Силуэты культуры: диалог о Львином городе (В.В. Розанов)

В «Новом времени» за 1902 год была напечатана серия статей В.В. Розанова, посвященных его путешествию по Европе, в частности, по Италии в 1901 году и составивших позднее книгу «Итальянские впечатления». Книга представляет собой, скорее характерное для русской традиции духовное путешествие, нежели действительные путевые очерки. Впечатления служат большей частью поводом для медитаций на излюбленные темы Розанова. К числу итальянских городов-символов, которые невозможно было бы миновать в таком креативном путешествии по Италии, конечно, относится Венеция. И Розанов посвящает ей небольшую главку, составленную двумя эссе: «Золотистая Венеция» и «К падению башни св. Марка» 1. Замечателен эпиграф, по-розановски тонкий и ироничный, предпосланный «Венеции» — диалог, происходящий на Венском вокзале:

Пассажир. Nach Venedig?
Сторож. Nach Venezia?

Эпиграф своим «диалогом языков» предвещает не только будущий разговор о вавилонской башне и гордынях человеческих, но и саму тему диалога культур и религий. Диалог культур — это всегда и есть диалог языков.

Первый очерк, собственно Венеции и посвященный, подчеркнуто преподносится как преамбула ко второму сюжету. Розанов создает поэтичный образ золотого, львиного города, города Льва-Марка: Вся Венеция усеяна изображениями льва <…> Венеция — львиный город, находящийся под защитой какого-то святого, который обеспечивает ему успешную ловитву адриатических ланей (119).

Здесь появляется столь важный для Розанова гендерный сюжет Льва и Лани. Несомненно, что именно жизнелюбие, прочитываемое Розановым в «венецианском тексте», делает для него столь симпатичным этот город. Квинтэссенцию поразительного впечатления, оставленного Венецией, Розанов формулирует как «домашне-семейность», «уютность и нежность», выговаривая сокровенный свой идеал семейного уюта, заключающего в себе льва, ловитвой ланей промышляющего. В Венеции он увидел живую и действительную реализацию его идеала. Площадь и собор св. Марка — самое сердце Венеции, сама гармония, с религиозными коннотациями, повитая семейно-родовой идеологией Розанова, и башня св. Марка, с печальной вести о разрушении которой начинается этот очерк, преподносится как необходимый элемент этого гармонического универсума. Розанов создает образ башни-сторожа, верного-вечного стража семьи-рода, репрезентированного собором св. Марка и, в целом, самой Венецией, и от прогулки по площади «сердце наполнялось прямо восторгом, счастьем». Счастье, наполняющее сердце, — одна из типичных категорий розановского мировидения, маркирующая состояние близости к родовому гнезду человеческому. И страж этого счастья, этого гнезда, так впечатлившего Розанова, неожиданно, безвременно — потому что, отстояв тысячелетие, был вне времени — разрушен, без надежды на восстановление 2, что оборачивается вселенской катастрофой прекращения рода человеческого. Именно этого больше всего боялся Розанов, именно эту инвективу — противление самой жизни — вменял он Христу-христианству.

И вторая заметка из главки о Венеции «К падению башни св. Марка», существующая в нескольких вариантах, посвящается собственно проблеме рецепции этого события и её интерпретации, принадлежащей православному духовному лицу, репрезентирующему все православное духовенство. В статье «К падению башни св. Марка в Венеции» 3 Розанов по своему обыкновенному вниманию к «чужому слову» полностью перепечатывает текст «статейки», принадлежащей протоиерею Кл. Фоменко, обрамляя его своим комментарием: если разрушение башни — трагедия для всего мира, почему это встречает у кого-то злорадство и циничное осуждение:

Ведь мы «юроды», кажущиеся «эллинам безумными и иудеям соблазнительными», и так уж решено, и притом принципиально. Чем поэтому черней на Западе, тем светлее у нас на душе: и если бы там чумы побольше — то у нас совсем бы Светлый праздник на душе. Протоиерей Фоменко одевает белые ризы и поёт «о здравии» себя и «своих», когда все на Западе одели черные ризы при этом, протрясшем все сердца известии (311)

Розанов старается эксплицировать национально-религиозные мифологемы, предлежащие сознанию протоиерея и обусловливающие, по его мнению, такую реакцию духовного лица. Для протоиерея Фоменко тема семейного дома-града совсем не актуальна, и он переосмысляет трагедию Венеции в другом контексте. Цитата из цитируемого Фоменко:

Как в библейские времена, так и в наши дни Вседержитель Господь сокрушал и сокрушает теперь гордыню человеческую. Не превозносись, смертный! Древнейший памятник горделивой, хотя и развенчанной «царицы морей» — Венеции — главная колокольня в Венеции пала, разрушилась, рассыпалась на части (323)

Розанов верно указывает на некоторое «удовольствие от текста», ощущаемое в статье протоиерея. Текст протоиерея часто перебивается подстрочником Розанова, преображающим свою критику в диалог — тот характерный афатический диалог, в котором собеседники не столько не понимают друг друга, сколько принципиально говорят на разных языках.

Мы позволим себе претворить этот случай «критического цитирования» Розановым статьи Кл. Фоменко — в небольшую драматическую сценку:

Кл. Фоменко. «Аще не Господь созиждет град, всуе трудишася зиждущие», поучает племена и народы царь Давид… Не подходящее дело ставить на христианской колокольне статуи Аполлона-Паллады и других языческих идолов. И стряс Господь сих идолов в прах (Венеция и Неаполь — самые светские города в Италии, даже более светские, нежели Париж и другие европейские курорты. Собор Марка без молящихся(

В.В. Розанов. Я сам был там: не то, чтобы полно до давки молящихся, но очень полно.

