При всей относительности вычленения любого этапа литературы как «целостности», это понятие, как известно, предполагает не только внутреннее единство объекта, но и наличие в нем специфической сущности, то есть особого художественного мировидения, только этому этапу принадлежащей этико-эстетической концепции человека, внутренней системной детерминированности его эволюции и соотнесенности с эволюцией данного типа культуры в целом и с осознанием ее границ, ни до которых, ни за которыми она уже не существует как качественно неповторимая специфическая целостность.
Тем самым вопрос о целостности и самостоятельности развивающейся в рамках XVII века словесной культуры напрямую связан со сложной, всегда дискуссионной проблемой границ литературных эпох: нижней, в данном случае разделяющей не только типы культур (Возрождение — XVII век), но и цивилизаций (Средневековье — Новое время), и верхней, разграничивающей период философско-эстетического рационализма и тот период, который традиционно, но неточно именуется «веком Разума». Анализ этого этапа связан с представлением о специфике «революции человеческого удела» (Ж. Роу), осуществившейся в рамках XVII столетия, о той новой «картине мира», каковая складывается в процессе научной революции. В этом смысле именование XVII столетия «веком классицизма» или «эпохой барокко» — отнюдь не простая операция «смены этикеток», а сложная, противоречивая попытка выразить в историко-литературном понятии основополагающую, стержневую художественную тенденцию литературной жизни данной эпохи.
Однако, думается, что сам материал литературы того времени противится попыткам выразить себя в едином слове: ни традиционное прочтение XVII столетия как «века классицизма», когда неклассицистическая литература видится «отставшей и сбившейся с пути» (Г. Лансон), ни новейшее представление о монолитной культуре европейского барокко, вобравшей в себя и сам классицизм («французское барокко» — Л.М. Баткин), правда, не вполне справившейся с «надстилевыми», «внестилевыми» тенденциями, не дают адекватного истолкования феномена противоречиво-целостной литературы XVII века, неизменно оставляя за пре- [19] делами выстроенных типологических схем значительную часть словесной культуры, в эту схему явно не укладывающейся.
Проблема состоит и в том, что внелитературную генеалогию двух главных литературных направлений эпохи — барокко и классицизма — исследователи выстраивают, как кажется, на разных основаниях: в случае с классицизмом подчеркивают значение научной революции, затронувшей прежде всего комплекс физико-математических наук, отмечают роль философского рационализма Декарта, в котором довольно часто, хотя и неверно, видят прямой источник поэтики классицизма; истоки же барокко связывают в первую очередь с историко-социальными катаклизмами, переживаемыми XVII столетием, с кризисом веры, ощутимым в непрестанных столкновениях католицизма и протестантизма.
Как следствие, барокко сегодня все чаще трактуют как явление более глубокое и универсальное, как тип культуры, вырабатывающий особую художественную концепцию мира и человека, тогда как классицизм понимают как локальный, «чисто литературный» феномен, связанный исключительно с формальными требованиями к жанру и стилю (см. пресловутые «правила», которыми характеристика классицизма зачастую и исчерпывается). В то же время остаются непроясненными многие моменты поэтики того и другого направления: ни «рассудочная экстравагантность» (С.С. Аверинцев) барокко, антиномичное сосуществование в рамках этой культуры возвышенно-трагического и сниженно-комического вариантов, мистики и скепсиса, ни внешне парадоксальное пристрастие классицизма к изображению эмоционально-аффективных состояний, интерес некоторых классицистов не к рационализму, а к сенсуалистической философии и т.д. не находят удовлетворительного объяснения у большинства современных историков литературы. Думается, что для более точного понимания взаимодействия литературных направлений XVII века в целостно-противоречивом контексте культуры этой эпохи следует обратить особое внимание на философско-мировоззренческие и эпистемологические следствия научной революции, равно важные для обоих литературных направлений. Ведь новые естественнонаучные открытия не просто усваиваются, осмысливаются, но драматичнейшим образом переживаются человеком XVII столетия.
Понимая, что Священное писание учит тому, «как попасть на небо, но не тому, как перемещается небо», воспринимая природу как то, что «написано на языке математики» (Галилей), человек Нового времени не успокаивался, а тревожился: «математическое мышление настолько разрывало все прочные сплетения, что колебалась и бледнела не только прежняя теологическая картина мира, но менялось и внутренее видение…» (Вебер А. Избранное: Кризис европейской культуры. СПб., 1999. С. 412). В XVII веке возникает тот тип рациональности, который скорее «порывает с миром обыденного здравого смысла, чем солидаризуется с ним» (Косарева Л.М. Социокультурный генезис науки Нового времени. М., 1989. С. 12) — и потому он оказывается в равной степени, хотя и по-разному необходим и барокко, и классицизму.
С другой стороны, дисгармония и диссонансы действительности, тоска по гармонии, по упорядоченности становятся важной — и общей — психологической составляющей мировосприятия личности в эту эпоху. Пери- [20] петии исторической, политической жизни Европы XVII века с их непредсказуемыми и неоднозначными последствиями так же не оставляют в стороне «классицистов», как и художников барокко, тем более что оба термина станут достоянием историков литературы гораздо позднее самих явлений. Антиномичное столкновение противоречий в поэтике барокко так же, как их антиномичное разведение в классицизме, «вытекают из рождающегося осознания антиномий, заключенных в самой природе вещей» (Kolakovski L. Swiatopoglad XVII stulecia // Filozofia XVII w. Warszawa, 1959. S. 43). Ренессансное внутреннее гармоничное равновесное напряжение противоположных начал, возрожденческий амбивалентный «дуализм» (Э. Панофски) разрушается на рубеже XVI — XVII вв., уступая место антиномии, определяющей и мироощущение человека Нового времени в целом, и — конкретнее — соотношение классицизма и барокко, внутреннюю структуру каждого из них. Вот почему при всей условности часто используемых искусствоведами и литературоведами стилевых оппозиций, быть может, именно по отношению к поэтике барокко и классицизма эти оппозиции «работают», ибо несут существенную нагрузку специфического художественного мировидения, завершающегося именно тогда, когда «барокко и классицизм наконец-то встречаются, преодолев свою антиномичность» (Аверинцев С.С., Андреев М.Л. и др. Категории поэтики в смене литературных эпох // Историческая поэтика. М., 1994. С. 26) — в следующем, XVIII веке.
Добавить комментарий