот, кто его покупает (с противоположной точки зрения продавец является покупателем, и наоборот), является собственником, в какой бы форме эта собственность ни выступала. Поэтому если бы этот «другой» для всех эпох представлял собой какое-то безразличное тождество, то товарное производство существовало бы всегда (не случайно, ряд ученых не только на «Западе», но и на так называемом Востоке делают подобные предположения). Действительно, в триаде «Продукт—Товар—Деньги» выражена история возникновения денег (развитие форм стоимости), прекрасно изложенная Марксом на языке диалектики. Все противоречия, противопоставления в обмене (противостояние двух товаропроизводителей) в деньгах (конечный пункт развития) предстают в разрешенном виде. С точки зрения исторического развития схематично это выражается следующим образом: Продукт—Товар—Деньги. Однако как только развитие достигнет конечного пункта, противоречие потребительной стоимости и стоимости в разрешенной форме будет двигаться в следующей формуле: Товар—Деньги—Товар (Т—Д—Т). Это уже начало так называемой рыночной экономики, а не собственно рыночная экономика. Нас в данном случае интересует не последняя формула, и не вышеприведенная триада (Продукт—Товар—Деньги), т.е. не возникновение денег, а вторая триада (Товар—Деньги—Капитал), т.е. происхождение капитала от товара. Иначе говоря, для нас важно разобраться в генезисе и в развитии рыночной экономики. Что за противоречие заключено в товаре, которое неминуемо превращает его в [251] капитал, или как развилось товарное производство в так называемую рыночную экономику? Здесь необходима константация того, что в «Капитале» наглядно показано, как превращается триада Т—Д—Т со всей необходимостью в свою полную противоположность триаду Д—Т—Д, однако вопрос, почему исторически и логически происходит такое превращение, остается не до конца ясным. Маркс, видимо, полагал, что любой овладевший методом Гегеля и благодаря этому методу осмысливший развитие форм стоимости (это, повторяем, единственное место в «Капитале», где этот метод изложен в наглядной форме), легко поймет восхождение функции денег и их самоотрицание, процесс превращения товара в деньги и денег в капитал, а в конечном счете самоотрицание капитала и необходимость утверждения продуктообмена. Однако это предположение реально не было оправдано, и товар как начало капитала до сих пор остается неосмысленным.

Вопрос о том, почему происходит превращение товара в деньги и денег в капитал, или почему простое товарное производство через особенное товарное производство развивается в капиталистическое производство, является объектом особого изучения 8. Поэтому только теперь мы можем вернуться к поставленному нами вопросу: «Какие именно противоречия таятся в товаре, которые в определенном смысле разрешаются в капитале?» Товар рожден от продукта и отличается от него лишь тем, что является стоимостью. А ведь до появления денег стоимость в товаре находилась в статическом состоянии, так сказать, дремала.

До всеобщего товарного производства стоимость как цель является подчиненной, она преимущественно играет роль средства для присвоения потребительных стоимостей. Это противоречие, т.е. то, что целью производства товара как стоимости является не стоимость, а потребительная стоимость, в деньгах дано в развернутой, а в капитале в разрешенной форме: ведь капитал это стоимость, целью которой является производство стоимости (причем большей стоимости). В деньгах внутреннее противоречие товара дано в развернутой, полной форме. Действительно, деньги — это стоимость, но такая стоимость, которая в любую минуту может превратиться в потребительную стоимость, и «обслуживает» движение этих потребительных стоимостей (Т—Д—Т). Однако развитие функций денег выявляет, что из функции средства обращения и средства платежа неминуемо должны развиться допотопные формы [252] капитала — торговый (купеческий) и ссудный (ростовщический) капитал. Теперь уже противоречие товара, являясь стоимостью, иметь целью потребительную стоимость, как бы начинает разрешаться. Действительно, непосредственной целью данных видов капитала является не потребительная стоимость, а стоимость. И в функции средства накопления сокровищ доминирует стоимость как цель, потребительная же стоимость имеет подчиненное значение. В функции мировых денег движущим мотивом постепенно становится стоимость.

Деньги как таковые служат движению потребительных стоимостей (Т—Д—Т), и одновременно деньги как деньги подлежат сохранению — умножению стоимости, т.е. движение Т—Д—Т принимает противоположную форму Д—Т—Д? В торговом капитале, в этой неразвитой, первоначальной форме капитала, данная формула совпадает сама с собой в развернутой форме, в ссудном (ростовщическом) капитале принимает лапидарную форму. Но эти деньги еще не капитал. Они являются вещью и одновременно служат движению стоимостей.

Если в товаре стоимость дремлет, и он прежде всего является внешне предметом или вещью, то капитал — уже стоимость, а не вещь. «…Капитал, — писал Маркс, — это не вещь, а определенное, общественное, принадлежащее определенной исторической формации общества производственное отношение, которое представлено в вещи и придает этой вещи специфический общественный характер». Речь идет о стоимости, и «мы имеем здесь весьма мистическую форму… исторически сложившегося общественного процесса производства» 9.

Наемный труд спорадически существовал как при рабовладельчестве, так и при феодализме, но деньги из-за этого не стали капиталом. В господствующее отношение капитал превращается после того, как вольно (это делает закон стоимости) или невольно (здесь катализатором выступает первоначальное накопление капитала, огульно попирающее все человеческое) средства производства и непосредственные производители разъединятся, придут в различие и в противоположность. Антагонизм между собственниками средств производства и совершенно их лишенными непосредственными производителями — такова предпосылка превращения денег в капитал.

Таким образом, товар есть и не есть стоимость. По форме он — предмет, вещь, потребительная стоимость, но по дремлющему в нем содержанию, товар есть стоимость. Капитал же и по своей форме, и по содержанию [253] есть самодвижущаяся стоимость-субстанция (его исходным и конечным пунктами являются деньги). Но капитал не только самодвижущаяся, но и самовозрастающая стоимость (субстанция). Поэтому на сей раз следует отыскать то противоречие, которое его превращает именно в самовозрастающую стоимость. Этот вопрос так или иначе раскрыт в литературе. В частности, товар является и не является богатством с капиталистической точки зрения. Это лишь элементарная форма богатства, клеточка, из которой должно развиться действительное (с той же точки зрения) богатство — капитал. В товаре богатство находится в потенции и в статике, хотя оно в любую минуту готово начать движение (Т—Т). Прямой и непосредственной целью этого движения выступает потребительная стоимость, но в нем (движении) в зачаточном виде задана возможность возрастания стоимости. Это хотя бы потому, что при первобытном, или случайном, обмене обмен эквивалентов, как правило, не происходит и, следовательно, в результате акта обмена в руках одного из контрагентов оказывается больше стоимости, чем у него было до обмена, и наоборот. Деньги особая форма богатства. В них в полном или развернутом виде дано дремлющее в товаре, как единичном, противоречие. Очевидно, что деньги являются представителем богатства, а не самим богатством.

Здесь следует сделать один существенный вывод: при простом, или непосредственном, товарном производстве обмен эквивалентов почти исключен. В условиях особенного товарного производства постепенно и упорно прокладывает себе путь закономерность, согласно которой производство и обмен товаров должны осуществляться по затраченному на них общественному труду, т.е. цена и стоимость должны быть тождественными; лишь за превращением денег в капитал, причем лишь после множества опосредований, следует утверждение закономерности, предполагающей производство и обмен товаров по стоимости, да и то в конечном счете. Такова диалектика цены — денежного выражения стоимости. Поэтому истина, что обмен неэквивалентов и капитал несовместимы, парадоксальна. Напротив, капитал и обмен эквивалентов — идентичные понятия (вот только затмевается это закономерностями конкуренции и анархии и отношениями труда и капитала) 10.

