Общепризнанной стала оценка труда М. Опица (1597-1639) “Buch von der deutschen Poeterej” как первой «Поэтики» на немецком языке, ставшей предпосылкой для дальнейших достижений немецкой литературы.
«Книга о немецкой поэзии» создавалась в условиях, никак не располагавших к такого рода сочинениям: в 1624 году, когда труд Опица увидел свет, в Германии уже шесть лет проливалась кровь в борьбе за «истинную веру». Но для самого автора «Книга» органично вписывалась в круг его идейно-творческих исканий. Как указывал Б.И. Пуришев, автор «Очерков немецкой литературы XV-XVII вв.» (М., 1955) и главы о немецкой литературе XVII в. в 4-м томе «Истории всемирной литературы» (М., 1987), Опиц «с юных лет обнаруживал интерес к вопросам теории литературы и языка», что, в частности, отразилось в его сочинении «Аристарх, или О пренебрежении немецким языком» (1617). С началом войны, растянувшейся на три десятилетия, Опиц в своем сборнике «Оды и сонеты» (1619) вдохновил поэтов-соотечественников писать правду и находить для людей слова утешения. А затем, в 1620/21 гг., он создал героическим александрийским стихом поэму “Frostgedichte in Widerwörtigkeit des Kriges” (опубл. в 1633), проникнутую патриотическим настроением и болью за судьбу Германии. Хронологически непосредственно к «Книге» примыкает поэма «Златна, или О душевной стойкости» (1623).
В завершающей части «Книги» автор сообщает читателю о том, что она была им написана за пять дней. Переводчик А.А. Гугнин, комментируя это место, приходит к справедливому заключению, что высказанные в «Книге» «основные идеи и выводы — плод многолетних размышлений и долгой [194] предварительной работы писателя» («Литературные манифесты западноевропейских классицистов». М., 1980. С. 593).
Действительно: Опиц обнаруживает начитанность в самых разных областях знаний, демонстрирует весьма широкий кругозор и тем самым необыкновенно полно выражает собственную личность, на что, заметим, указала Н.П. Козлова, автор вступительной статьи и редактор сборника «Литературные манифесты…» (М., 1980. С. 18). Свой жизненный девиз Опиц сформулировал в 8-й главе: «гораздо лучше много знать и мало иметь, чем все иметь и ничего не знать» (пер. А. Гугнина).
Опиц выстраивает свой труд на «полифоническом субстрате» (выражение В.Э. Вацуро). Прежде всего, он свободно владеет материалом, прямо и непосредственно относящимся к его трактату, это: «Поэтики» Аристотеля, Горация и Скалигера; произведения писателей от античности до современности. Отовсюду Опиц цитирует фрагменты, нужные ему для аргументации. От одной главы к последующим автор расширяет культурное пространство. Он оперирует сочинениями философов, историографов, ученых точных и естественных наук, он ориентируется в политических и военных событиях, говорит о знаменитых ораторах и не менее знаменитых мифологических героях.
Все это неохватное, кажущееся разнонаправленным, «чужое» духовное богатство Опиц пропустил через себя, освоил, сделал «своим». Подход Опица к источникам не является ортодоксальным, строго системным. Скорее он носит избирательный характер. Это ощущается сразу, при рассмотрении вопроса о происхождении поэзии. Опиц заявляет, что поэзия зародилась в глубокой древности, с момента своего возникновения она обращала людей к добру и благочестивым деяниям. Выдвинутые положения Опиц обосновывает с поразительной виртуозностью. Вначале (2-я глава) он ссылается на мифологических певцов и поэтов — Орфея, Мусея, Эвмолпа, затем, с опорой на суждение Платона, называет Гомера и Гесиода первыми отцами мудрости и доброго порядка, следом призывает в союзники автора географических сочинений Страбона, который осудил древнегреческого ученого Эратосфена (III в. до н.э.) за его предвзятые высказывания о поэтах. От Страбона он с легкостью переключается на французского издателя И. Казобона (1559-1614), присоединяясь к его восхищенному отзыву о Гомере.
