Мартин Опиц и М.В. Ломоносов (к проблеме формирования теории классицизма)

Имя Мартина Опица (Martin Opitz; 1597-1639) впервые прозвучало по-русски в труде «Новый и краткий способ к сложению российских стихов» (1735) В.К. Тредиаковского, который назвал Опица обновителем немецкой поэзии, а себя — его продолжателем на русской почве. С поэзией Опица российского читателя познакомил К.К. Случевский, переведя в 1877 г. одну из его «Песен» для немецкой антологии.

По-настоящему же Опиц во всей сложности его жизненной судьбы, во всей полноте роли, сыгранной им в развитии немецкой литературы XVII в., в разработке теоретических основ классицизма, был охарактеризован Б.И. Пуришевым в «Очерках немецкой литературы XV-XVII вв.» (М., 1955). Вслед за этим усилиями замечательного переводчика Л.В. Гинзбурга, начиная со сборника «Слово скорби и утешения» (1963), все полнее открывался поэтический мир Опица («Немецкая поэзия XVII в.», 1976; «Колесо фортуны», 1976, 1989). Стал широко доступным и главный теоретический труд Опица «Книга о немецкой поэзии» (Buch von der deutschen Poeterei, 1624), переведенный и основательно прокомментированный А.А. Гугниным («Литературные манифесты западноевропейских классицистов». М., 1980. Ссылки на это издание).

Мысль о сходстве миссий М. Опица и М.В. Ломоносова в разработке теории классицизма, о близости их филологических сочинений первыми высказали отечественные германисты Н. Вильмонт (ИЛ, 1964, № 4. С.267) и М. Рудницкий (ИЛ, 1978, № 2. С.266). Исследователи русской литературы XVIII в. весьма сдержанно признают немецкие истоки в теоретических разысканиях Ломоносова. Их гораздо больше занимает вопрос приоритета в реформе русского стихосложения. Одни отдают первенство Тредиаковскому (Г.А. Гуковский, В.И. Федоров), другие категорически утверждают, что «подлинным отцом русского тонического стихосложения является, бесспорно, не Тредиаковский, а Ломоносов» (комментарий в кн.: Ломоносов М.В. Полн. собр. соч.: Т. 7. М.; Л., 1952. С.783. Ссылки на это издание).

Для нашей темы важно выяснить, был ли знаком Ломоносов с теоретическими идеями и поэтическим наследием Опица. В целом литературные пристрастия Ломоносова достаточно глубоко и полно исследованы П.Н. Берковым, Л.В. Пумпянским, признавшим широту и остроту интереса Ломоносова и иностранной литературы, в особенности — к немецкой. Однако сохранившиеся источники сведений не дают прямых подтверждений тому, что Ломоносов читал Опица — теоретика и поэта. Все же мы склоняемся к утвердительному ответу. Основание следующее. Знаменитое «Письмо о правилах российского стихотворства» Ломоносов создавал под знаком полемики с Тредиаковским, предварительно изучив и испещрив пометками сочинение своего старшего предшественника. При таком скрупулезном чтении Ломоносов не мог не натолкнуться в тексте на имя Опица, чтобы затем, в период германской жизни, не приобрести более подробных знаний об этой яркой личности. Правда, в Германии XVIII века после Опица появился новый авторитет в теории литературы — И. Готшед (I.H. Hottsced; 1700-1766); знакомство с его трудами Ломоносова установлено как бесспорный факт. Это обстоятельство лишний раз подтверждает нашу уверенность: читая Готшеда, Ломоносов естественно и логично должен был осмыслить для себя наследие его предшественника — Опица. Таким образом, с большой долей вероятности можно говорить о генетической связи ломоносовской теории стихосложения и других аспектов классицистической теории с идеями Опица как реформатора немецкого поэтического языка.

Данное утверждение никак не умаляет роли Ломоносова. В Германии, будучи студентом, он впитывал все ценное и примерял «немецкие одежды» на «русские плечи». Зато в 1764 году его, теперь уже академика, «Российскую грамматику» издали в немецком переводе: так он отдарился с истинно русской щедростью.

Несомненна также типологическая близость основополагающих для теории классицизма сочинений Опица («Книга…») и Ломоносова («Письмо…»). Она проявляется уже в форме обращения и посвящения трудов «высокочтимым», «почтеннейшим» господам: Совета города Бунцлау (Опиц), Российского собрания Академии наук (Ломоносов). Такие обороты, как: «благосклонно примите эту книгу», «вручить ныне высокую честь имею», «дерзнул сей мой труд вашему предложить искусству», по сути отражают зависимое положение творческой личности, вынужденной идти на компромисс со своей гордостью. В то же время подобные словесные реверансы придавали вес сочинению, побуждали адресатов уделить ему внимание.

Названия трактатов указывают на то. что перед нами не тип вообще «Поэтики», как у Аристотеля, Горация, Буало, а «Поэтики», национально сориентированной. И тот, и другой авторы озабочены прежде всего состоянием поэзии в своих странах, оба недвусмысленно выражают патриотические чувства. Опиц страстно желает того, «чтобы все больше и больше возрастала честь любимой родины» (444). Точно так же и Ломоносов предпринял филологические исследования «от усердныя к отечеству и его слову любви» (9). Патриотические чувства как побудительные мотивы деятельности Опица и Ломоносова не имеют ничего общего с национальной ограниченностью. Оба строят свои рассуждения на прочном филологическом фундаменте, обнаруживая завидную для молодых теоретиков эрудицию. Мы имеем дело не с отвлеченно-умозрительными трактатами кабинетных ученых, а с живыми документами эпохи; в каждом пульсирует время, отражаются события современности, ощутимы голос, интонация автора, его общественная и литературная позиция.

Замысел радикального преобразования системы стихосложения из силлабической в тоническую созревал у Опица и Ломоносова на основе постижения ими свойств национального языка, с твердым убеждением в его богатейших возможностях. Ломоносов радуется тому, «что российский наш язык не токмо бодростию и героическим звоном греческому, латинскому и немецкому не уступает, но и подобную оным … версификацию иметь может» (13). Опиц в заключительной главе обращался к благородным читателям «протянуть руку помощи нашему родному языку и придать нашей поэзии блеск, который ей уже давно пора приобрести» (484). Именно вера в свой родной язык заставляла Опица и Ломоносова выступать против засорения его чуждыми словами.

Труды Опица и Ломоносова дают дополнительный материал для уяснения понятия «классицизм», которое, как убедительно показал А.С. Курилов (в кн.: Русский и западноевропейский классицизм. Проза. М., 1982), не сводимо к подражанию античности, а означает ориентацию на совершенные художественные образцы как европейские, так и национальные. Оба реформатора взялись за составление правил стихотворства с сознанием важности достижения их родной поэзией высокого европейского уровня художественности. В качестве примеров для подражания авторы трудов приводят как произведения античности, так и эпохи Возрождения, современных им поэтов, в том числе собственные творения и собственные переводы.

Удивительным образом совпадают особенности творческой истории «Книги» и «Письма». Процесс написания сочинения занял у Опица, по его словам, не более пяти дней, у Ломоносова, как установили исследователи, также несколько дней сентября 1739 года. Но за этими сжатыми сроками стоит у того и другого напряженный труд нескольких лет, интенсивная творческая практика.

При типологической общности каждое сочинение сохраняет свой неповторимо оригинальный облик, обладает своими отличительными штрихами.

Похожие тексты: 

Добавить комментарий