Джон Дьюи

Этот мыслитель — не только один из ведущих философов Америки ХХ века, но также и творец современной американской педагогики, разработке проблем которой он посвятил немало сил и времени. При Чикагском университете он организовал школу, в которой преподавал потом в течение ряда лет. Помимо научной и философской работы, он также активно занимался общественной деятельностью, много путешествовал, причем посетил и Советский Союз (в 1929 г.), о котором написал впоследствии довольно благожелательную книгу (“Impressions of Soviet Russia and the revolutionary world”. New York, 1929) 1.

Что же касается философии, то здесь Дьюи следует в русле тех тенденций, которые имели место в современной ему философской мысли США, то есть солидаризируется с «борьбой против абсолютов», поддерживая Джеймса и Пирса против абсолютных идеалистов. Основной проблемой современной философии, утверждает Дьюи, является ее неадекватность нынешней социальной и культурной реальности. Проще говоря, существующая форма философии сильно устарела и давно нуждается в основательной модернизации. «Собственно, те же самые вещи, благодаря которым великие системы были объектами почета и поклонения именно в социокультурном контексте прошлых эпох, — писал Дьюи в одном из главных своих произведений «Реконструкция в философии» (1920), — сегодня в значительной мере явились главными причинами падения их “актуальности”, ведь основные черты мира изменились настолько, что последние сто лет мы пользуемся такими понятиями, как “научная революция”, “промышленная революция” и “политическая революция”» 2. Дьюи здесь указывает, во-первых, на скорость изменений, характерную для современного общества, а во-вторых, на специфику этих изменений. Действительно, вряд ли назовут революцией процесс, длящийся годами и десятилетиями, так что ко всему новому, что он приносит человечеству, люди успевают привыкнуть прежде, чем столкнутся с очередной новацией. Изменения обрушиваются на человека настоящей Ниагарой, и он едва ли успевает приспособиться хотя бы к части того нового, что появляется в наше время под солнцем. Кроме того, современные средства коммуникации как бы «сузили» мир: те расстояния, на которые во времена Христа или Будды требовались месяцы трудного и весьма опасного путешествия, сегодняшний человек с комфортом преодолевает на самолете часа за два, и это позволяет лучше и полнее видеть жизнь других народов, что заставляет считать жизнь своего собственного народа далеко не такой идеальной, какой она казалась еще нашим прадедам, а принципы, по которым мы живем, зачастую в результате такого знакомства представляются нелепыми. Специфика же этих новаций состоит в том, что они, особенно в сфере рациональности, в области мировоззрения, имеют научный, позитивный характер.

Мы видим, говорит Дьюи, каких успехов добились позитивные науки в своих сферах бытия, какую массу точного и, главное, полезного для человека знания позволил добыть научный метод. Однако в том, что касается этики, религии, экзистенциальных проблем человечества, прогресс далеко не так выразителен — более того, здесь мы наблюдаем такую же стагнацию, которая была свойственна первобытным народам и которая в условиях современности просто вредна. Прогресс в ценностной и религиозной сферах следует ускорить, для чего и необходима реконструкция — «привлечение для всякого исследования гуманитарных и нравственных вопросов такого метода (наблюдения, создания гипотез и опытной проверки), благодаря которому мы уже пришли к современному уровню понимания физической природы» 3.

Таким образом, Дьюи выступает за внедрение в гуманитарный дискурс тех же методов исследования и интеллектуальных ценностей, какие характерны для естественных наук. Именно в этом и состоит реконструкция мировоззрения, предполагающая его адаптацию к требованиям современности с ее мобильностью, динамичностью и высокой инновационной активностью. Совершить же эту реконструкцию должна философия, которая, однако, прежде сама должна подвергнуться радикальному преобразованию: то, что имело место в философских науках в первой половине ХХ в., Дьюи совершенно не устраивало.

