• Ernst Juenger-Karl Schmitt. Briefe 1930-1983. Hrsg. von Helmuth Kiesel. Klett-Cotta. 1999
• Ernst Juenger. Politische Publizistik. 1919 bis1933. Herausgegeben, kommentiert und mit einem Nachwort von Sven Olaf Berggoetz. Klett-Cotta. 2001.
• ***[/b]
• ***[/b]

Ernst Juenger-Karl Schmitt. Briefe 1930-1983. Hrsg. von Helmuth Kiesel. Klett-Cotta. 1999

Ernst Juenger. Politische Publizistik. 1919 bis1933. Herausgegeben, kommentiert und mit einem Nachwort von Sven Olaf Berggoetz. Klett-Cotta. 2001.

29 марта 1895 в Гейдельберге родился писатель Эрнст Юнгер. Русскоязычным читателям он знаком по произведениям «В стальных грозах», «Гелиополис», «Рабочий», «Тотальная мобилизация», «О боли». Рецензию на две значительные для понимания творчества Юнгера книги мы предлагаем вашему вниманию.

Эрнст Юнгер (1895-1998) в немецкой культуре столь же важная, сколь и спорная фигура. Его чаще упоминают, чем действительно читают; многие просто боятся читать, чтобы не попасть в круговорот дискуссий вокруг него. Сегодня, правда, по оценкам ведущего библиографа Николая Риделя, настоящий бум, Юнгер становится популярен, число исследований заметно выросло. Две книги, недавно выпущенные Клетт-Котта, обе объемом около 800 страниц, снабженные подробным комментарием редакторов-составителей, дают ключ к разрешению многих спорных вопросов юнгероведения.

Первая вышла в 1999 году: переписка Эрнста Юнгера и Карла Шмитта (1888-1985). Карл Шмитт - академический профессор, собиравший огромные аудитории, юрист, политический мыслитель, во времена Третьего Рейха заметный государственный деятель и в конце концов истый католик. Эрнст Юнгер - свободный писатель и публицист, несмотря на свою фамилию, которая с немецкого переводится как «ученик, последователь», большей частью занимался самообразованием: читал, усваивал и ставил перед собой задачи. Его образование ограничивается тремя семестрами в разных университетах, а конфессия была определена отцом, приверженцем позиции ученого XIX века, естествоиспытателя и атеиста. Шмитт и Юнгер встречались в Берлине, в Париже, дружили семьями и гостили друга у друга. Но дружба их носила особенный характер: за все пятьдесят лет активной переписки, которая прервалась лишь на 8 лет, ни одной просьбы о помощи, ни одного совета, как будто не было сотрудничества Шмитта с фашистских режимом и взрыва его дома в 1943, а после войны запрета на публикации и преподавание. В этом отношении важен высказанный Шмиттом в 1945 девиз «De nobis ipsis silemus» («О нас самих - ни слова»). Они избегали артикуляции разногласий по политическим вопросам, оставляя возможность духовной и - в идеалах романтизма - мужской дружбы. Герхард Небель, писатель и общий знакомый, назвал ее братским союзом: что-то вроде ордена, в котором соблюдаются негласные соглашения.

Переписка состоит из 426 посланий, 249 от Юнгера и 177 от Шмитта 1. Они познакомились во времена, когда происхождение и убеждения разделяли судьбы людей: первое письмо датировано 14 июля 1930, в нем Шмитт приглашает Юнгера в гости. Познакомил их философ Гуго Фишер (1897-1975), автор книги «Ленин, Макиавелли Востока» (1933); для Юнгера он был воплощением «учителя философии», прообразом для его романов. Юнгер в начале тридцатых был популярен благодаря военным дневникам «В стальных грозах» (1920) и работе «Авантюрное сердце» (1929); Шмитт был известен далеко за пределами круга юристов своими трудами «Политическая теология» (1922), «Понятие политического» (1927), «Диктатура» (1921). Оба, Юнгер и Шмитт, привлекали внимание современников самых разных направлений, были ведущими интеллектуалами берлинской сцены, оба знали, что имеют дело с именитым и достойным партнером. Их объединяло антилиберальное и антидемократическое направление мысли, оба были убеждены, что «новой немецкой политике нужна основополагающая решительность» (С. 855).

