В известной монографии «Боккаччо средневековый» итальянский исследователь В. Бранка анализирует «преодоление средневековой риторической концепции» в «Декамероне», отказ Боккаччо от «чисто схоластического духа, пронизывавшего риторику его самых авторитарных и любимых учителей» (Бранка В. Боккаччо средневековый. М., 1983. С. 61).
Представляется интересным рассмотреть парадоксальный образец переработки «Принца Галеотто», созданный в период «завершения риторической эпохи» (термин А.В. Михайлова) — «Неустойчивость ума» Антон Джулио Бриньоле Сале (1605-1662) (имеется современное издание: Brignole Sale A.G. Le instabilite dell'ingegno. A cura di G. Formichetti. Roma, 1984). Речь идет о первом из сочинений известного впоследствии романиста. Он был крупным генуэзским магнатом, сыном дожа. Структура книги на первый взгляд совершенно традиционна для новеллистической книги ренессансного типа: в течение восьми майских дней четверо благородных кавалеров и столько же прекрасных собой дам, собравшись в тенистом и живописном уголке на окраине Генуи, предаются приятному времяпрепровождению, стремясь отдохнуть от политических «новостей» (слово novelle в таком контексте выглядит как образец барочного «остромыслия», ведь ожидается, что герои Бриньоле как раз и предадутся рассказыванию новелл). Эти «друзья натуры и Фортуны», как их аттестует автор, являются членами генуэзской Академии Аддорментати (буквально: «Уснувших»); об этой академии автор в другом месте с иронией замечает: «Она просыпается лишь во время карнавала и начинает заниматься учеными штудиями». Таким образом происходящее в книге с самого начала вписывается в привычный для Италии Сейченто контекст академического времяпрепровождения. При этом распоряжаться всем предписано, в соответствии с традицией ренессансной новеллистической книги, дамам. Танцы и музицирование чередуются с прогулками, прогулки — с трапезами, а трапезы — с приятной беседой. До поры все как будто бы в высшей степени напоминает «Декамерон». Однако вскоре выясняется, что присущей книге Боккаччо жанрово-стилистической стройности у Бриньоле Сале нет и в помине; все утопает в невероятном многословии, вполне осознаваемом самим автором.
Слово «игра» чрезвычайно часто возникает в тексте книги; автор использует его по отношению к поведению героев «Неустойчивости ума». Конечно, игровые моменты несомненно присутствовали и в обрамлении книги Боккаччо, и у его ренессансных последователей. Однако именно у Бриньоле Сале игра приобретает отчетливо аристократический характер, в ней очень высок налет социально окрашенной барочной риторики. В первый из дней «Неустойчивости ума» сказанное приводит к своеобразной театральной декламации. По распоряжению короля первого дня, Вирджинио, каждому из мужчин-участников игры предписывается обратиться с подчеркнуто аффектированной речью к своей даме, а той, соблюдая ту же стилистику, ответить ему. Первая пара соревнующихся — Клариче и Одоардо. Приведем в качестве примера небольшой фрагмент речи Одоардо: «Высочайшие своды заслуг ваших возносятся над глубочайшим морем моего к вам почтения. Буде же море сие ниспошлет мне Венеру вашего изящества или же изящество вашей красоты (в оригинале здесь типичная для «поэтики изумления» игра слов: «le Venere della vostra grazia o la grazia delle vostre veneri». — К.Ч.), убедитесь в том, что рыбы чувствований моих, которых вы ежедневно ловите на удочку драгоценных лучей вашего обаяния, обретут вдруг дар речи…» Если у Боккаччо стилистические фигуры «умело и почти естественно скрыты от поверхностного взгляда» (Бранка В. Указ. соч. С. 64), то Бриньоле Сале, напротив, стилизует, доводя его до абсурда, эмфатический стиль барочной прозы. Клариче отвечает ему в том же духе, и окружающие смеются над «остроумием и изяществом» (grazia spiritosa) обоих. Затем наступает очередь Карло и Ауриллы; однако Карло в свой взвинченной стилистике уже переходит все мыслимые пределы: «подобно тому как огромнейшая бочка неба — где несущий обруч — зодиак, хозяин погребка — Аполлон, а рог Тельца используется на манер затычки — изливает на землю отборнейший нектар, так и из бочечки лица вашего, поддерживаемой златым обручем волос ваших и закупоренной затычкой ясных очей ваших, брызжет такое светлое и игристое вино, что не столько дымом туманит голову, сколько разжигает огонь сердца; так что уж и не знаю, оглупляет ли оно меня или опьяняет». Обратим здесь внимание на слово «бочечка»: в оригинале опять-таки забавная игра слов — botticello, «бочечка», несомненно ассоциируется с именем «божественного Сандро» и увековеченным в его полотнах типом женской красоты (ср. предыдущая цитата, возможно, в какой-то мере навеянная картиной «Рождение Венеры»). Карло подвергается осуждению: он изобразил не аффектированную речь, а речь пьяного, что не одно и то же. Побеждает в этом соревновании Алессандро. В его честь красавицей Флеридой исполняется канцонетта, выполненная, как отмечает Бриньоле Сале, в духе Кьябреры; это хороший повод посвятить очередную канцону — ее зачитывает Карло — памяти савонского поэта.
