Негативное, чем оно является или не является

• Референциальная (классическая) концепция языка
• Нереференциальная (неклассическая) концепция языка

Негативному может быть приписан разный статус в зависимости от того, в какую концепцию языка его поместить.

Референциальная (классическая) концепция языка

Какие объекты соответствуют именам «ничто», «небытие», «трансцендентное» (понимаемое в предельной абстракции как трансцендентное миру, универсуму)? В референциальной концепции языка единственное объяснение дается через ассоцианизм, сродни тому, который делает возможным существование в языке «пегасов» и «круглых квадратов». Потому, что у нас нет опыта «ничтойности» как таковой (мы всегда встречаемся с позитивным наличием вещей), «ничто» не может быть найдено как вещь. Тем не менее «ничто» вводится как то, что предметно и объектно. Однако если держаться референциальной концепции языка, то вненаходимость чистых негативностей на стороне вещей должна была бы аннулировать их существование и в языке.

Нереференциальная (неклассическая) концепция языка

Существование негативностей, не-объектов объяснимо в связи с устранением означаемого как такового (как физической вещи), с утверждением тотальности означающих. «Ничто» именно потому объект, что этот объект следует искать не в порядке вещей, но в пространстве чистых означений, именно поэтому оно принудительно содержательно, оно имеет значение, поскольку язык конституирует значения — это, если угодно, суть его априорные трансцендентальные резервы.

Здесь, впрочем, проблема переходит в иную плоскость. Если утверждать аффирмативную тотальность языка (субъект-предикатную структуру): «это — есть ничто» как утверждение, то все же неясно, как возможно рождение подобных образований. С другой стороны язык, как пучок дифференциальных величин живет в бесконечном и безостановочном движении взаимных различений (это есть то = это не есть то). Возможно открытие того, что поле языковых порождений размечено правилами отрицательных диспозиций, фигурами вечных смещений, объясняет способность семантики удерживать любые не-образования, если только они выполнены в пределах и по правилам грамматики языка. Но и это не может служить удовлетворительным объяснением, т.к. непонятно «как можно отрицать слова». Ведь семиотическое пространство в одной своей атрибуции идентично пространству физическому — его также не удается непротиворечиво (контролируемо) дробить. Как между двумя точками всегда лежат две другие и в пределе бесконечное множество точек, так и между двумя словами существует неисчислимость иных, и, в действительности, в языковом пространстве нет такого места, которое не было бы всегда уже поименовано. Дискурсивные среды, понимаемые как дискретности, воспроизводят проблему сложной диалектики неделимого и делимого. Но, очевидно, что элиминировать принципиальные пустоты в языке не удастся. Странным образом, в языке конституирующая означение пустота присутствует нагляднее, чем в физическом мире — это область пробела в тексте. И что удивительно, эти миллиметры белой бумаги принадлежат не тексту как «не — буква», но физическому пространству, если только нам удастся удержать в горизонте понимания разности соотнесений пробела как не-буквы и пробела как белого пятна бумаги. Их разведение трудновыполнимо, так как они непроизвольно сходятся и даже только и существуют в этом непрекращающемся включении/выключении вещи (пятна) и пробела (знака отсутствия буквы), т.е. в некой би-стабильности, открытой гештальт-психологией, когда визуально фиксируется: либо ваза, либо две профиля, но исключается их одновременное совидение и само изображение сопротивляется гомогенизации, слиянию в некий однородный моно-объект.

Почему, однако, не согласиться с тем, что легкость, с которой мы образуем такие понятия как: «бытие небытия», «существующий некто, кто не существует», и трудность с которой при этом образованное не получается продолжать непротиворечиво мыслить, вместе указывают на то, что подобные понятия только и могут продумываться в некотором мыслительном тупике, интеллектуальной блокаде, когда исчерпаны все связи, образующие наше целостное мышление?

Вообще для философской рефлексии самый сложный рубеж являет требование избавиться от очевидности повседневных истин, от общеместности рассуждений обыденного мышления. К примеру, нам говорят: не-существование (его синонимы «небытие», «ничто») есть всего-навсего результат абстрагирования, гипостазирования от некоей каждодневно наблюдаемой ситуации, когда какая-то вещь была, а в следующий момент ее не стало, скажем, она была съедена, стерта, утеряна и т.д. Например, стол, за которым мы писали, а потом, решив отвлечься, покинули на время, унесли (например, люди из бюро технической инвентаризации и почти наверняка — унесли навсегда). И мы как лицо, сочувственно относимое всеми к далекой от здравомыслия сфере философствования, страдаем своего рода смещением функции распределения предметно-смысловых акцентов —вместо того, чтобы мыслить Стол, который был и теперь его нет, мыслим это самое Нет, которое касается предметов и теперь оно коснулось нашего стола, то Нет, которое есть некоторое место, куда попадают предметы, после того как они перестают быть существующими. Мы мыслим это место как кладбище всех несуществующих вещей (продолжающих, однако, существовать хотя бы в то время пока я не допишу эту строку). И все дело в переключении внимания с вещи на способ ее данности (или не-данности) — хотя философу ближе мораль французской пословицы «если палец указывает в небо, только дурак смотрит на палец». Этот обыденный взгляд не улавливает самой последовательности мыслительных операций. Если же проявить внимание, то можно заметить иное следование событий и тогда при сохранении содержательной части рассуждения следовало бы изменить ее формально, прибегнув к инверсии. Несуществование не гипостазируется из унесенного стола: во-первых, нигде в событии наличия/не наличия стола нет его неналичности как таковой, потому как не существующий здесь стол существует где-то в другом месте, во-вторых, место, где стол был, а теперь его там нет, продолжает быть и, в-третьих, во времени между моим последним мгновением, проведенным за столом и первым мгновением осознания, что стол унесли, не было онтологического разрыва, не было перерыва в длении событийного ряда, связанного с констатацией того, что стола нет.