Основная негативная черта современной ему философии виделась Дьюи в том, что философская мысль очень жестко ориентировалась на поиск в природном и социальном мире и укрепление в сознании людей неких «высших» и потому вечных и неизменных ценностей, которые по сути своей бесконечно выше человека с его мелкими sub specie aeternitatis проблемами и трудностями. Склонность европейской мысли к умозрительному постижению мира, обусловленная представлением, что чисто интеллектуальное, рациональное постижение предмета мысли наименее подвержено ошибкам, тогда как чувственное познание едва ли не необходимо включает в себя разного рода аберрации, привела к принижению не только собственно чувственного познания, но и вообще всех познавательных методов, так или иначе связанных с оперированием реальными, материальными объектами, и породила своеобразный «интеллектуальный сомнамбулизм», дав миру целую плеяду квази-мыслителей, полностью порвавших с практикой, но имеющих зато среди масс высокий моральный авторитет. «Принятые данным классом стандарты рациональности, такие, например, как формальная непротиворечивость теории, показывают, что “возвышение” спекулятивного метода достигалось лишь за счет утраты способности адекватно воспроизводить именно те формы существования и развития предметов, которые как раз и требовалось понять и изменить» 4. Проще говоря, если теория не соответствует фактам — что ж, тем хуже для фактов.

Такое отношение к фактам и теориям было, по мнению Дьюи, обусловлено социально-психологическими причинами: древние общества были статичными, выше всего в них ценился завещанный древними порядок (вспомним Конфуция: «Я верю в древность и люблю ее»), бессознательное отступление от которого понималось как грех, сознательное — едва ли не как святотатство. Для идеологического обоснования необходимости сохранения и поддержания когда-то заведенного порядка и выдвигались различные теории эссенциалистского типа, утверждавшие наличие в человеке сотворенной богом вечной природы, от которой зависит также природа общества 5.

Современная Дьюи философия, несмотря на многочисленные достижения науки, техники, политики Запада, все равно оставалась в плену этой эссенциалистской парадигмы, которая служила и служит источником большинства наиболее болезненных философских проблем. В действительности философия, равно как и другие формы интеллектуальной практики человека, служит лишь одной цели — делать легче жизнь человека, помогая ему преодолевать встающие на его пути препятствия. Философия, иными словами, должна быть практичной. «Согласно позиции американского мыслителя, практический подход к философии, логике и методологии познания базируется как раз на той предпосылке, которую не принимает во внимание традиция философского умозрения. Эта предпосылка состоит в признании непосредственной зависимости всего хода и результатов познания, выраженных в форме логических понятий, от процесса практического воздействия людей на материальные и духовные объекты» 6. Именно здесь Дьюи берет на вооружение прагматистскую методологию философствования, несколько ее видоизменив.

Как и у других прагматистов, базовым понятием в философии Дьюи является понятие опыта. «Опыт “есть все”. Это — жизненный мир человека, многочисленные связи и взаимодействия, в которые он вовлечен. Опыт есть то, что человек преднаходит, что создано эволюцией природы, насчитывающей миллионы лет, и что на бессознательном уровне задает диспозиции поведения; опыт — это наследие истории, культуры, цивилизации; опыт — это и результат индивидуальной жизненной практики, трансформирующей природный и социокультурный материал. Короче, это — взаимодействие живого бытия с природным и социальным окружением; того, что создано природой и обществом, и того, что вносит в него индивид собственной деятельностью» 7. Эта концепция опыта показывает, как Дьюи пытался освободить философский дискурс от разного рода метафизических допущений — духа, материи, субстанции и т. д. Опыт у него нейтрален: понятия духа и материи суть только ментальные конструкты, или такие регионы бытия, которые выделяем в нем мы сами для того, чтобы сделать наши действия более успешными, самих же по себе «духа» и «материи», которые были бы укоренены в самом бытии, не существует.