Таким образом, противоречие — товар есть и не есть богатство (самовозрастающая стоимость) — в капитале дано в снятом виде: капитал не только самодвижущаяся субстанция, но и самовозрастающая стоимость. [254] Так выражается суть этого, заключенного в товаре, противоречия. Оба вышеприведенных противоречия свидетельствуют о том, что товар есть капитал в зачаточном состоянии и что развитие товарного производства и частной собственности на решающие средства производства должно достичь зенита в условиях восходящего капитализма, т.е. свободной рыночной экономики. То, что товар бесспорно является клеточкой капитала, нагляднее всего проявляется в противоречии, о котором речь пойдет ниже. К сожалению, это противоречие не нашло ни отражения, ни понимания, тогда как именно оно дает ключ к раскрытию проблемы отчуждения человека, с одной стороны, и к пониманию содержания современных денежно-товарных (а не товарно-денежных, как это принято в литературе) отношений — с другой. На наш взгляд, это основное из противоречий, которое товар неминуемо превратит в капитал, и искать его следует в отношениях отсвоения (отдругивания)-присвоения.

Товар для его владельца является продуктом, предназначенным для отсвоения (отдругивания), а с точки зрения второго контрагента — для присвоения. Деньги же в любой момент находятся в отстаиваемом положении, однако только капитал является абсолютно отсвоенным явлением. Что все это значит, или иначе, какое противоречие скрывается в товаре, которое в деньгах выступает в полной, развернутой, а в капитале — в снятой форме? Дело в том, что товар есть и не есть отсвоение (отдругивание), есть и не есть присвоение. Расшифруем это положение. Товар есть единство двух сторон (а не двух качеств как обычно принято говорить) — потребительной стоимости и стоимости. Он является продуктом, производимым для обмена, иначе, потребительной стоимостью товар является для другого; это — продукт, предназначенный для отсвоения (отдругивания). Отсвоению (отдругиванию) подлежат и оброк, и барщина, но из-за этого они не становятся товаром. Товар — это такое отсвоение (отдругивание), которое взамен предполагает присвоение. Но на самом деле, отсвоение-присвоение в товаре остается относительным, единичным, случайным, дано в нем в виде возможности. Действительно, товар есть отсвоение, поскольку отсваивается его потребительная стоимость. Но ведь товар есть единство двух сторон. Разве не является противоречием то, что отсвоение (присвоение) потребительной стоимости происходит без отсвоения (присвоения) стоимости? При этом отсвоение самой потребительной стоимости относительно. Владелец товара отсваивает свою потребительную стоимость, чтобы присвоить чужую потребительную стоимость; с точки зрения движения потребительных стоимостей отношение отсвоения-присвоения таково, что, [255] говоря словами Б. Франклина, обе стороны в выигрыше; не отсваивая (отдругивая), владелец товара не может присвоить. Однако это вовсе не касается движения меновых стоимостей, в котором один из контрагентов, как правило, оказывается обманутым. В этом смысле превосходны следующие слова того же Франклина: «Война грабеж, торговля же — обман». Так или иначе в товаре изначально заложена возможность присвоения чужого труда. Эта возможность часто превращается в действительность, но товар еще не капитал. В этом отношении он является лишь зачатком капитала.

Деньги всегда находятся в отстаиваемом, или отдругиваемом, состоянии. Развитие функций денег наглядно демонстрирует, что возможность присвоения чужого труда в них развивается поразительно. Разве не благодаря присвоению чужого труда на заре человечества разбогатели торгующие нации — финикийцы и евреи? Разве не это явление породило всеобщую ненависть к ним? Разве не в результате этого память о финикийцах сохранилась лишь в разъедаемых пылью фолиантах, а евреев разбросало по всему миру?

Отсвоение-присвоение стоимости, сопровождающее развитие функции средства обращения, породило купеческий капитал. И в функции средства платежа развита возможность присвоения чужого труда (ростовщический капитал). В функции средства накопления заложена возможность присвоения результатов чужого труда в двойном смысле: во-первых, как правило, нельзя накопить не присваивая чужого труда и, во-вторых, с ростом накопленного богатства возрастает возможность присвоения чужого труда. То же самое можно сказать и о пятой функции денег. Мировые деньги с самого начала предполагали присвоение чужого труда. Ни для кого не секрет, что внешняя торговля всегда строилась на двойном грабеже: сильные государства продавали свою продукцию отсталым странам слишком дорого и покупали их продукцию, главным образом сырье, по дешевке 11. Таким образом, деньги не только находятся в отсваиваемой форме (являются представителем богатства в текущей, ликвидной форме), но в них развертывается и становится полной возможность присвоения чужого труда. На этом основывается, в определенном смысле, меновая концепция капитала и отождествление денег и капитала в экономической литературе. Однако такие деньги еще не капитал. Хотя товар и деньги с точки зрения [256] стоимости есть присвоение чужого труда, но это присвоение осуществляется непосредственно через обращение и в акте обращения. Поэтому не все деньги, приносящие больше денег, являются капиталом. Капитал  — это лишь те деньги, которые создают прибавочную стоимость в процессе производства.

Таким образом, заключенное в товаре противоречие, состоящее в том, что он есть и не есть присвоение чужого труда, есть и не есть отсвоение (отдругивание) собственного труда, предстает в деньгах в развернутой, полной, в капитале же в разрешенной форме. Хотя товар является продуктом, предназначенным для отсвоения (присвоения), тем не менее зависит от множества обстоятельств, превратится ли это отсвоение в действительность. Деньги находятся в абсолютно отсваиваемом (абсолютно присваиваемом) положении (даже тогда, когда они в виде сокровищ застревают в каналах обращения) 12, капитал же абсолютно отсвоенный (абсолютно присвоенный) феномен. Противоречие, состоящее в том, что я произвожу товар для другого как стоимость, благодаря развитию отношения отсвоения-присвоения разрешается не в мою пользу: я произвожу лишь для другого, произведенная мною стоимость от меня абсолютно отсвоивается (отдругивается). Здесь следует пояснить еще один момент. Результат труда, скажем, крепостного крестьянина отсваивается от него в виде ренты, однако тут налицо разница существенного характера. Во-первых, в данном случае отсваивается (отдругивается) лишь часть результата его труда; во-вторых, феодальная земельная рента, даже в случае ее денежной формы, вырастает на натурально-вещественной стороне явления; в-третьих, при капитализме вся стоимость созданной рабочими продукции принадлежит капиталисту, и если определенную часть стоимости он уступает рабочим (величина этой части в основном зависит от соотношения сил между двумя контрагентами основного производственного отношения капитализма), то лишь с целью увековечить это отношение. Здесь излишне обсуждать ту сторону явления, что при рабовладельчестве и феодализме принуждение носит внеэкономический, а при капитализме — экономический характер.