В 1933 их пути расходятся. Юнгер демонстративно дистанцируется от нацистской идеологии: в ноябре 1933 он отклоняет предложение стать членом поэтической Академии, образованной национал-социалистами; в 1934 запрещает газете «Народный наблюдатель» (Voelkischer Beobachter) перепечатывать свои произведения, в том же году в июне он выступает в качестве эксперта против национал-социалистической расовой теории. Его дом не раз подвергается обыску, в том числе из-за дружбы с национал-большевиком Эрнстом Никишем, критиковавшим Гитлера. После прихода Гитлера к власти Юнгер переехал из Берлина в маленький городок Гослар близ Ганновера, где написал роман «На мраморных скалах» (1939), который обычно интерпретируют как критику установившегося фашистского режима. В те времена такая публикация могла стоить жизни. К счастью с весны 1939 Юнгер как профессиональный военный находится под защитой Вермахта, в руководстве которого у него были покровители.

Карл Шмитт напротив оказывается в самом центре национал-социалистического государства: он вступает в мае 1933 в НСДАП, в июле он призван Герингом в прусский государственный совет, становится руководителем во многих юридических коллегиях и полемизирует с искажениями немецкого права, которые приписываются евреям, участвует в разработке законов в интересах национал-социализма. В то время его даже называли «кронюристом Третьего Рейха». Член Академии немецкого права, главный редактор «Немецкой газеты юристов» занимал, однако эти посты лишь до 1936, когда всему этому положила конец кампания, развернутая против него газетой СС «Черный корпус». Она предъявила Шмитту обвинение в том, что он не есть убежденный национал-социалист, а всего лишь честолюбивый оппортунист, что он выступает орудием политического католицизма и является представителем государственного абсолютизма. Шмитт теряет часть своих постов, ему запрещают выезжать из страны. Однако кафедра за ним остается.

В переписке этому различию позиций места нет. Она не о том. В ней - вопросы и размышления, вокруг которых кристаллизуются книги; в каждом письме речь идет о книгах, которые одного из них сейчас занимают и которые он советует (иногда пересылает) другому. Для обоих важно указать на новые интересные публикации (Ортега-и-Гассет, Мальро, Селин) или на важные источники по конкретным вопросам (Вико, Гаманн, Библия) - здесь, конечно, получивший классическое образование Карл Шмитт заметно лидирует. Отставка Шмитта в 1936 не упоминается, тяготы военной жизни заменяются цитатами Гельдерлина и «Моби Дика». Основой осмысления исторических событий и собственной роли становятся литература и мифология: они обсуждают героев Эдгара Аллана По, Иосифа Флавия, Германа Мелвилла. «Мышление в мифологических или квази-мифологических фигурах было одним из их методов собрать себя в это тяжелое время, отрефлексировать собственное положение и выдержать. То, что из этого получилось - более или менее хорошее понимание истории, и что при этом преобладало - самопознание или самообман - это вопрос горячих споров исследователей» (с. 875).

И странно, что дружбе помехой стали не принципиальные расхождения в 1933, а позже, далеко по эту сторону перевала, войны, столетия, середины жизни. Почти на закате мудрость отступает перед завистью и слабостью. Корреспонденция прерывается в 1960, после смерти Греты фон Йейнсен, первой жены Юнгера, письма которой семье Шмитт также включены в переписку. (Возобновил переписку Юнгер, поздравив в 1968 «уважаемого профессора» с 80-тилетием. Ученик Шмитта и секретарь Юнгера Армин Молер предполагает, что причина в литературном успехе Юнгера, в признании, которым Шмитт был в то время обойден. В 1956 Юнгер получает первую послевоенную литературную премию, его посещает президент страны Теодор Хойсс, в 1959 он получает крест «За заслуги перед Отечеством». Шмитт в это время живет в своем родном городе Плеттенсбурге, лишенный прежней славы и внимания научного сообщества; его раздражает «готовность Юнгера интегрироваться». Отголоски неприязни находят место в памфлете «Прогулка по лесу», написанном Шмиттом, и в его «Глоссарии» (дневниковые записи с августа 1947 по август 1951), вышедшем в свет в 1992 после смерти автора.

Но в переписке преобладают, конечно, взаимное признание и уважение. Шмитт в книге «Левиафан» (1938) высказывает мнение, что современное описание общества, которое можно найти в книгах Юнгера, больше служит пониманию технически совершенного и максимально организованного современного мира, чем созданный Гоббсом миф о Левиафане. В романе Юнгера «На мраморных скалах» Шмитт усматривает «рассудительное описание пучины, которая скрывается за маской порядка, прикрывающей нигилизм», а юнгеровская фигура «главного лесничего», которая упоминается во многих письмах, является для него «мифической фигурой, которую породил модерн». Пассажи из писем Шмитта в свою очередь становятся отправной точкой в размышлениях Юнгера, он часто вносит их в свои дневники, делая их составными частями оценки положения.