Новация Дьюи в понимании этого концепта состоит в том, что он подчеркивает активность субъекта в формировании опыта. Дело в том, что опыт у Дьюи означает не только воздействие некоторого абстрактного объекта на столь же абстрактного (если не считать наличия интересов) субъекта. Опыт понимается в значительной мере биологически — как адаптация к среде, а «процесс адаптации не является абсолютно пассивным; он не сводится к простому обтесыванию организма средой». И далее: «Организм сам действует на свое окружение в соответствии с собственной, простой или сложной, структурой. В свою очередь изменения, произведенные им в среде, сказываются на организме и его деятельности. Живое создание подвергается влиянию, страдает от последствий своего собственного поведения. Эта тесная связь действия и страдания, или подверженности действию, и образует то, что мы называем опытом» 8. То есть опыт — это обмен воздействиями между организмом и средой, причем среда выступает здесь не только как совершенно пассивное начало, но и как, во первых, источник случайностей, непредвиденных событий, на которые организм (в случае с человеком — субъект) должен как-то реагировать, но никакой конкретный способ реагирования ему изначально не задан; а во-вторых, как своего рода «зеркало», причем, как правило, кривое, которое может отразить действия организма самым неожиданным образом. В обоих случаях среда вносит в бытие субъекта элемент случайности.

Отсюда вытекает важное следствие: если в раннем прагматизме (как и в классическом рационализме) границы субъекта и объекта полагались абсолютными и не подлежащими никаким изменениям, то у Дьюи они, напротив, подвижны, так что любой элемент нейтрального относительно оппозиции «духовное — материальное» опыта может в одних ситуациях считаться частью материального мира, а в других — частью собственной личности того индивида, который с этим миром взаимодействует. Однако, если граница между субъектом и объектом определяется ситуативно, то не существует не только раз и навсегда данных объектов, которые не зависели бы от воли и интересов субъекта, не существует также и субъекта, который был бы постоянным и не зависел бы от ситуации. Иными словами, субъект ситуативен так же, как ситуативен и объективный мир. Вместе с тем субъект, при всей своей неустойчивости, активен; собственно, именно эта активность и конституирует субъективность как таковую, равно как и опыт. Такое сочетание мира объектов и активного субъекта, разделенных подвижной и нечеткой границей, Дьюи и называет ситуацией. Более точно можно сказать так: изначально существует ситуация, необходимо включающая в себя некоторое активное начало, не центрированное вокруг какого-либо имманентного ему Я, и лишь затем она разделяется на субъект и объект.

Однако, если удел субъекта — не только адаптироваться к ситуации, но и адаптировать ситуацию к себе, то субъект и окружающий мир взаимозависимы, а это значит, что объекты не только детерминированы в своих существенных характеристиках субъектом, но определяются им в процессе активного взаимодействия со средой. До всякого проявления творческой активности, таким образом, субъект лишен знания о мире, а следовательно, он и сам пребывает здесь в состоянии чистой потенциальности и осуществляется в полной мере лишь тогда, когда предпринимает попытки преобразовать среду. Созерцание поэтому Дьюи считает методом познания, сфера применимости которого весьма узка, а эффективность — сомнительна. «Сегодня дело обстоит так, что если человек, скажем физик или химик, хочет что-то узнать, то созерцание — это самое последнее, к чему он прибегнет. Он не станет смотреть на объект каким бы то ни было долгим и пристальным взглядом, поскольку понимает, что подобным образом не выявит его неизменную и характерную форму. Он не надеется на то, что хоть малая мера такого отстраненного, пусть и внимательного, исследования поможет ему открыть некие тайны. Он предпочитает делать что-то, отдавать некоторую энергию, смотреть, как она действует на объект и как он реагирует; он помещает объект в необычные условия, с тем чтобы вызвать в нем какие-то изменения» 9. То есть сущность опыта заключена не в том, что субъект опирается в познании на какие-то «данные», а в том, что он стремится изменить «данное» 10. Новация, привнесенная Дьюи в прагматизм, состоит, следовательно, в том, что у Пирса и Джеймса субъект был «созерцателем», хотя созерцание его и преломлялось через призму его собственных интересов, что приводило к формированию у него своеобразной картины мира, отличной от таковой у других субъектов, у Дьюи же познание вообще невозможно, если субъект не попытается изменить мир в соответствии со своими интересами. Как писал сам Дьюи, «нам следует принимать и удостаивать вниманием не просто вещь, которая дана изначально, а то, что с ней происходит в огромном множестве разнообразных условий, созданных нами с целью узнать, как она в них себя поведет. […] Мы принимаем либо соглашаемся считать мир или любую часть его, какими бы они ни являлись нам в данное время, всего лишь материалом, подлежащим изменению» 11.