В конечном счете вышесказанное можно подытожить следующим образом. Товар по своей внутренней сути является капиталом, правда, в крайне неразвитой, абстрактной форме. В этом смысле общество без классов и без эксплуатации и товарное производство — несовместимые понятия.
[257]

Мы попытались способом первого приближения продемонстрировать то, почему капитал начинается с товара как непосредственного, простого, единичного, случайного, эмбриона и т.д. Эта попытка есть лишь определенное начало, и оно имеет лишь претензию постановки проблемы. Заключенное в товаре противоречие обмена разрешено в деньгах; но те имманентные противоречия товарного производства, которые связаны с развитием отношений отсвоения-присвоения, разрешены в капитале как стоимости абсолютно отсвоенной («отдругиваемой») от рабочего. Капитал в этом смысле сам выступает как полное внутреннее противоречие: с одной стороны, он является сгустком общественного труда, его результатом, с другой стороны, — частнокапиталистической собственностью (высшим синтезом частной собственности). В этом состоит основное противоречие, которое на поверхности явлений предстает как противоречие между двумя антагонистически настроенными друг против друга контрагентами (рабочий и капиталист) основного производственного отношения капитализма. Вместе с тем (хотя это противоречие вовсе умалчивается или, в лучшем случае, лишь упоминается современной экономической мыслью, оно тем не менее значимо) продукт общественного труда в условиях восходящего капитализма осуществляется путем его неосуществления, т.е. общественное материальное богатство (потребительная стоимость) облачено в фантасмагорическую, извращенную оболочку: богатство при капитализме предстает не иначе, как стоимость. Поэтому специфическая стоимостная форма прибавочного продукта и в самом деле, т.е. как действительность, излишня. Она излишня как по форме, так и в общественном смысле (по содержанию) 13. Это противоречие, данное в товаре, есть иное выражение противоречия между потребительной стоимостью и стоимостью.

Вернемся теперь к нашим триадам.

Уже формальный анализ двух триад достаточен для опровержения тех взглядов, согласно которым рыночная экономика и капитал вечные феномены, а социализм — лишь придуманный Марксом способ производства. [258] И в самом деле, даже с формальной точки зрения очевидно, что вторая триада не представляет собой положительный синтез и последующая триада развития неминуема. Суть проблемы — в сложности понимания этого момента, иначе говоря, того, какова третья триада как наследница второй.

Средний член второй триады (Д) является исходным пунктом третьей, и, исходя из вышесказанного, первые два члена третьей триады (Д—К) заранее известны. Между прочим, из множества гениальных догадок Сен-Симона особо следует выделять одно положение. Анализируя диалектическое соотношение прошлого и будущего, он пишет: «Будущее слагается из последних членов ряда, в котором первые члены составляют прошлое» 14. В действительности соотношение прошлого, настоящего и будущего и есть триада (хотя, Сен-Симон о триаде не говорит и почему-то вообще забывает о настоящем), в которой первые два члена даны наглядно, а прогнозирование будущего и составляет труднейшую задачу. На самом деле, проблема в том, как найти именно третий член триады. Процесс исследования этой ступени развития «породил» так называемых двух Лениных — донэповского и посленэповского. Позднее же возникли различные теории социализма и теория конвергенции. Оставим пока эти теории и обратимся к истории.

Ленин считал, что социалистическая революция, покончив с денежно-товарными отношениями, предоставит возможность введения продуктообмена. Хотя он не давал схемы всей этой диалектики, однако если его версии придать формально-схематический характер, то можно получить вышеуказанное движение, но уже в завершенном виде: П—Т—Д—К—П₁, где, как это было показано выше, П₁ — универсальный продукт, удовлетворяющий универсальные потребности универсального человека. Ленин утверждал, что невозможно построение социализма без денежно-товарных отношений, но продукт социалистической фабрики, обмениваемый на сельскохозяйственный продукт, «не есть товар в политэкономическом смысле, во всяком случае не только товар, уже не товар, перестает быть товаром» 15. Однако Ленин не обосновал данное положение.

Так или иначе, очевидным должно быть то, что третья триада не может выглядеть следующим образом: Д—К—П₁, как то показала практика, и [259] на что при переходе на нэп указывал Ленин (хотя, повторяем, Ленин не давал, да и не мог дать этой схемы и триад). Вся история социализма показала, что до утверждения универсального продукта (П₁), включаемого в процесс универсального обмена, формально продолжают свое существование именно товар и деньги, хотя с совершенно изменившимся содержанием. Короче говоря, бесспорно одно: третий член третьей триады внешне должен быть либо товаром (Д—К—Т₁), либо деньгами (Д—К—Д₁), заключающими в себе качественно новое содержание 16.

Достигнув этого момента понимания, становится очевидным, что весь процесс развития должен предстать в виде пяти триад, что в формальном, а не в существенном смысле (в этом мы сейчас убедимся) существуют лишь два варианта завершенной формы движения. Первый вариант таков: П—Т—Д—К—Т₁—П₁, где Т₁ — полученный самоотрицанием капитала, заряженный новым содержанием товар, Д₁же — деньги, полученные путем отрицания товара с обновленным содержанием, которые постепенно перерастают в универсальный продукт. Второй вариант предстает следующим образом: П—Т—Д—К—Д₁—Т₁—П₁. Даже внешне заметно преимущество второго варианта. Дело в том, что в этом варианте все пункты развития в схеме расположены симметрично. Это — во-первых; во-вторых, если допустим, что в первом варианте последний отрезок движения (Т₁—Д₁—П₁) правомерен, то сомнительным становится правильность второй триады, т.е. логичность и историчность процесса перерастания товара в деньги и превращения денег в капитал. Между тем теоретически это обосновано Марксом, а практически — историей; полностью исходя из этих моментов самоотрицание капитала невозможно обновленным товаром (Т₁). Оно должно осуществиться посредством денег, но денег с новым содержанием (Д₁). И это хотя бы потому, что если самоотрицание капитала дает товар с определенным содержанием (Т₁), то последний теперь уже вновь должен превратиться в деньги с новой содержательной нагрузкой (Д₁), а затем со всей необходимостью перерасти в капитал на новой качественной ступени, и так до бесконечности. Иначе говоря, был бы «достигнут» бесконечный регресс, а не прогресс, так как движение осуществлялось бы в замкнутом круге и универсальный продукт так и не был бы получен. Это — в-третьих. Можно продолжить перечень аргументов в пользу второго [260] варианта, однако в этом нет необходимости, так как последующий ход мыслей подтвердит, что никакого иного варианта не может быть ни в логическом, ни в историческом смысле, кроме как представленная в качестве второго варианта схема (П—Т—Д—К—Д₁—Т₁—П₁). В этой схеме сразу же бросается в глаза последовательность и симметричность в расположении ее членов. Принцип симметрии развития известен в механике, физике, химии и биологии. Однако в социологии, как выясняется, он обретает совершенно иное содержание. Так как в социально-экономической литературе этот момент, можно утверждать, не затронут, остановимся на нем подробнее, тем более, что он непосредственно связан с пояснением и обоснованием нашей проблемы. Принципом симметрии мы называем закономерность, согласно которой моменты восходящей линии развития симметрично повторяются при нисхождении, т.е. при самоотрицании, чтобы осуществить самоустановление, или положительный синтез, исходного пункта 17. Прежде чем рассмотреть все вышеуказанное движение, а следовательно, указанные триады в соответствии с принципом симметрии, проиллюстрируем его на нескольких примерах.