Армин Молер в 1955 сравнивает двух мыслителей, признавая за Шмиттом исторический стиль мышления, а за Юнгером - мифический. Вот как он описывает их встречу весной 1951 в гостях у Юнгера: «Хотя оба проявляли незаурядную способность день и ночь сохранять напряжение мысли, однако Шмитт, сменяя подкупающую задушевность острыми сабельными ударами, постоянно нуждался в партнере. Предрасположенный к диалогу он искал «Ты» - неважно, противника здесь или врага там, - чтобы в столкновении развивать свои мысли. Юнгер же, более сдержанный и дистанцированный, вел себя совершенно иначе. Когда он после терпеливого ожидания высказывался, то его высказывания, которые лишь весьма опосредованно относились к партнеру, носили четкий и пластический характер размежевания» 2.

Всегда интересно следить за диалогом великих современников. Из их мнений собирается эпоха: в их споре она оживает, во взаимоотношениях приобретает современность. В этой книге - своего рода переписке из двух углов - прочитывается культурно-исторический фон, интеллектуальная история Европы середины 20 века.

Вторая книга - из разряда объективных документов в «деле Юнгера»: «Политическая публицистика 1919-1933». 144 статьи, 11 из них приходятся на его службу офицером (1919-1923), остальные - на период свободной журналистской деятельности. Чего стоят только названия статей: «Кровь и интеллект», «Национализм поступка», «Новый тип немецкого человека». Но вот что интересно, сколько я ни старалась найти здесь компрометирующие его высказывания, мне это не удалось. Когда он пишет о кровном братстве, то это не арийское братство, а сообщество объединенных пролитой кровью и опытом войны мужчин. Когда он пишет о новом национализме, то это национализм «сообщества» Рабочих: «только это сообщество в состоянии одержать триумф над уродством капитализма». В книге есть иные статьи, на которые обращаешь внимание не в первую очередь: «Интернационализм», «Пацифизм», «Поверхность-глубина», «Быть студентом», «Солдат и писатель», «Сибирский дневник».

Трудно избежать пафоса и удержаться от защиты Юнгера от расхожих обвинений в том, что он предтеча национал-социализма и представитель антисемитизма. Собственно говоря, он не имел отношения ни к тому, ни к другому. Эту точку зрения отстаивает и приводит аргументы на основе документов, писем и статей Юнгера автор послесловия Свен Олаф Берггетц 3. Впрочем, благодаря сборнику теперь это может сделать каждый, прежде получить копии статей из газет и журналов того времени было весьма затруднительно. Но тот, кто видит в Юнгере мыслителя, кто читает его непредвзято, у того есть возможность оценить единство жизненной позиции этого автора.

Юнгер был противником Веймарской республики, а период его активной публицистической деятельности совпадает со временем существования этого государственного образования. Нужно отметить, что он никогда не был ангажированным автором, и что это единственный период жизни, когда его письмо носило открыто политический характер. (Исследователи, правда, утверждают, что журналистская деятельность была вынужденной - фактически она была единственным доходом его семьи). В своей политической позиции он был самостоятелен, вызывая интерес и критику, как правых, так и левых, сознательно, как говорит исследователь, «стилизовался под борца-одиночку» (с.843). «Они должны понимать, что для меня не опасна связь (с определенной политической партией), поскольку моей задачей является разрушение. Когда я замечаю, что сегодня очень многие, почти все анархические силы вплоть до крайне правых выпускают против меня свои щупальца, то это меня радует, потому что я чувствую, что они нуждаются в позиции, которая сродни мечу или динамиту. Следующая мировая война для меня факт, не требующий дальнейших аргументов» (из письма Гуго Фишеру от 7.10.1930). Его обвиняли в антидемократизме, антилиберализме, антиинтеллектуализме, антибуржуазности, признавая бесспорно только его предельную политическую радикальность, революционность и анархизм. В поисках новой государственной формы он избрал позицию «против всех».

С первого публичного выступления по завершении военной службы в 1923 и до конца Веймарской республики Юнгер неутомимо требовал «настоящей революции со всеми проявлениями ее признаков». Это принципиально отличало Юнгера от консервативных правых, с представителями которых в Союзе фронтовиков «Стальной шлем» он быстро разошелся. По-видимому, вполне оправданно связывать его радикализм с личным опытом Первой мировой войны, опытом окопной жизни и риска; но еще до войны, в 1913, очарованный Ницше школьник Юнгер, протестуя против буржуазного мира, убегает из дома, чтобы завербоваться в иностранный легион. «Он был типичным представителем поколения 1914 с его иррациональным презрением к цивилизации и тоской по изначальной жизни, которые были только усилены войной» (с. 850). Подробно анализируя политические убеждения Юнгера этого десятилетия, автор послесловия к сборнику приходит к выводу, что «Юнгер в этой фазе своего развития был еще полон противоречий: точно и резко выражающийся журналист, одновременно изысканный писатель и все же еще во многом фронтовой офицер, сформированный многолетней военной службой» (с. 852).