Впрочем, далеко не всякая ситуация заставляет человека действовать, а значит, и познавать. К этому его побуждают лишь ситуации определенного типа, которые Дьюи называет проблематическими: это ситуации, требующие от нас предпринимать какие-то меры по их преобразованию. Человек никогда не постигает окружающий мир и самого себя «просто так». Все познавательные действия нужны исключительно для взаимного приспособления мира и индивида, причем под «миром» понимается прежде всего мир социальный: в задачу любого индивида входит наиболее успешно встроиться в общественную среду, которая обеспечивает ему не только чисто физическое выживание, но и фактически создает его как личность. Те ситуации (социальные par excellence), в которых у человека нет никаких эффективных ориентиров и заранее наработанных стратегий поведения, и называются проблематическими. Попадая в такую ситуацию, человек должен не только отстраненно познавать ее, но прежде всего пытаться ее изменить, и именно в этих попытках и состоит процесс всякого, в том числе и научного, исследования. «Определяя исследование, Дьюи видел в нем “контролируемое или направленное преобразование неопределенной ситуации в ситуацию так определенную, чтобы она превратила элементы исходной ситуации в объединенное целое”. При этом ситуация — не объективное положение вещей, не ряд событий или объектов, но “контекстуальное целое”, включающее субъект. Иначе говоря, это “субъект в ситуации”» 12.

Здесь явно виден некоторый социоцентризм Дьюи, ибо проблематическая ситуация означает в данном случае, что человек не вполне отчетливо понимает, каково же его собственное место в том объективном контексте, в котором он оказался, и не знает с определенностью, как именно ему надлежит действовать и какие отношения выстраивать с элементами ситуации. Вряд ли такое положение вещей может сложиться, когда имеешь дело с неодушевленными предметами, но если приходится взаимодействовать с людьми, то здесь точное определение своего положения в социуме и умение заставить окружающих признать твое право на него являются весьма важными факторами не только личностной самоидентификации, но часто даже и физического выживания. Разрешается же проблематическая ситуация тогда, когда индивид находит некий modus vivendi, который не только обеспечивает душевный и материальный комфорт самому человеку, но и признается другими людьми; собственно, обретение некоего компромисса между требованиями социальной среды в широком смысле и стремлениями самого человека и является разрешением проблематической ситуации. Естественно, в процессе преобразования проблематической ситуации в разрешенную человеку приходится сталкиваться с недостатком своих познаний относительно материального мира, который в этом случае становится на какое-то время центральным объектом когнитивной деятельности — но лишь для того, чтобы, познав его, человек мог тем успешнее найти компромисс с обществом.

Исключительно для преобразования ситуаций у человека выработалась в ходе эволюции такая специфическая форма реагирования на среду, как мышление. Функция его при этом сугубо утилитарна — оно предназначено для наиболее успешного разрешения проблематических ситуаций, поэтому и все формы мысли суть только инструменты для этого (отсюда и название учения Дьюи — инструментализм, согласно которому «понятия вовсе не отражают действительность. Их функция чисто инструментальна; они не более похожи на свой объект, чем ключ на замок, который он открывает» 13). «Если началом познания, рассуждает Дьюи, является ситуация, требующая ее преобразования согласно целям, то нельзя не признать, что мышление проявляет себя как способность принятия решений, соответствующих поставленной цели» 14. В этом проявляется относительная свобода воли индивида, который может ставить перед собой самые различные цели и поведение которого, хотя и зависит от социальной среды, но не детерминировано ею жестко и однозначно. Ничто, кроме общества, давящего на человека всей мощью разнообразных социальных институтов, не принуждает нас строить какую-то определенную картину мира, и «даже ощущения не являются частями какого-то знания, плохого либо хорошего, высшего либо низшего, неполноценного либо совершенного. Они, скорее, провокации, побуждения, призывы к акту исследования, которое должно завершиться знанием. […] Они — стимулы к рефлексии и умозаключению» 15. Мышление имеет одну главную задачу — так организовать практическую деятельность индивида, чтобы она превратилась «в связное целое, подчиненное единому принципу, каковым выступает цель. Поэтому следует говорить не о таинственной самоорганизации актов мышления на основе его мистической “внутренней логики”, а о мере соответствия этих актов тем целям, которые поставлены человеком в его деятельности. В свою очередь, деятельностная детерминация мышления означает, что нормы, цели и ценности, сообразуясь с которыми осуществляется процесс мышления, возникают не в качестве постулатов и определений чистого умозрения, а как идеальное выражение, следствие продуктивной деятельности человека» 16.