В качестве первого примера может пригодиться развитие форм стоимости как системы. Любому политэконому-диалектику известно, почему единичная, случайная, простая форма стоимости исторически, а главное, логически переходит в особенную, или развернутую, форму, последняя же со всей необходимостью развивается во всеобщую и, наконец, перерастает в денежную форму стоимости. Сегодня же постепенно выделяются признаки отрицания этой последней формы. Согласно диалектике и логике не столь уж отдалено то будущее, когда товарообмен приобретет особый характер и в конце-концов сам обмен товаров как эквивалентов станет бессмысленным и даже аморальным явлением. Уже сегодня близкие к совершенству люди готовы с удовольствием уступить принадлежащие им вещи, если они нравятся партнеру. В обществе же изобилия отдавание (отсвоение, отдругивание) продукта с целью получения чего-то взамен потеряет всякий смысл, т.е. обмен, только уже на высшей ступени, вновь приобретет совершенно случайный характер. Это будет, можно сказать, настоящий дарообмен. Понимание указанных моментов облегчает второй пример. Речь идет о функциях денег.
[261]

Ученые так называемого Запада давно заметили, что деньги уже не выполняют или почти не выполняют своих классических функций. Из этих ученых можно выделить две группы. Первая, находясь в плену идеологических представлений и презирая Маркса и социализм, полностью отрицает существование пяти функций денег. Вторую группу составляют ученые, пытающиеся разобраться в сути дела. К сожалению, они находятся в меньшинстве. Что же касается советских экономистов, то они, как правило, огульно отрицали модификацию функций денег и были уверены, что деньги непоколебимо выполняют все пять функций. Вполне закономерно, что придерживающиеся ошибочных взглядов ученые так легко перекочевали в лагерь противников идеи социализма.

Как же обстоят дела с функциями денег на самом деле? Чтобы наглядно проиллюстрировать этот процесс, обозначим функции денег символами: а (мера стоимости), в (средство обращения), с (средство образования сокровищ), d (средство платежа), е (мировые деньги). Согласно принципу симметрии самоотрицание явления или утверждение идеальных, воображаемо-абстрактных денег, как счетного средства должно произойти в обратном направлении. Следовательно, самоотрицание пятой функции денег не означает простого возврата к предысторической функции денег как средства платежа; четвертая функция должна «пятиться» к третьей, третья — ко второй, наконец, вторая — к первой, когда деньги в классическом понимании полностью себя исчерпают и упразднят свои функции в положительном смысле, т.е. движение примет следующий вид: а—в—с—d—е—d₁—с₁—в₁—а₁ где d₁ — полученная самоотрицанием пятой функции новая функция денег (в этой функции, повторяем, деньги выступают не как средство платежа, а лишь как кредитные деньги); с₁ — результат отрицания функции (d₁), полученной самоотрицанием мировых денег (это уже не функция накопления, а свидетельство перехода денег как меновой стоимости в потребительную стоимость). Советские экономисты, как правило, не смогли осознать, что функции социалистического накопления не существует вообще, также как не существует и функции социалистического платежа, социалистического обращения, социалистической меры стоимости. Ведь сегодня деньги все менее выполняют функцию средства платежа и, как правило, не могут выполнять функцию мировых денег. Вот почему теряет всякий смысл тезаврация золота как денег в государственных хранилищах 18. Более того! Этого смысла она лишается и у частных лиц, т.е. налицо [262] процесс самоотрицания накопления. Неудивительно, что даже на постсоветском пространстве владельцы пытаются избавиться от денег как меновой стоимости, превращая их в потребительную стоимость (как правило, не в золото). И это несмотря на то, что они не имеют ни малейшего представления о теории соотношения потребительной стоимости, стоимости и меновой стоимости; в₁ — совершенно новая функция денег, полученная самоотрицанием предыдущих функций и только внешне выполняющая функцию средства обращения. В этой функции деньги как таковые не обращаются между двумя контрагентами, т.е. не переходят из рук в руки. В условиях существования кассетных, электронных и подобных видов денег пространственное движение (механическое перемещение в пространстве) осуществляет продукт (он все в меньшей мере является товаром, хотя им изобилуют маркеты и супермаркеты), деньги же как меновая стоимость и всеобщий эквивалент становятся принадлежностью мира цифр; а₁ — означает, что деньги как золотые деньги, т.е. как действительная стоимость, полностью себя исчерпали в положительном смысле и уже не могут выполнять и функцию меры стоимости (а) в классическом понимании. Поэтому совершенно по-новому встают вопросы о соотношении стоимости и цены, измерения богатства количеством рабочего времени, исчезновения рабочего и утверждения свободного времени и т.д. В качестве богатства и мерилом изобилия начинает выступать не стоимость и рабочее время, а свободное время, что предсказывалось Марксом и что внешне противоречит самой марксистской теории трудовой стоимости.

Прежде чем сделать окончательные выводы, следует привести еще один крайне актуальный пример. Вполне закономерно то, что в настоящее время все меньше стали упоминать о признаках империализма. Это обусловлено не столько идеологическими соображениями, сколько диалектическим самоотрицанием этого феномена. Если вновь воспользуемся вышеприведенными символами и обозначим ими признаки империализма, то согласно принципу симметрии их развитие формально будет выражена той же схемой: а—в—с—d—е—d₁—с₁—в₁—а₁, где а — первый признак империализма, в — второй, с — третий, d — четвертый, е — пятый. То, что пятый признак империализма, а также мировые войны также подлежат самоотрицанию, как это случилось с колониализмом, видимо, требует пояснения, хотя то, что сегодня передел мира путем мировых войн невозможен, и без того очевидно. Однако некоторые руководители супергосударств не осознают, что все методы неоколониализма, какими бы изощренными они ни были, в конце-концов проявляют свою истинную сущность.
[263]

В приведенной схеме d₁ — явление, полученное отрицанием пятого признака империализма, предполагающее создание таких экономических связей, целью которых является формирование единого экономического пространства; с₁ — признак отмирания империализма, получаемый самоотрицанием предыдущего члена схемы d₁, означающего создание не только единого экономического пространства, но еще и единой валютно-кредитной системы; в₁ — подразумевает не только единое экономическое пространство, но и единый центр управления, единый информационный центр и т.п.; а₁ — означает, что мировое сообщество раз и навсегда вступило в новую полосу цивилизации, где уже утверждено единство между народами, где не существует никаких политических и экономических границ между странами и где ни национальная, ни расовая, ни социальная принадлежность не является фактором, ограничивающим пространственное перемещение людей и выбор места жительства человека. В условиях наличия в мировом масштабе единой энергосистемы, единого информационного центра, единого центра управления и т.д. абсолютно исключены не только мировые (всеобщие), но и особенные войны 19.