Кл. Фоменко. Собор Марка без молящихся, как и вообще большинство храмов в Западной Европе.

В.В. Розанов. В Риге и в Берлине я видел храмы переполненными, и притом не простонародьем только, как у нас, — но почти сплошь людьми школы, образования.

Кл. Фоменко. Эти храмы для туристов, а не для богомольцев. «Истрясет Господь пустыню Каддийскую…» (Псал. 28, 8). Вразумляющий Господь потряс области, соседние с Венецией.

В.В. Розанов. Никакого землетрясения не было!!! Кстати: не так ли, в истории, произошли «нравоучительные» легенды. Пишет-пишет «летописец-Нестор», католический или наш; торчит в голове текст, который таланту-богослову хочется применить, например «и стрясет области, соседние с Венецией», т.е. буквально и только красиво пишет, будто бы было землетрясение, хотя ей-ей, ей Богу его не было, и никто об нем не говорил!!! Но теперь есть телеграф, почта, газеты: ну а в XIII, IX, VI, VI, III, 1-м веке кто мешал производить в «летописях» сотрясения земли, молнии и пр., просто потому, что в голове беспокоится подходящий текст? Так пишется, т.е. писалась история <…> Так Фоменко-Нестор и Нестор-Фоменко «тихо» сочинял свои «летописи», откуда почерпали вдохновение, умиление и чаще всего «страх Божий» не одни «помещики» фон-Визина в идиллическом деревенском уединении.

Кл. Фоменко. Вековой памятник, как лишенный дозора, дал трещины. «Господь с небесе возгреме». Молния пронзила колокольню. В.В. Розанов. Просто удивительно: ничего подобного не было! Башня рухнула разом и сама, рухнула страшно поздно, выстояв столько лет, сколько ни одно здание на Руси!

Кл. Фоменко. Думалось, что широкий и устойчивый фундамент выдержит высоту колокольни. Но здесь-то и обнаружилась ошибка архитектора. Центр тяжести оказался слишком высоко над фундаментом башни. «Мудрии объюродеша».

В.В. Розанов. «Мудрые объюродеша». И сколько злости у человека, лично все это посмотревшего: то-то «сущность Восточного вероисповедания, в противоположность гордому Западу, заключается в любви» (Хомяков). Кл. Фоменко. И на основании совокупности сих всех причин вековой памятник исчез и более не существует.

В.В. Розанов. Характерно! Умирают ли на Западе — «от грехов умирают» (Но мы отчего? и отчего у нас голод? И отчего мы нищи, убоги? И вид у нас запуганный, а сердце — оробевшее? «Отчего», «отчего», тысячи «отчего» ((в сторону) Впрочем, что же мы говорим: судя по тому, что он странствовал в разных местах, должно быть у протоиерея Фоменко и квартира тепленькая, и на столе всякая рыбка, да и здоровьице еще не изменило: так что все наши «почему» для него «глас вопиющего в пустыне»
(324-325)

В этом диалоге характерно столкновение двух различных идеологических стратегий. Розанов последовательно стремится к разоблачению и дискредитации дискурса официального духовного ведомства. Стратегия Розанова состоит в возвращении «истинного» смысла (точнее, в присвоении им «розановского» смысла) тем мифологемам, которые лежат в основе православного дискурса, который, подобно любой идеологии, ориентированной на восприятие массовым сознанием, функционирует как система опустошенных мифологем. Так, Фоменко цитирует первый стих 126 псалма, с которого мы начали наш «драматический диалог», чтобы поддержать свою идею о падении башни как заслуженном наказании. Приведем текст этого псалма полностью:

Если Господь не созиждет дома, напрасно трудятся строющие его; если Господь не охранит города, напрасно бодрствует страж.

Напрасно вы рано встаете, поздно просиживаете, ядите хлеб печали, тогда как возлюбленному Своему Он дает сон.

Вот наследие от Господа: дети; награда от него — плод чрева.

Что стрелы в руке сильного, то сыновья молодые.

Блажен человек, который наполнил ими колчан свой! Не останутся они в стыде, когда будут говорить с врагами в воротах.

Нетрудно заметить, что образы этого псалма: дом, город, страж, сон, дети, стыд, враг — составляют основные топики всей философии Розанова. Но нам особенно важно сейчас, что это и главные топики этого розановского выступления о Венеции. Можно предположить, что, будучи упомянут Фоменко, именно этот псалом с его системой образов явился толчком к включению Розановым «венецианского сюжета» в тексты центральной для него семейно-родовой парадигмы. Розанов опознает в этой истории свой сюжет.

Но сам Фоменко, прочитывая состоявшееся событие через библейский код, сводит его сугубо к истории о строителях Вавилонской башни, что дает ему возможность однозначно вменить Западной Европе инвективу о гордыне и интерпретировать разрушение башни как заслуженное наказание. Однако в системе взглядов Розанова этот сюжет наделен более значительным спектром значений, кроме того, он кажется слишком трагичным, чтобы им можно было шантажировать ту или иную цивилизацию, поскольку речь идет о роковом разрушении Вавилона, города, в котором человечество говорило на одном языке и было как бы одна семья. Утрата языка повлекла за собой и утрату взаимопонимания. В этом библейском сюжете Розанову видится исток многих проблем современного общества, начиная с семьи и до уровня этнического конфликта.

Диалог Розанова и Фоменко, в действительности, оказывается глубже и сложнее, чем публицистическая полемика. Этот диалог, мучительный и невозможный, несет в себе муку, из которой родится слово. Диалог как архетип творческого акта — вот о чем, думается, говорят нам нововременские статьи Розанова.