Таким образом, познание мира в философии Дьюи — это в первую очередь его преобразование. Познание четко ориентировано на будущее: мы можем познать мир (и прежде всего социальный и культурный мир), который лежит перед нами и в котором мы существуем, только если мы создадим проект нового, лучшего (хотя бы только с нашей собственной точки зрения) мира и предложим способы его реализации. Отсюда Дьюи выводит и те задачи, которые стоят в настоящее время перед философией. Она, по его мнению, должна обеспечить теоретический — ценностный par excellence — базис для такого преобразования мира. Содержание философского дискурса «должно быть взято из практики; таким образом намечается путь к отсечению вопроса о мироздании и его основах как основаниях самой практики, которая отныне претендует на место подлинной и последней реальности» 17.

На идее познания как преобразования и на понимании взаимодействия личности и мира как «трансакции», то есть такого типа отношений, при котором все взаимодействующие элементы претерпевают изменения и не являются поэтому вполне самостоятельными, в своих качествах завися друг ото друга 18, базируется и этическая концепция Дьюи. Во-первых, он подчеркивает, что не существует никакой неизменной человеческой природы, которая детерминировала бы поведение и личностные качества всех людей. Свойства каждой конкретной человеческой личности определяются ее индивидуальными биологическими особенностями (наследственность, тип нервной системы и т. п.) и столь же индивидуальной биографией, определяющей целый ряд ее психологических характеристик, которые отличают ее от других. То, что раньше принимали за абсолютную и от века данную «человеческую природу», в действительности связано с инертностью социальных условий. «Не тверди о неизменности человеческой природы; основывайся лучше на инерции привычек и обычаев, на том, что старого пса трудно научить новым трюкам, но еще труднее внедрить в общество обычаи, противоречащие уже установившимся» 19 — таково мнение Дьюи о природе человека.

Отсюда следует, что главная цель философии, поставленная перед ней современностью, — помочь человеку адаптироваться к существующему положению вещей прежде всего в моральном, ценностном отношении. Предшествующая философская мысль говорит человеку, что мир покоится на абсолютном и не подверженном течению времени онтологическом субстрате (бог, материя, Абсолютный дух и т. п.), который выступает вместе с тем и как источник абсолютных норм мышления и поведения. Новации, если их оценивать с этих позиций, могут быть приняты лишь тогда, когда тот, кто пытается их ввести, ясно показывает, что это новое — в действительности хорошо забытое старое, которое именно по этой причине имеет право на существование.