То, что выше представлено на 2-3 страницах, требует глубокого осмысления и обоснования, а следовательно, заслуживает более обширного исследования. Однако уже из сказанного можно сделать некоторые выводы. Во-первых, принцип симметрии лишь внешне кажется таковым и на самом деле, или внутренне, подразумевает свою противоположность, т.е. асимметрию. Иначе говоря, каждый новый элемент, внешне повторяющий предысторическую форму, является носителем совершенно нового содержания. Это главнейший вывод и в трудности его понимания состоит основная особенность. Во-вторых, при самоотрицании значительно быстрее, чем при восхождении, увеличивается скорость взаимоперехода явлений. Сделанный Энгельсом вывод о том, что темпы роста общественного производства (синтез материального и духовного производства) при социализме, независимо от достигнутого уровня, все более увеличиваются, парадоксален, но истинен. «Теория убывающих темпов» совершенно ошибочна. Более того! Будущее общество приближается с такой скоростью и так бесшумно, что абсолютное большинство человечества не готово к встрече с ним. Особенно это касается «крупных политиков» некоторых государств, которые, несмотря на высокопарные речи, остаются консерваторами и реакционерами, не желая подвергаться [264] революционным преобразованиям. В-третьих, с точки зрения всеобщего, т.е. в масштабе всего человечества, скачок с одной ступени развития на другую объективно исключен. Субъективный фактор может либо замедлить, либо ускорить процесс, и это зависит не только от знаний руководителей страны, но и от освоения этих знаний массами. Однако сказанное не всегда распространяется на отдельно взятую страну или группу стран, так как в определенных условиях в их развитии решающим может оказаться воздействие внешних господствующих сил. Поэтому в отдельных странах вполне возможен переход от первобытно-общественного строя к социализму, однако такой переход никогда не произойдет без действительной и довольно длительной помощи извне. Под воздействием внешних сил не исключен и возврат (хотя и временный) отдельных стран и группы стран к прошлым ступеням развития. В-четвертых, любая система содержит в себе подсистемы, и это общеизвестно. Известно и то, что любое явление из своей непосредственности от простого, единичного, путем опосредования через особенное развивается во всеобщее, а значит, в действительное. Немаловажно знать и то, что эти системы представлены в виде триад, а особенный этап развития, или ступень опосредования, содержит множество подступеней. То, что опосредование есть отрицательный момент относительно непосредственного и действительного, наглядно проиллюстрировал еще Гегель. Однако следует заметить, что ступень опосредования, особенно в социальных явлениях, содержит синтез отрицательных моментов. Так, частная собственность, представляющая собой особенный момент в развитии собственности, или опосредующую ступень между непосредственной собственностью (общинная собственность) и действительной собственностью (общественная собственность), выступает как завершенная, до конца развитая лишь в форме капиталистической частной собственности, которая в свою очередь есть отрицательный, но необходимый синтез рабовладельческой и феодальной форм частной собственности. В-пятых, задачей из ряда наисложнейших является установление внутреннего источника развития для конкретных систем. В простом или единичном всегда должно быть найдено то внутреннее противоречие, которое предстает на ступени опосредования в полной, развернутой, более или менее наглядной, а во всесторонне развитом конкретном целом (действительное, всеобщее) в разрешенной форме. В-шестых, одной из самых философски малообоснованных проблем в социологии поныне остается проблема жизнеспособности того или иного способа производства. Такое положение дел в теории дает повод для идеологических споров. [265] Действительно, чем объяснить столь значительную разницу во временной протяженности способов производства? Ведь известно, что дольше всех просуществовало первобытное общество, относительно продолжительный период охватывают рабовладельческий и феодальный способы производства, возраст восходящего капитализма определяется 1-2 столетиями. Какая же судьба уготована социализму, реально появившемуся на свет лишь в XX в., да и то революционным путем. Современные реалии внешне как бы подтверждают неминуемость его смерти. Но дело не только во внешней стороне вопроса. Дело в том, что в последнее время преимущества социализма на практике стали все менее ощутимыми. Поэтому не только субъективно и из идеологических соображений, но и объективно сомнительной стала казаться неизбежность утверждения социализма.

Между тем вышесказанное позволяет сделать некоторые выводы. Так как однажды уже найден магистральный путь развития формоопределенностей продукта и обнаружен последний член (Д₁) третьей триады, установление остальных триад не представляется сложным. Средний член (К) третьей триады (Д—К—Д₁) является исходным для четвертой. Очевидно, последующим членом четвертой триады будут деньги (Д₁), полученные самоотрицанием капитала, третьим же членом данной триады, т.е. последним ее пунктом, как видно из схемы, будет совершенно обновленный по содержанию товар (Т₁), полученный отрицанием Д₁. Следовательно, четвертая триада примет вид: К—Д₁—Т₁. Не выходя даже за рамки законов формальной логики, можно установить и пятую триаду, которая, исходя из вышесказанного, будет выглядеть не иначе как Д₁—Т₁—П₁. Следовательно, прежде чем потребительная стоимость, а в конечном счете универсальный, действительно «очеловеченный» продукт станет господствующим, общественная формоопределенность продукта должна пройти четыре триады и непременно установить пятую как положительный синтез всего развития. Однако определяющей здесь является внутренняя диалектика, а не формальная логика. Первая триада (П—Т—Д) переходит во вторую (Т—Д—К) благодаря внутреннему противоречию; вторая триада — в третью (Д—К—Д₁), третья триада — в четвертую (К—Д₁—Т₁), четвертая же триада, окончательно самоотрицаясь, устанавливает положительный синтез (Д₁—Т₁—П₁). Последняя триада как положительный синтез развивается бесконечно. Поэтому теория отмирания социализма совершенно беспочвенна. В пределах данной меры, или в условиях существования нормальной среды на земле, данное положение принимает абсолютное [266] значение. Только естественный коллапс нашей галактики вообще и в частности солнечной системы может послужить причиной регресса в общественном развитии. Лишь в указанном смысле правомерно соображение, будто социализм не есть последняя инстанция общественного развития.

Как только вся история предстанет в виде целого процесса развития формоопределенностей продукта, у критически мыслящего читателя может возникнуть естественный вопрос: «Ведь существует однажды установленная историография, так к чему же эти триады?» Не усматриваются ли в новой концепции элементы эклектизма двух систем или попытка ревизии марксизма? Не означают ли эти триады отказ от формационного или иного деления историографии? Не есть ли это очередная идеологическая проделка против социализма и т.д. и т.д. Все эти вопросы в ожидании ответа. Коснемся лишь некоторых из них. Для современного мира проблемой проблем остается преодоление оттисков идеологических взглядов и их противоборства. Для будущего общества одной из главных задач является выработка новой действительно человеческой идеологии. Построение нового общества без классов, без эксплуатации, без любых проявлений антагонизма с помощью устаревших лозунгов и взглядов представляется отдаленной перспективой.

Что же касается деления обществ по способам производства, то оно обосновано не только абстрактно-логически, но и конкретно-исторически, и серьезные ученые даже не спорят об этом. И так называемое стадийное деление, если освободить его от идеологической оболочки, правомерно и имеет право на существование. Вопрос об альтернативе формационному делению в повестке дня был поставлен социализмом. Дело в том, что головокружительные успехи первого этапа социализма породили вопрос: «Социализм или капитализм?» Этот естественный вопрос не мог не вызвать идеологической борьбы, которая должна была создавать видимость противоборства, имеющего под собой научную основу. В этот период появились теории различных моделей социализма и теории конвергенции. В этот же период на фоне идеологической борьбы в противовес марксизму выступает теория стадийного развития общества 20. Многие ученые забыли, что Марксу, наряду с делением обществ по способам производства, принадлежит еще и представление о трехступенчатом общественном развитии.
[267]

Механически мыслящий разум здесь обнаружит «противоречие» между рассуждениями молодого и зрелого Маркса. Однако диалектически и логически, а также конкретно-исторически деление обществ на общества с пятью способами производства и представление общественного пути развития в виде трех ступеней нисколько не противоречат друг другу. В первом случае проблема рассматривается на фоне исторических форм собственности на решающие средства производства и поэтому с учетом конкретных производственных отношений; следовательно, в данном случае превращения бесспорно диалектические 21. Во втором случае развитие общества Маркс рассматривает через призму соотношения непосредственного, опосредственного и действительного. Кроме того, он представляет проблему освобождения человека от всякой зависимости в виде триады: личная зависимость отрицается вещной зависимостью и отрицание отрицания дает положительный синтез или действительное освобождение индивида (свободная индивидуальность).