Как видим, никаких новелл, которые по законам жанра должны были бы рассказываться персонажами, в первом дне нет. Нет их, впрочем, и во всех последующих днях, за исключением последнего. Зато во втором дне мы встречаем весьма важные для эстетики Сейченто рассуждения о «диссимуляции» (Одоардо объявляет сокрытие «благороднейшим из искусств»), сильно напоминающие выкладки Т. Ачетто (трактат «О благопристойном утаивании», 1641). С утаиванием связана еще одна тема второго дня — многочисленные итальянские академии и их отчасти игровой характер; подчеркивается их связь с карнавалом и маскарадом (условные антикизированные или аллегорические имена, стилизованная игра в любовь). Здесь же разворачиваются своеобразные словесные дуэли между дамами и кавалерами, где последние надевают на себя речевые маски «романических» героев. Эстетическая направленность беседы особенно ощутима в третьем дне «Неустойчивости ума». Герои Бриньоле Сале рассматривают разнообразные жанровые и стилистические топосы, включая петраркистские; заключительная речь Флериды подводит черту под заезженными штампами. В четвертом дне от обсуждения проблемы красоты совершается переход к стихии маньеристического гротеска (галерея уродок); пятый день ознаменован переходом от риторике устной к риторике письма; шестой отмечен любопытным примером пространного экфрасиса (описание истории адюльтера Венеры по картине Сарцаны; разумеется, в сознании читателей не могло не возникнуть ассоциаций с сюжетом поэмы Дж. Марино «Адонис»). День ото дня неуклонно возрастает объем стихотворных включений: в седьмой день включена трагико-эротическая поэма «Чимоне» в трех песнях, занимающая в современном издании сорок восемь страниц и опять-таки напоминающая по стилистике и строфике «Адониса».
Не так легко уяснить себе, исходя из содержания книги, смысл ее названия. Но совершенно очевидно, что «неустойчивость» — это и ключ к поведению восьми героев, которые никак не могут приступить к рассказыванию новелл, и в то же время характеристика определенного состояния мира. В этом смысле интересен во многом символический, хотя и описанный в весьма затемненной форме танец Флериды (конец второго дня): «Чем более она повиновалась (звукам музыки. — К.Ч.), тем более повелевала; чем более следовала законам чужого инструмента, тем более преступала законы чужой свободы; ступни будто засевали почву цветами, щеки же лишали цветы смелых надежд прорасти; играя волнами волос, она учила ветерок водить хоровод; безжизненной вычурностью заключала его в богатую темницу…» Вообще значимость мимики и языка телодвижений в книге высока (ср. выкладки Х. Ортеги-и-Гассета о «чистом жесте» как основе стиля барокко).
Наконец, настает день восьмой, герои словно бы спохватываются и начинают наперебой рассказывать друг другу истории, причем самого что ни на есть романического, по преимуществу трагического свойства. Такова, например, история любви царя лангобардов Альбоино и прекрасной принцессы Розимонды, дочери царя даков Купимонда. Одержавший победу над даками Альбоино на пиру предлагает всем присутствующим, включая и свою избранницу Розимонду, испить из чаши с вином, изготовленной из черепа Купимонда. Несчастная девушка вынуждена подчиниться, однако ночью череп внезапно приказывает ей убить Альбоино, что Розимонда и исполняет через своих слуг. Эта история сильно напоминает одну из новелл Банделло (III, 18); Бриньоле делает в ней акцент на теме «утаивания» и тем самым выводит происходящее в контекст характерной для Сейченто проблематики. Сходная эстетика присутствует в истории любви Ипполито д' Эсте к красавице Лучилле, сердце которой принадлежит Джулио. Разгневанный герцог подстерегает соперника во время охоты и повелевает вырвать у него наиболее прекрасную, пленившую Лучиллу часть тела — его глаза. Затем он кладет их в кубок и с подобающей случаю запиской отправляет Лучилле. Вся эта история представляет собой не только очевидную дань банделловской эстетике, но и почти пародийную, хотя и выдержанную в макабрических красках трансформацию расхожих петраркистских топосов, связанных с очами Донны.
Конечно, тенденция к непомерному разрастанию обрамления по отношению к корпусу новелл вообще очень характерна для эволюции жанра (как в Италии, так и во Франции) в конце XVI — начале XVII века. Но именно у Бриньоле Сале она достигает своего логического завершения. Фактически он создает емкий синтетический жанр, который затем будет широко использоваться в семнадцатом веке и где сливаются сборник, роман, диалог и трактат. В более широком плане «Неустойчивость ума» как нельзя лучше иллюстрирует кризисное состояние слова в культуре барокко: «готовое слово в его исторически напряженнейший момент, отмеченный предощущением его гибели, отмеченный предсмертностью» (Михайлов А.В. Поэтика барокко: завершение риторической эпохи // Историческая поэтика. М., 1994. С.384).
Добавить комментарий