Но современная культура с ее изменчивостью и с широтой ее интеркультурных контактов делает такую мировоззренческую установку явно дезадаптивной, поэтому вслед за изменениями в канонах научного исследования должны наступить и изменения в канонах морали. Благодаря воздействию науки на сферу морали «правила смягчаются до принципов, а принципы превращаются в способы понимания» 20. Ранее моральные нормы были, по мнению Дьюи, столь ригидными, что в них, говоря образно, любой шаг в сторону считался побегом. Но в действительности — и в современных условиях это видно особенно отчетливо — «нравственные блага и цели существуют только там, где необходимо что-нибудь сделать. Сам факт, что следует что-то делать, доказывает наличие каких-то упущений, зол в наличной ситуации», а «мораль — это не каталог мер или свод правил, которым надо следовать так же, как инструкциям аптекаря или кулинарным рецептам. Потребность в морали есть потребность в специфических методах исследования и приспособления к ситуации. Речь идет о методах исследования, позволяющих определить локализацию трудностей и зол; о методах приспособления, которые в качестве рабочих гипотез будут использованы для их разрешения» 21. Иными словами, нравственность уже не абсолютна и не задается какими-то высшими принципами, лежащими за пределами мира; нравственность ситуативна и вырабатывается заново в каждой новой ситуации в соответствии с ее конкретными особенностями. Роль же философии состоит в том, чтобы обеспечить человека набором механизмов и технологий выработки нравственных принципов, и лишь такая философия в современных условиях будет действительно жизненной и избавленной благодаря этому от печальной участи пыльного экспоната из «музея философии».

Основной функцией философии, таким образом, является увеличение адаптивных сил личности, то есть умение ее в каждой новой ситуации выработать эффективную стратегию поведения, а это, естественно, предполагает наличие определенных навыков, некоторого «жизненного опыта» (в том числе и в самом обыденном смысле этого выражения), который требует постоянного развития, постоянного поддержания своих приспособительных механизмов в боевой готовности и постоянного поиска новых инструментов адаптации. Поэтому «о любом индивиде или группе следует судить не по тому, насколько им удается достичь какого-то фиксированного результата, а по тому, в каком направлении они изменяются. Плохой человек — это тот, кто, как бы он ни был хорош, вдруг начинает портиться, деградировать в своем хорошем качестве. Хороший человек — это тот, кто, как бы он ни был нравственно низок, меняется в лучшую сторону. […] Рост как таковой есть единственная моральная “цель”» 22. Отсюда естественно следует, что одной из важнейших сфер современной культуры, требующих реформирования, является сфера образования, ибо очевидно, что, чем хуже образован человек, тем меньше у него опыта формирования стратегий поведения в необычных обстоятельствах и решения нестандартных проблем и тем менее он готов приспосабливаться к новому и разрешать проблематические ситуации.

«Любое воспитание, в своих формах и методах, всегда является продуктом потребностей данного конкретного общества» 23, и это видно по тем способам воспитания, которые использовались в школах старого типа, где ученики должны были решать стандартизированные задачи, причем и методы решения, и ответы тоже были стандартизированы: детям давались (да и сейчас даются — в тех школах, в которых методы педагогики Дьюи не нашли применения) такие задачи, которые имеют, как правило, только одно очевидно верное решение, а все остальные решения столь же очевидно неверны. Современная же школа должна учить человека решать необычные задачи, которые имеют целый ряд возможных решений, различающихся не по признаку «правильно — неправильно», а по степени эффективности и перспективности — каждое решение должно открывать человеку новые пути развития и новые возможности личностного роста, то есть вести к новым проблематическим ситуациям, которые человек должен разрешать, вырабатывая уже новые принципы и стратегии поведения. Если же решение ведет человека к тупиковой ситуации, из которой нет осмысленного выхода, то такое решение не неправильно, а неэффективно.

Интересно, что представление о неэффективных решениях проблематических ситуаций у Дьюи тесно связано с понятием религии. Мир ненадежен и полон угроз. Он постоянно ставит перед нами все новые и новые задачи, на решение которых нам приходится тратить свои отнюдь не безграничные умственные и физические силы. Естественно, что это рождает у человека чувство неуверенности: он не знает, хватит ли у него сил дать достойный ответ на все вызовы, которые бросает ему мир, и ощущает потребность в какой-то высшей гарантии успешности своих действий, для обретения которой и конструирует образ бога. Как видно, бог в философии Дьюи выступает таким же инструментальным понятием, как и все другие понятия, сформированные культурой. Бог — это средство обретения психологического комфорта в ситуациях, вызывающих тревогу, и в этом отношении ничем принципиально не отличается от любых других средств. Одному человеку для устранения тревоги и страха удобнее всего подумать о боге, другому — принять какое-либо психотропное средство, которые в изобилии предоставляет страждущему человечеству современная фармакология, поэтому для Дьюи бог и, скажем, феназепам или прозак 24 функционально равноценны и, следовательно, взаимозаменяемы.