Триада присутствует везде. На самом деле не подлежит сомнению и то, что первобытный способ производства как непосредственный коммунизм путем опосредствования (и оно отмечено триадой, тремя ступенями: рабовладельчество, феодализм, капитализм) перерастает в действительный социализм, где достигается самоутверждение универсального человека. Так что теория о стадийном делении общества по сути заимствована у Маркса. А если ученые в чем-то и проявляют оригинальность, так это в подборе разнообразных наименований к ступеням общественного развития, искажая при этом их действительную сущность. Ведь их так называемые теории призваны скрыть конкретный характер производственных отношений и поэтому, как правило, обходят стороной вопросы, касающиеся классовой борьбы. Авторы всякого рода «Экономиксов» по существу далеки от политэкономии, а следовательно, и от научного анализа производственных отношений и под видом исследования экономических отношений изучают собственно экономические проблемы, да и то, как правило, проблемы рыночной экономики 22. Однако не следует думать, будто все западные ученые являются «рыночниками». В анализ и исследование [268] будущих и ныне имеющихся общественных отношений многие из них внесли и вносят гораздо больший вклад, чем некоторые советские ученые, которые часто только и делали, что бранили западных обществоведов. Например, критикуя Ростоу и его сторонников, И. Валлерстайн пишет: «Ничто не иллюстрирует искажающего воздействия внеисторических моделей социального изменения лучше, чем дилеммы, порождаемые понятием стадий развития». Таким подходом «…мы не можем дать конкретное предсказание будущего…» 23 Так или иначе, очевидно одно, нецелессобразно обучать студентов в высших учебных заведениях по современным учебникам типа «Экономикс», настолько ошибочно большинство развитых в них основных положений. На данном этапе именно Запад дает толчок к тому, чтобы отказаться от представленных в «Экономиксе» взглядов, корни которых следует искать в основном в так называемой теории ограниченных ресурсов и в еще более неверных представлениях о преимуществе частной формы собственности на средства производства по сравнению с ее общественной формой.

Будущее общество, контуры которого уже вырисовываются в высокоразвитых странах, со временем подтвердит несостоятельность этих «теорий». Сегодня же именно теоретическое исследование этого общества является самой злободневной задачей. Закономерно и то, что это общество уже окрещено более чем четырьмя десятками наименований. История происхождения названий будущего общества и основные теории о нем рельефно представлены в уже не раз названной книге В. Иноземцева. Мы же считаем нужным особо заметить, что префиксы «до» и «пост», обильно сопутствующие этим наименованиям, не отражают сути явления и порождают множество недоразумений в теории. Мы далеки от мысли, что некоторые приведенные ниже соображения о ступенях развития общества являются исчерпывающими или что они до конца обоснованы, но глубоко уверены в том, что представление вопроса подобным образом будет способствовать делу дальнейшего освещения проблемы. При этом следует подчеркнуть и то, что диалектическо-логическое и конкретно-историческое осмысление этапов развития общества — сложнейшее дело, и здесь мы удовлетворимся лишь их схематической характеристикой. В данном случае исходной является методология Гегеля и Маркса.

Сначала поговорим об обоснованных самим Марксом делениях.

С точки зрения развития производственных отношений (в конечном счете, с точки зрения развития производительных сил, а следовательно, [269] собственности на средства производства) Маркс, как уже отмечалось, представил исторический путь человечества пятью типами общественного строя (первобытный, рабовладельческий, феодальный, капиталистический и коммунистический). Нередко он использует такие понятия, как азиатский, античный, капиталистический, коммунистический способы производства (само понятие способа производства используется Марксом, как известно, в двойном смысле). Первый и важный для нас способ производства означает диалектическое единство исторически господствующих производственных отношений и производительных сил, или общественно-экономический строй. Под вторым значением способа производства подразумеваются лишь определенные моменты развития производительных сил, и оно касается более степени воздействия человека на природу (мануфактурный способ производства, машинный способ производства и т.д.). Кроме того, и мы этого уже касались вскользь, по признанию многих авторов, весь процесс развития общества Маркс представляет в виде триады (критерием здесь, на наш взгляд, являются не отношения человека к средствам производства, иначе говоря, не основные формы собственности на средства производства, а характер взаимоотношения между людьми): эпоха личной зависимости (охватывает три первоначальных способа производства — первобытную общину, рабовладельческое и феодальное общество), эпоха вещной зависимости, предстающая в фантасмагорической форме (это уже эпоха всеобщего товарного производства или восходящего капитализма, так как империализм постепенно отрицает фундаментальные принципы товарного производства) и эпоха свободного индивида. Марксом дает также и формационную периодизацию общественного развития.

Используя методологию Маркса (в данном случае особо важен принцип единства логического и исторического), легко можно представить и иные деления пути общественного развития, вопрос в том, какие моменты взять в качестве критерия, или каков будет подход.

Действительно, согласно этой методологии, если за критерий взять отношения гнета-эксплуатации, то получится определенная триада: общество без эксплуатации (ограниченное в пространстве или общиной), эпоха эксплуататорских отношений (рабовладельчество, феодализм, капитализм) и неограниченное ни в пространстве, ни во времени действительное общество без эксплуатации.

Почти тождественно данному делению представление ступеней развития в виде следующей триады (здесь критерием выступает уже социальное деление общества): первоначально общество в социальном смысле [270] как безразличное тождество (в нем нет социально различных слоев), затем классово-антагонистические общества и возникшее в результате отрицания последних бесклассовое общество.

Если при делении на классы главным критерием выступает отношение того или иного класса к основным средствам производства (форма собственности), то очевидно, что следующая триада является иным выражением двух предыдущих: ограниченная пространством общинная собственность (зародышевая форма общественной собственности); эпоха частной собственности; действительная, т.е. неограниченная ни в пространстве, ни во времени, эпоха общественной собственности.

С собственностью и с делением на классы непосредственно связано зарождение-развитие государства, и здесь наличествует триада: первоначально государства не существует, на втором этапе роль государства в конечном счете становится решающей, на третьей же ступени государство постепенно умирает и исчезает.

С точки зрения главного элемента производительных сил — человека, первобытный человек есть и не есть человек (в нем гораздо больше биологического, нежели социального). На ступени опосредования человек, как правило, становится не-человеком. Единственным противоядием, оберегающим его от полного социального перерождения, является физический труд. Именно на последней ступени опосредования человек-нетруженик совершенно удаляется от своей родовой сущности и попадает в плен крайней форме социального перерождения — отчуждения. Вслед за всеобщим внедрением результатов научно-технической революции и созданием изобилия начинается возврат человека к самому себе и утверждение человека как самоцели, высшей ценности и действительного богатства.

С точки зрения освобождения человека особое значение имеет установление соотношения между трудом и работой.

Первоначально труд как субстанция человека есть и не есть труд. Он является им, так как начинает отличаться и отделяться от других видов жизнедеятельности, и не является им, так как на основе примитивных орудий труда он не слишком отличается от действий животного. На втором этапе труд с точки зрения непосредственного труженика, как правило, превращен в работу (насильственный, антагонистический вид труда) 24. [271] На третьей ступени работу побеждает труд и только человек-труженик раз и навсегда становится действительным человеком, т.е. не-труженики (бездельники, паразиты и им подобные, какую бы социальную окраску они ни принимали) окончательно и навсегда остаются в прошлом.