Можно рассуждать так: не-существующее — это то, что не существует. Значит не-существующее существует как то, что не существует. Загадка в том, что не-существующее — субстантив, который есть реальный конструкт языка. Имеем самодавлеющий характер субъект-предикатной формы, которая заставляет быть вещью — вещью языка. Отсюда, напрашивается вывод, что язык как тотальная имманентность, при всех погрешностях следующей формулировки — предицирует существование объектам (несмотря на все увещевания от Канта до Рассела не попадаться в ловушку извлечения/приписывания качества «быть сущим» сущим вещам). Этот парадокс вторичной (избыточной) предикации можно пояснить на примере априорных форм чувства — пространства и времени. Пространственно-временная метрика мира не предицируется вещам, так же как предицируются все иные качества или свойства, поскольку все вещи уже мыслятся, будучи в пространстве и во времени. То же самое верно и в отношении категорий существования (бытия) вещей. Но с другой стороны, чтобы сказать что-то о вещи, что она в пространстве или, что она есть, следует произвести удвоение, чтобы указать на этот факт, — на то, что существующая вещь существует. Однако для Канта очевидно: гипостазирование наличности из наличествующих вещей — есть процедура незаконного удвоения. Вещь не может и не должна существовать дважды — один раз как объект языка, другой раз как объект реальности, т. к. это одно и то же. Вещь не может иметь имя, но не иметь место. Исключение, по-видимому, представляет «ничто», — то, что имеет имя, но не имеет место (в том числе и не имеет места быть). Тотальная субстантивация языка проступает в таких понятиях как «пегас» или «круглый квадрат». Можно возразить: это сборные (ассоциированные) предметы, они не противоречат референциальной концепции языка (где слово в языке соответствует вещи в мире). Слово «крылатый» (соответствующее вещам в мире) и «конь» (также соответствующее вещам в мире) вместе образуют слово «пегас», — вещи, не существующей в мире, но существующей в языке, как семантический пункт схождения реальных референтов. Это точка зрения, однако, упускает ту фундаментальную интуицию, что мы уже работаем с понятием «пегас» как самостоятельным объектом, в противном случае о нем нельзя было бы говорить. Если бы мы уже не понимали его значение как «крылатого коня» как бы мы могли разнести его по референтам?

Помимо стратегии видеть в негативном акт гипостазирования можно прибегнуть к еще одному роду редукции: утверждать, что негативное паразитирует на позитивном. Этот ход рассуждения строится так: недискурсивное — это то, что не есть дискурсивное, допредикативное — это, то, что не есть предикативное, небытие — то, что не есть бытие. У этих странных объектов нет своего собственного имени, как оно есть, скажем, у «зеленого» или «красного». Для каждого красного есть свое «не красное», как для каждого зеленого есть свое «не зеленое». Красное и зеленое действительно разные. Тоже с качествами уродства и красоты. Уродство можно описать, и, не прибегая к терминам «не красоты», а небытие, не прибегая к бытию, нельзя. В случае зеленого и красного отличение показано, но сокрыто и оглушено — оно потенциировано. Мы не говорим зеленое — это не красное (хотя это и не красное тоже). Но видим красное как позитивное свойство и зеленое как позитивное. Недискурсивное же — это всегда не-дискурсивное и только. Оно заимствует свое имя, место, а значит и бытие у позитивного качества, в данном случае качества «дискурсивного». Может быть, эта проблема рождается из попытки сделать видимым и слышимым потенциальное, сокрыв при этом сам статус потенциального, т.е. перевести актуальное и потенциальное в режим логической одновременности? В то время как это лишь тень, а тень подчиняется закону предела: она всегда уже позади или еще впереди. В любом случае не стоит упускать из виду символический смысл предела — как знака, за которым скрыто трансцендентное, потенциальное, негативное. Но, по-видимому, понять смысл предела означает то же, что перейти за него, пройти препятствие. Однако актуальное пересечение предела ничтожит предел как предел. Этим ничтожением и создается современная мысль.