Тезис о древнем происхождении поэзии как таковой Опиц переносит и на немецкую поэзию (4-я глава). Здесь он ссылается на авторитет К. Тацита (55-120), автора книги «Германия», где зафиксирован обычай петь песни о геройстве Арминия. Опиц особо выделил несравненного лирика и мастера политических шпрухов Вальтера фон дер Фогельвейде (1170-1230), приведя полностью одно из его стихотворений как образец подлинной художественности.
Следующий вопрос трактата касается определения миссии поэта и требований к творческой личности (3-я глава). Само слово «Poete» Опиц [195] трактует расширительно. С его точки зрения, поэтами были Эразм Роттердамский, но также и афинский законодатель Солон, и древнегреческий математик Пифагор, и философы Сократ, Платон, и оратор Цицерон, поскольку все они в той или иной мере пользовались стихотворством для изложения своих учений, для воздействия на сограждан. Споря с Горацием, Опиц считает недостаточным для поэта одного умения «подчинять слова и слоги определенным законам», «поэт должен быть… человеком с богатым соображением, с изобретательной фантазией, обладать великим и смелым духом…». Таким Опицу видится Пьер Ронсар, «орел среди французских поэтов», один из сонетов которого автор «Книги» приводит в своем переводе. Применяя сказанное к немецким поэтам, Опиц предостерегает их от замкнутости в пределах национального опыта; он настаивает на необходимости «быть весьма начитанными в греческих и латинских книгах» (здесь в пер. Б.И. Пуришева).
Две главы (5-ю и 6-ю) Опиц отводит вопросам упорядочения, классификации поэтических достижений. Рассуждая о героических стихотворениях, он черпает примеры из античности, из французской литературы XVI в. и из собственной поэмы «Слова утешения средь бедствий войны». Аргументы в пользу жанровой регламентации он находит в «Поэтиках» Аристотеля и Горация, в творчестве писателей античности, но также и у немецкий поэтов XVI в. и у современного Опицу датского поэта Д. Хейнзиуса. В этой художественной канве представлен и сам Опиц как сочинитель хвалебных песен; одна из его од приводится целиком. Резко выступая против засорения немецкого языка иноземными словами, Опиц подкрепляет свою позицию ссылкой на Ювенала, который, как известно, с антипатией относился ко всему неримскому.
Опиц придает большое значение словесным достоинствам поэтических произведений. Он высоко ценит искусство Гомера, Стесихора в подборе точных, выразительных эпитетов. Его восхищают красоты речи в сонетах Ронсара, в гимнах Хейнзиуса, в элегиях Овидия, в лирике Катулла, в идиллиях Феокрита (одну приводит в своем переводе). Чтобы предостеречь немецких поэтов от небрежного отношения к слову, Опиц приходит к необходимости регламентировать словоупотребление в зависимости от жанра и предмета изображения.
В 7-й главе Опиц обосновывает реформу стихосложения, утверждая силлабо-тоническую систему взамен прежней, силлабической. С неподдельной искренностью пишет он о своем открытии ударных и безударных слогов. Взяв на себя обучающие функции, Опиц квалифицированно разбирает стихи Анакреона, эпиграммы де Пибрака, сапфические строфы Ронсара, оды Пиндара, отрывки из псалмов и свои сонеты, оды.
Итак, Опиц вводил нормы и правила не для того, чтобы «надеть каркас» на живое тело немецкой поэзии; им руководило желание помочь ей достигнуть художественного совершенства. Ради этой цели он объединяет опыт античности, отдельные эстетические удачи средневековой поэзии, [196] достижения эпохи Возрождения, образцы современного автору стихотворства и собственные произведения. Труд Опица содействовал укреплению надежд соотечественников на преодоление страшных напастей, сохранению веры в немецкий язык и силу поэтического слова.
Добавить комментарий