В указанном отношении крайне интересна следующая триада (критерием здесь выступает временной фактор): первоначально все время жизнедеятельности человека по существу составляет время удовлетворения физиологических потребностей. На втором этапе время действия человека-труженика как социума, так же по существу, ограничено рабочим временем. Третий этап характеризуется доминированием свободного времени, время же удовлетворения физиологических потребностей сведено до минимума (рабочее время сначала как явление, а затем и как понятие сходит с арены).

Вторым важнейшим элементом производительных сил являются орудия труда. И в этом отношении можно выделить определенную триаду: в начале орудия труда естественно-примитивны и, как правило, стихийно бионизированы. На втором этапе орудия труда содержат моменты, угрожающие здоровью (иногда и жизни) человека. На третьей ступени развития утверждается действительно очеловеченная техника и технология (они строго бионизированы и не содержат вредных человеку моментов) 25.

От уровня развития производительных сил зависит характер взаимоотношения человека и природы, и в этом случае просматривается следующая триада. Изначально человек непосредственно принадлежит природе, от которой он стремится отделиться и отличиться. На ступени опосредования он не только противостоит природе, но и приходит с ней в противоречие (важнейшим выражением этого выступает экокризис). На третьем этапе утверждается действительный синтез человека и природы, результатом чего предстают естественный человек и очеловеченная природа.

От производительных сил зависит также соотношение заключенных в человеке жизненных сил (и здесь присутствует определенная триада). На начальной стадии, охватывающей десятки тысяч лет, доминантой является физическая сила человека (разумного здесь превосходит сильный). На втором этапе (и в этом заслуга машинного производства) соотношение разума и силы в человеке выравнивается. На третьей стадии (и это результат научно-технической революции, не имеющей предела) разум или духовность становятся доминантой, а физическая сила имеет лишь подчиненное значение.
[272]

От развития производительных сил зависит и соотношение полезного и приятного.

Первоначально вперед выступает естественная полезность (приятное или момент наслаждения играет подчиненную роль). На второй ступени полезность уступает первенство приятному (это объясняется господствующей ролью закономерностей меновой стоимости). На третьем же этапе осуществляется действительный синтез полезного и приятного.

Остановимся еще на одном вопросе, который непосредственно связан с соотношением приятного и полезного, но не им одним обусловлен. Дело в том, что средняя продолжительность жизни, этот самый обобщающий показатель утверждения цивилизации, зависит не только от развития производительных сил или производственных отношений или обоих вместе взятых, или еще от степени развития надстроечных отношений, или от уровня развития всех трех факторов в совокупности, но и от гуманизации и гомонизации всех сторон жизни. Это отдельная тема, но и здесь нужно выделить три этапа, создающих триаду: в начале развития средняя продолжительность жизни человека и человекообразного животного тождественны. На опосредствующей ступени средняя продолжительность жизни человека хотя и превосходит продолжительность жизни человекообразных в два и более раза, но все же ограничена и в среднем не выходит за пределы одного столетия (XX век не смог расширить эти рамки); на третьем этапе не только преодолен этот рубеж, а утверждаются сначала теоретически, а затем и практически такие условия, что средняя продолжительность жизни человека превращается в бесконечно возрастающую величину, и ее ограниченность становится условной.

Весьма интересным, на наш взгляд, является представление эпох в триаде, при формировании которой критерием выступает взаимоотношение между женщиной и мужчиной. На первой ступени развития, а этот отрезок истории поныне самый длительный, доминирует женщина, мужчина же играет подчиненную роль (матриархат); на втором этапе победу празднует мужчина, а женщина, как правило, унижена (патриархат). На третьем этапе устанавливается действительная гармония между ними и осознается преимущество женщины как по биологической, так и по социальной значимости (на этом этапе моменты феминизации, предполагающие мщение сильному полу, как и беспочвенный страх мужчин перед женским возмездием, будут вызывать лишь улыбку). Женщина восходит на пьедестал победителя, чему мужчина даже рад, не ощущая себя при этом униженным.
[273]

Следовало бы выделить триаду, отражающую вещественное и стоимостное выражение человеческих отношений. На заре истории человечества господствует вещественно-натуральная форма продукта, т.е. речь идет о примате потребительной стоимости; на следующем этапе закономерности товарно-денежных отношений определяют все стороны общественной жизни. На этом этапе, как правило, господствует меновая стоимость. Третья ступень развития характеризуется окончательным утверждением естественно-натуральной формы богатства.

Именно этот момент позволяет выделить еще одну триаду, критерием в определении которой выступает степень прозрачности отношений между людьми. Первоначально отношения между людьми естественны и стихийны, и хотя они не являются осознанными, естественность этих отношений делает их прозрачными. На втором этапе отношения между людьми не просто туманны, а даже извращены. Поэтому весьма непрост сам теоретический анализ этих отношений (заслуга Маркса в этом отношении бесспорна); на третьей стадии уже вполне осознанно, а также естественно-исторически утверждаются предельно прозрачные, пропитанные любовью отношения между людьми.

Этой тезе созвучна следующая триада (здесь критерием берется соотношение между войной и борьбой). На заре развития в людях возобладал животный инстинкт борьбы за существование. На ступени опосредствования борьба за существование приобретает форму войны, и единичные войны, развиваясь в особенные, перерастают во всеобщие (последние свой славный путь завершили второй мировой войной, а возможность третьей мировой войны допускает лишь возбужденный разум); на третьем этапе «развязывается» настоящая борьба за утверждение каждого человека и всего человечества на земле. Закономерно и то, что основной взор человечества устремлен в космос.

Теперь было бы очень кстати представить следующую триаду (критерий — соотношение орудий труда и средств ведения войны). На первом этапе средства труда и борьбы создают безразличное тождество. На ступени опосредствования средство ведения войны постепенно теряет содержание орудия труда и в конце концов освобождается от такого содержания. На третьем этапе военное оружие уступает место орудию труда. И хотя человечество уже располагает лазерным, термоядерным и другим оружием, оно предназначено не для истребления жизни на земле, а для того чтобы избежать космическую опасность и защитить жизнь на нашей планете. Грубо говоря, меняется генетический код военного оружия.
[274]

С точки зрения развития и использования науки как элемента производительных сил, производственных отношений и надстройки также следует выделить три этапа: первоначально (при первобытном обществе, рабовладельчестве и феодализме) доминируют достижения наук, исследующих закономерности механического движения. Машинное производство немыслимо без развития физических и химических наук. На третьем этапе решающими становятся достижения биологической науки, человековедение же становится первостепеннейшей наукой.

Можно увеличить перечень триад, однако пока ограничимся уже представленными. Тем не менее уже в который раз считаем нужным подчеркнуть следующее обстоятельство: для читателя с неглубокими познаниями диалектической логики данная работа может оказаться бесполезной и даже неприятной, так как он может столкнуться в ней с критикой своих взглядов. Так, детально рассматривая вопросы развития общества, Г.П. Журавлева отдала предпочтение, на наш взгляд, ошибочной теории циклического развития общества, что привело ее к весьма противоречивым выводам. Достаточно отметить лишь то, что вывод о необходимости перехода к рыночной экономике противоречит выводу о невозможности перехода от рынка к рынку и т.д. 26  Здесь нет надобности в подробной критике подобных «теорий», стоит подчеркнуть только одно обстоятельство: такие «теории», по существу, далеки от диалектическо-логического и, следовательно, конкретно-исторического осмысления пути развития человечества.