Конечно, уже названия изданий, в которых публиковался Юнгер (во многих из них он был соредактором), свидетельствуют о смещении его политической перспективы за эти 10 лет. Сначала «Штандарт. Содействие духовному пути солдатской мысли» газета «Стального шлема». С 1926 независимо от Союза фронтовиков «Штандарт. Еженедельник нового национализма», потом сотрудничество в мюнхенском «Арминиус. Боевые статьи немецких националистов» (еженедельник радикально правых), почти одновременно публикации у его друга Эрнста Никиша, в ежемесячнике левых «Сопротивление. Журнал социалистической и национал-революционной политики». В 1927 Юнгер отказывается от сотрудничества с «Арминиусом» и выпускает свой ежемесячник «Наступление. Листы националистической молодежи» и, наконец, последнее возглавляемое им в 1929-1931 гг. издание «Грядущие. Межсоюзный еженедельник немецкой молодежи».

Саморефлексия Юнгера говорит сама за себя: «Прошло много времени, пока фронтовой солдат уразумел законы, по которым движется этот другой (не фронтовой) мир. Он понял, что его положение в нем лучшего всего определяется словом «национализм». Это слово выражает не отвращение к партиям или определенным слоям людей, а ко всему времени, времени, которое люди проживают поверхностно и скоротечно, не растрачивая внутреннего резерва, поскольку любой стройный мир ценностей в нем невозможен» («К новому году», январь 1928, с. 408).

Клаус Манн считал позицию Юнгера в высшей степени политически опасной, признавая, однако за ним литературный талант: «его мышление отличается интенсивностью и какой-то смущающей чистотой». Сам Юнгер много позже пишет: «Вообще я считаю политическое отделенным от литературного: политическая жизнь автора совершенно не свидетельствует о литературном ранге. Если мои противники этого не понимают, то это - их дело, что касается меня, то я бы совсем не хотел видеть себя защищенным политической позицией; имею ли я в этой сфере заслуги и какие, это - дело в себе» (из письма Армину Молеру, 12.07.1947).

И все-таки он достоин обвинения, быть может, в той же мере, в какой достойны его наши соотечественники, современники коммунистического режима. Дело в том, что влияние Юнгера, особенно на молодежь, было значительным, однако в ответственный момент в истории Германии он отказался от борьбы, выбрал позицию наблюдателя, внутреннюю эмиграцию, фаталистский взгляд на исторические события и отдал свои силы литературе. По сути, политической публицистикой он занимался только до 1930 года. Позже только перепечатки ранних статей, Юнгер писал уже в это время «Рабочего», «Тотальную мобилизацию» и философские эссе.

Что же мы имеем? Пред нами книга, собранная из статьей молодого человека, в возрасте от 25-ти до 35-ти лет, за резкие высказывания в которых его будут упрекать всю долгую литературную жизнь. Аналитики подсчитали: неоднозначных (политнекорректных по сегодняшним меркам) высказываний, например по еврейскому вопросу, четыре, хотя он неоднократно и отчетливо дистанцируется от антисемитов и расистов. Приведу все же эти спорные высказывания: «Мы не считаем, что немецкий вопрос исчерпывается еврейским вопросом» («Национализм и современная жизнь», февраль 1927, с. 295). «Далеко не главный признак националиста, что он за завтраком съедает трех евреев. Антисемитизм для националиста не является существенным вопросом» (««Национализм» и национализм», сентябрь 1929, с. 504).

Когда Юнгер пишет о расе, то речь идет о «расе окопов, одной из самых суровых и деловых», о той, которая была выкована первой мировой войной. Биологическую расовую теорию, учившийся в Лейпцигском университете зоологии и философии у Ханса Дриша Юнгер не воспринимает всерьез: «Мы не желаем и слышать о химических реакциях, о форме черепа и арийском профиле. Это переходит всякие границы приличия и просто безобразие. Кровь не нуждается в том, чтобы ее каким-либо путем легитимировали, в том числе и в доказательстве родства с павианами… Раса для нас не субстанциальное, а энергетическое понятие» («Кровь», апрель 1926, с.193).

