Практически во всех развитых системах религиозных воззрений имеется характеристика места пребывания душ умерших в ином, «ирреальном» мире. Священные писания дают либо развернутое, образное описание райских наслаждений, либо только общедогматическое определение места будущего вечного блаженства.
Советская мифология синкретична. Совокупность ее мировоззренческих позиций выступает как конкретное проявление системы [177] вторичной мифологии, в то время как первичные элементы (традиционные, архаичные), а также христианские в некоторых случаях объединяются на основе общих, «вечных» сюжетов. Безусловно, общечеловеческим ценностным ориентиром является стремление избавиться от социальной несправедливости, сформировать мир гармонии, покоя, изобилия. Создатели учения о пролетарской революции достаточно четко сформулировали тезис о возможном построении общества социальной справедливости как «тысячелетнего царства» земного, а не иллюзорного. Разработка возможной модели такого социума во многом базировалась на сформировавшихся в христианской традиции представлениях об эдеме — рае-саде-городе. Наибольшую значимость в идеологических конструкциях приобрела линия рай-город-страна, а в идеале рай-мир. Функциональное единство города-сада, города-блаженства представлено в известной метафоре В.В. Маяковского «Я знаю — город будет, я знаю — саду цвесть».
В рамках советской идеологической системы активно пропагандировалась идея реального построения социалистического строя как первой фазы будущего коммунистического общества всеобщего изобилия и полной справедливости. Данные представления были сформулированы в Программе КПСС, принятой на XXII съезде, и особенно в Моральном кодексе строителя коммунизма. Построение материально-технической базы коммунизма предполагалось проводить форсированными темпами, а результатом выполнения данной программы должно было стать изобилие материальных благ. Достижение полного и всеобщего вещественного благополучия, таким образом, было связано с необходимостью соблюдения строгих моральных правил и ограничений. То есть предписываемые нормы поведения предполагали конкретный способ достижения конечной цели — построение коммунизма. При этом основные постулаты Морального кодекса строителя коммунизма сопоставимы, в частности, с содержанием Нагорной проповеди.
В практике «социалистического строительства» не были реально достигнуты ни материальное благополучие, ни социальная справедливость. Народнохозяйственные успехи, подлинные или мнимые, нередко приписывались колоссальной, чудесной, почти магической силе коммунистической идеи и конкретной деятельности партийных руководителей — проводников этой идеи, благодаря чему создавались поистине «райские» новостройки-оазисы-эдемы, например, в степях и пустынях. Данные представления получили отражение в произведениях советских «акынов». Исламская традиция не только представляет общий образ жизни праведников, но даже их одежду и бытовые подробности рая — Джанна — его обитатели лежат на разостланных коврах, в зеленых одеяниях из сундуса и парчи, в украшениях из серебра. Показательны в этом аспекте строки Джамбула о внешнем виде депутатов Верховного Совета СССР: это хозяева страны, [178] «глашатаи могучего народа …посланники могучего народа, избранники могучего народа, носители всей мудрости страны», которые идут «в парче, сукне и шелке». Таким образом, советские политические деятели представлялись как избранные, наделенные функцией персонажей, совершающих чудеса, обитатели рая.
Теоретические построения советских идеологов органично сочетались с представлениями русского бытового православия. На массовом уровне они выражались в простонародном понимании марксизма, быстром распространении и упрочении культа партийных руководителей. Ярким художественным примером утопического понимания будущего общества стало описание космического социума в произведении А. Платонова «Чевенгур»: «Теперь жди любого блага. Тут тебе и звезды полетят к нам, и товарищи оттуда спустятся, и птицы могут заговорить, как ожившие дети, — коммунизм дело не шуточное, он же светопредставление». Ожидание чудесных событий приобрело всенародный характер.
Наиболее явным проявлением идеи о возможном существовании после смерти стало захоронение останков первого советского демиурга В.И. Ленина. Похороны вождя приобрели всеобщий характер, ритуальные действа атрибутировались лозунгами «Ленин — колыбель человечества», «Ленин — колыбель мировой революции» и т.д. Таким образом, в новой форме осуществлялась традиционная идея дихотомии смерть/жизнь. Как известно, партийное руководство решало вопрос о типе захоронения Ленина. Идея кремации тела не была воплощена — неосознанно воспроизводился принцип — после сожжения невозможно воскрешение умершего. Именно возможность воскрешения к жизни В.И. Ленина (в дальнейшем И.В. Сталина) привела к сохранению набальзамированных тел, а в ментальном — идеологическом варианте возрождению представлений о бессмертии обожествленных политических лидеров. Характерная для многих социальных групп вера в возможность чудесных превращений, избавления от несправедливости вызвала такой феномен как адресование писем в загробный мир — ленинский Мавзолей.
Практика социалистического развития, естественно, не подтвердила возможность «земного рая». Материальные трудности в реальной жизни невозможно было преодолеть «чудесным образом». Однако создавалась иллюзорная картина гармонического развития социума. При этом земной рай и окружающее его пространство были традиционно мифологически структурированы по принципу «матрешки»: Мавзолей — центр мироздания окружен сакральной Красной площадью, которая в свою очередь составляет ядро идеального города Москвы — столицы светлого советского пространства, отделенного «железным занавесом» от враждебного, чужого, инфернального, т.е. капиталистического мира.
[179]
Таким образом, вторичная советская мифология воспроизводила эклектично, а иногда и весьма органично компоненты архаического мироустройства, на новой основе способствовавшие формированию мировоззренческой системы, в которой собственный социум должен был восприниматься как создаваемый «рай на земле».
Добавить комментарий