Совпадают ли вышеприведенные триады с известными доселе или данными нами делениями общественного пути развития? Разумеется, они не идентичны, но эти пять триад не выходят за пределы указанных делений. Так, первая триада (П—Т—Д) не исчерпывается одним или двумя столетиями и даже тысячелетиями. И с точки зрения общественных отношений в ней отражается не одна эпоха. Данная мера (П—Т—Д) охватывает по существу три строя: первобытное общество, рабовладельчество и феодализм и, следовательно, совпадает с первой стадией развития общества. В отличие от столь протяженной во времени и многообразной формами общественного устройства первой триады, вторая триада охватывает лишь период так называемого восходящего капитализма, создавшего, по признанию Маркса, за одно столетие гораздо большую производительную силу, чем все прежние способы производства вместе взятые. Однако это была эпоха, когда, по замечанию А. Смита, «всеобщее равенство людей утверждает [275] всеобщая бедность» 27. Третьей триадой начинается ломка фундаментальных закономерностей товарного производства. Если вторая триада выдвигает на передний план человека-бизнесмена, то последующая триада уже не верит в одного лишь человека-бизнесмена. Справедливым и верным становится вопрос, который поставил Джеймс Т. Адамс в 20-е годы ХХ столетия: «Разве возможно, чтобы великая цивилизация была построена или основана на «философии бизнеса» и одном-единственном стремлении к выгоде?» 28  На самоотрицание отношений товарного производства указывал Энгельс. Ленин же предпринял попытку анализа этого процесса, установив закономерности империализма. Так что эпоха восходящего капитализма остается в рамках второй триады, она самоотрицается без всяких социальных революций и на новой ступени развития достигает небывалого прежде уровня обобществления производства и средств производства. Этот момент следует подчеркнуть особо: для перерастания в новую, более высокую стадию капитализм не нуждается в социальных потрясениях. Превращения внутри данной меры возможны совершенно мирным способом. Однако становление и дальнейшее развитие собственно третьей триады (Д—К—Д₁) осуществляются и ускоряются войнами, а главное, социальными революциями, перед страхом которых на Западе появились разного рода теории (в том числе, теория конвергенции). Это уже начало так называемого постиндустриального общества. Что же касается «Востока», то острейшая дискуссия о содержании и судьбе товарного производства в условиях социализма характеризовалась там двумя крайностями: одни ученые, представлявшие меньшинство, рассматривали закономерности товарного производства как нечто непреходящее, абсолютное и поэтому «обосновывали» их необходимость в условиях социализма; другие ученые абсолютно отрицали необходимость товарного производства при социализме. Из триад же явствует, что обе эти крайности глубоко ошибочны. Более приемлемыми представляются попытки обоснования совершенно нового содержания денежно-товарных отношений. Более того! Ряд ученых (например, Р. Косолапов) справедливо требовали подобрать новые понятия и категории, выражающие новые отношения. Однако слова, которые адекватно отражали бы реальные отношения, к сожалению, по сей день не найдены. Поэтому и мы вынуждены обращаться к имеющимся терминам, понятиям, категориям и символам.
[276]

Четвертая триада обозначает качественно новую ступень развития производительных сил, пятая же создает положительный синтез. Если первая триада формируется в течение трех способов производства, то второй триаде соответствует восходящий капитализм, или так называемое индуст-риальное общество. Следующие три триады являются принадлежностью так называемого постиндустриального общества и представляют собой этапы становления цивилизованного, гуманного, действительно человеческого общества, постепенно одолевающего все экономические бедствия и так же постепенно приближающего конец всех глобальных социальных проблем. И тут встает вопрос: «Чему учит и какие выводы содержит вышеприведенное рассуждение с точки зрения временного фактора?» Наряду с другими моментами одним из самых насущных является выяснение темпов становления нового общества. Если первобытное общество насчитывает четыре десятка тысячелетий, то средняя продолжительность жизни рабовладельческой формации сократилась примерно в 10 раз. Феодализм едва просуществовал 1000 лет. Временная протяженность эпохи свободного предпринимательства и свободной конкуренции определяется всего двумя-тремя столетиями, по истечении которых начинается эра новой цивилизации, по природе своей неограниченной во времени.

Что касается стадий, то первая просуществовала около 40 тысяч лет, капиталистическому обществу отведено более чем в 100 раз меньше времени, действительный синтез развития заявляет претензии на вечное существование.

Как же обстоят дела с триадами?

Первая триада промучилась более 40 тысяч лет. В 200 раз менее живучей оказалась вторая триада — так называемое индустриальное общество, насчитывающее всего два столетия. С некоторой оговоркой можно согласится с В. Иноземцевым, который пишет: «Если последовательно проводить мысль о постиндустриальном обществе как об обществе, основанном на доминировании третичного сектора, не забывая при этом, что доминирование первичного отождествляется с обществом доиндустриального типа, вполне можно прийти к методологически строгому выводу о том, что индустриальная эпоха, скажем во Франции или, что особенно явно, в Германии, продолжалась не более 60-70 лет, с 80-х годов ХХ в. до конца второй мировой войны» 29. Третья триада, по нашему предположению, начинающая зарождаться в 60-х годах XX столетия, оказалась еще менее жизнеспособной и уже сейчас явно проявляет все признаки своей кончины. [277] Четвертой триаде, опять-таки по нашему предположению, понадобится не более 25 лет (период до 2025 года), прежде чем полностью исчерпать себя. Можно сказать, что умирать четвертая триада начинает, еще не родившись, так как главным свидетельством ее смерти является отказ от печатания национальной и всякого рода бумажной валюты и параллельное внедрение счетно-цифровых, кассетных денег, уже практикуемое в некоторых развитых странах. Так или иначе приемлема точка зрения А. Этциони о периодизации последнего отрезка истории. Во всяком случае, абсолютно правильным представляется положение, выдвинутое им в 90-х годах ХХ в. Этциони полагает, что 80-е годы были десятилетием, когда местоимение «Я» писалось заглавной буквой, когда эгоцентризм был возведен в добродетель; теперь настало время качнуть маятник в обратную сторону, приходит эпоха смещения акцента на «мы», на дух «коллективизма». Именно эта эпоха, на наш взгляд, и есть четвертая триада, в условиях которой частная собственность на средства производства постепенно теряет арену эффективного функционирования и частные интересы уступают место общечеловеческим. Ж. Фурастье еще в конце 40-х годов ХХ в. пришел к выводу, что скоро средства производства перестанут быть объектом классовой борьбы. Это эпоха, когда появляются первые признаки создания единого Мирового дома и единой мировой армии. Это общество, где «работа» уступает место «труду», свободного времени над рабочим временем, где словами Р. Дарендорфа, происходит «разрушение стен между тем, что мы продолжаем называть образованием, трудом и досугом». Если руководители передовых государств вовремя почувствуют дыхание новой эпохи и сознательно будут содействовать ее наступлению, возможно, уже наше поколение будет дивиться тому, что еще в совсем недавнем прошлом велись войны, существовали гнет и эксплуатация, процветали взяточничество и коррупция, воровство и проституция.