За эти же высказывания Геббельс презрительно называл Юнгера «другом евреев», как и за то, что он печатался в их газетах, цитировал Ветхий завет, поэтов и писателей еврейского происхождения. В свое идеальное национальное государство будущего Юнгер включал всех: «я приветствую еврейскую ортодоксальность, как я приветствую настоящее и артикулированное своеобразие любого народа. Без сомнения она в той же мере выигрывает, в какой растет национальное самосознание европейских народов» («Заключение к одному сочинению», январь 1930, с. 544). В работе «О национализме и еврейском вопросе», и здесь находят четвертое спорное место, Юнгер уточняет положение о том, что еврейскому народу нужно пестовать свою идентичность: «Однако в той мере, в какой побеждает немецкая воля к четкости и форме, для еврея было бы заблуждением, стараться в Германии быть немцем, в этом случае он оказался бы перед выбором: быть в Германии евреем или в ней не быть» («О национализме и еврейском вопросе», сентябрь 1930, с. 592).

Известно, что с Гитлером Юнгер не встречался, хотя дважды они договаривались о встрече: летом 1926 в Лейпциге и в августе 1929 на съезд НСДАП в Нюрнберге, куда Юнгер не поехал. Когда первого сентября 1929 перед Рейхстагом взорвалась бомба, Юнгер не только поддержал эту форму протеста Земельно-народной партии из Шлезвиг-Гольштейна против Веймарской республики, но и выступил с обвинением против НСДАП, которая «проявила (отречением от причастности к этому терракту) свою буржуазную сущность». Язвительная критика Юнгера положила конец благожелательному отношению НСДАП к нему: «с удивлением узнали мы из «Вестей национал-социалистической прессы», что эта партия якобы «состоит в самом остром противоречии с Земельно-народным движением». Нужно думать, что с сегодняшнего дня острые противоречия возникли и еще к кое-какому направлению: чем более мы приветствуем эти покушения, тем более мы должны сожалеть о тех силах, которым пристала справедливая борьба как национального, так и социалистического знака…Мы с самого начала проводили различие между национализмом и национал-социализмом. События показали, что это различие настоятельно» («Чистота средств», октябрь 1929, с. 517). Как раз на эти выступления Юнгера и отреагировал Геббельс словами: «С господином Юнгером для нас все покончено». Юнгер недооценил силы НСДАП: «она слишком мала, чтобы вызвать серьезные политические изменения, хотя некоторое время она может быть продержится на плаву» (из письма Бруно фон Саломону, 10.09.1929) и переоценил свои собственные: «Я знаю все силы, которые есть на сегодняшний день в Германии; и я знаю, что пока я один в состоянии придать делу правильное направление, что довольно печально» (из письма Фридриху Хильшеру, 15.04.1927). «Юнгер был уже тогда по сути своей неполитическим человеком, который выражал утопические представления. Он плохо представлял себе политические реалии современного государства, не придавал значения, например, в своих размышлениях экономике, оставался запутанным и неясным в своих идеях… он в своей радикальности в двадцатые годы скорее соответствовал классическому типу мятежника и идеалиста, протестующего против господствующего общественного порядка» (С.868).

Сборник интересен не только для историков судеб и критиков поколений. Меня, например, привлекли статьи Юнгера о фотографии, в которых он делится своими наблюдениями о роли фотообразов в пропаганде и об их своеобразии как художественного средства, во многом опережая арткритиков и философов середины и конца 20 века. Юнгер в начале тридцатых много размышляет о фотографии, публикует аналитические эссе в двух фотосборниках: «Опасное мгновение. Коллекция образов и свидетельств» (1931) и «Измененный мир. Азбука нашего времени» (1933). (Вклад Юнгера в исследование природы фотографии - отдельная история. Есть всего две работы на эту тему). Во введении к «Измененному миру» Юнгер обращает внимание на необъективный характер фотографии: «Как в каждом первоисточнике в фотографии отражаются своеобразные течения, которые определяют время, и о которых как раз тот, кто их переживает, менее всего в состоянии вынести суждение. Поэтому только наивный может придерживаться мнения, что в фотографии вещи запечатлеваются «как они есть»…В действительности есть процессы и события, которые несоразмерны фотографической регистрации. Речь в частности идет о событиях, которые не имею решающего отношения к нашему пространству и времени… Эту неподкупность вещей не следует относить исключительно на счет средства (регистрации), скорее на счет совершенно определенного человеческого поведения, которое обслуживает это средство, и которое придает столь же большое значение тому, чтобы снимать одни вещи, сколь и тому, чтобы не видеть другие» (с. 632-635).