Однако религия хороша только в абсолютно безвыходных ситуациях. Если человек вынужден прибегнуть к помощи бога и найти в нем не просто умственный аналог феназепама, а средство для оправдания себя и своих действий, то это показывает, что человек оказался в экзистенциальном тупике, из которого уже не может выбраться по-настоящему и поэтому придумывает себе воображаемый выход. Различие между человеком, обращающимся к богу лишь изредка, в особенно тяжелых ситуациях, и человеком глубоко и искренне верующим у Дьюи примерно такое же, как различие между тем, кто прибегает, например, к помощи алкоголя только в случае особой необходимости, и тем, кто без водки не может прожить и часа. Если вспомнить, что разрешение проблематической ситуации — это такая рекомбинация ее элементов, которая позволяет создать из них связное целое, то введение в дискурс любого рода и уровня понятия бога — это произвольное привнесение в реальный опыт, в реальную проблематическую ситуацию такого элемента, которого в ней объективно нет. Бог у Дьюи — это, образно говоря, воображаемое богатство: сколько ни принимай желтые листья за золотые монеты, ничего, кроме морального удовлетворения, они тебе не принесут, и ничего ты на них не купишь.

Образование же необходимо для того, чтобы избавить человека от потребности постоянно прибегать к помощи иллюзорных объектов и научить его эффективно разрешать все встающие на его пути проблематические ситуации. Образование по Дьюи состоит прежде всего в тренировке мышления. «Следует проводить различие между знанием, которое объективно и безлично, и мышлением, которое субъективно и лично. В каком-то смысле «знание» — это то, что мы считаем само собой разумеющимся, точно установленным и переданным в наше полное распоряжение. О том, что мы доподлинно знаем, нет нужды задумываться; это нечто определенное, в чем мы можем быть абсолютно уверенными. […] Мышление же, напротив, начинается с сомнения, с неуверенности. Оно характерно для исследовательской и поисковой деятельности, а не для фактов обладания и овладения» 25. Именно по этой причине образование требует развития способностей к исследованию. Оно, повторим, не должно состоять в бездумном заучивании стереотипных интеллектуальных действий и необходимо предполагает умение решать нестандартные задачи.

Образование, согласно Дьюи, базируется на трех психологических принципах: «1. Человеческий мозг не способен к познанию, если он находится в вакууме; факты, предлагаемые для изучения, для запоминания, должны иметь некоторое отношение к предыдущему опыту личности или к ее настоящим нуждам; знание развивается от частного к общему, а не от общего к частному.

2. Каждая личность хотя бы немного отличается от всех других не только общими возможностями и характером; различия распространяются скорее на мелкие способности и качества, и никакое количество дисциплин не устранит этого различия. Очевидным выводом этого является то, что одинаковые для всех методы не могут привести к одинаковым результатам в обучении, более того мы желаем сделать методы адекватными разнообразию и особенностям каждой личности.

3. Старание человека невозможно без личной заинтересованности. Не существует таких предметов, которые в равной мере развивают умы всех людей. Если работа не затрагивает личные интересы индивида, он не будет прикладывать все свои силы для ее выполнения. Как бы прилежно он ни работал, старания его не идут на пользу дела, а большей частью расходуются на моральные и эмоциональные попытки сконцентрировать внимание на предмете» 26.

То есть образование как система механизмов и стратегий обучения человека разрешению проблематических ситуаций должно быть связано со всем прежним опытом ученика, ибо каждое новое умение, каждая новая поведенческая диспозиция не может противоречить всей массе опыта, приобретенного ранее, и должна (как, заметим, и в концепции Джеймса) надстраиваться над ней. А так как жизненный опыт у каждого свой, то это означает, что и методы, применяемые в образовательном процессе, должны быть разными и соответствующими специфическому опыту ученика.