Гармония жизни и смерти

Многочисленные тематизации проблемы жизни и смерти в философии, религии, искусстве, многообразная представленность или обставленность событий смерти, умирания, самоубийства, утраты в различных национальных и исторических культурах, полное рассмотрение которых могло бы стать содержанием многотомного издания, показывает, что каждая культура, каждый способ философствования так или иначе ищут возможности сопряжения и объяснения взаимообуславливающего чередования жизни и смерти, находя при этом разную степень гармоничности или дисгармоничности этих отношений. Гармония, понятая диалектико-полифоническим образом 1, вмещает в себя богатые возможности взаимоуживания разнонаправленных взаимодействий, в пределе составляющих фундаментальное взаимодействие живого и мертвого.

Оппозиция жизни и смерти в повседневных структурах сознания все же кажется жесткой и безупречной. Такому представлению вторит и первая философская «примерка» последнего энциклопедического словаря, где смерть определяется как естественный конец всякого живого существа 2. Кроме того, некоторые развитые философские концепции, главным образом экзистенциалистских направлений (например, Ж.-П. Сартр, А. Камю) предпочитают провести рубикон, непроницаемо зеркальную преграду-поверхность между живым и мертвым. Жизнь и смерть в данном случае взаимодействуют контактно-отталкивающим образом. Жизнь нетерпима к смерти и не содержит или стремится не содержать в себе ничего мертвого. Смерть - абсолютное ничто, исключающее даже намеки на живое. Наше повседневно-экзистенциальное сознание, основанное на строгой оппозиции жизни и смерти, также как и оппозициях добра и зла, истины и лжи, Бога и дьявола, красоты и безобразия и т.д., воспроизводит классическую, антиномично-рельефную, идеологически однозначную метрику мышления. Гармония здесь сужается до своего маргинального, дисгармоничного состояния непримиримого антиномизма-антагонизма, философски воплощающегося в крайних, экспансионистских высказываниях типа: «Бытие есть, а небытия нет» (Парменид) или, напротив, «Жизнь - всего лишь род мертвого, причем весьма редкий род» (Ф. Ницше). Но, быть может, «если борьба жизни и смерти так непримирима на поверхности мирового бытия, то это возможно лишь потому, что она идет внутри бытия, в самом сердце мира, способного поддерживать только «смертную жизнь», т.е. жизнь хотя и абсолютную, вневременную по своему метафизическому характеру, но, в полном противоречии этому своему естеству, временную, неабсолютную в фактическом существовании» 3.

Эпоха неклассического мышления позволяет ослабить антиномизм традиционных оппозиций, полифонизировать их взаимодействие, понизить (не снимая полностью) морально-нудительный пафос, снять однозначность негации. Ложь, зло, смерть оказываются не столь однозначно простыми негативными сущностями и феноменами человеческого бытия. Ложь, например, имеет широкий спектр своих онтологических воплощений или модусов существования: «от лжи как эпифеномена Природы и эко-эффекта творения до таких отдаленных модусов как вежливость, тактичность, комплимент, биографическое и автобиографическое единство» 4. Зло также расцвечиваемо оттенками и полутонами 5.

Со смертью дело обстоит несколько сложнее, ибо фундаментальней ее противостояния жизни, вмещающей и ложь, и истину, и добро, и зло, и красоту, и безобразие и проч., для человека ничего не помыслить. Даже для классического трансцендирующего сознания сфера смерти оставалась недоступной, энигмичной. Танатологические исследования в связи с этим долгое время считались пустяковыми, зряшными занятиями наподобие алхимических. Лишь с укреплением гуманистических традиций и, в частности, после работ И.И. Мечникова 6 танатология стала серьезной медицинской дисциплиной. Вместе с тем, главная проблема танатологии - ее предмет (!) или, иначе говоря, гносеологическая не пред-ставляемость предмета, сохраняется. Объективация содержания исследований - суть реальность описания, нежели описываемая реальность. Смерть в своем присутствии, в своем пришествии фиксируется лишь косвенно и апофатически, т.е. как отсутствие признаков жизни. Кроме того, критерий отсутствия признаков жизни, а, следовательно, критерий смерти человека до сих пор является предметом спора.

Тем не менее, смерть можно сегодня представить, по крайней мере, в трех основных модусах: смерть тела, смерть сознания, смерть как разрыв всех связей (социальная смерть).

Это значит, например, что еще при жизни (тела и сознания) можно пережить социальную смерть, смерть как итог социальной жизни. Опыт монашества (уход от мирской жизни), религиозного и философского отшельничества подтверждает возможность осознанного разрыва с социальной жизнью, подведения итога мирским исканиям. Человек может целенаправленно стремиться к некоему духовному совершенству, цельности и завершенности жизненного задания, исчерпывающему его замысел творению собственной жизни. Человек вправе выбрать достойный исход своего духовного и социального творчества, поставить последнюю автобиографическую точку, написать себе эпитафию 7, т.е. сгармонизировать собственную жизнь с собственной (самостоятельно выбранной) смертью.

Таким образом, смерть поддается «приручению», она не есть то, что абсолютно внешним образом затопляет жизнь и бросает ее в пучину небытия. «Смерть, - пишет Н. Трубников, - предполагает жизнь, начинается с жизнью и с жизнью же - каким бы парадоксальным это ни показалось - заканчивается. Конец жизни есть конец смерти, то есть умирания. По существу, смерти нет, есть смертное, то есть живое» 8. Смерть, в данном случае, обнаруживает качественно иной модус своей феноменальности. Можно, думаю, даже сказать о том, что сама смерть преодолевает здесь границу бытия и небытия. Будучи в повседневных структурах сознания полновластной представительницей, наместницей и одновременно пленницей небытия, смерть в диалектико-аналитическом сознании обретает свой процессуально-динамический статус и предстает в модусе умирания, т.е. жизненного, бытийного существования. Жизнь и смерть в этом смысле становятся объемно совпадающими и взаимообуславливающими. Как отмечает Г. Бердышев: «В живом организме смерть является необходимым компонентом жизни. Человек живет потому, что многие частички его организма постоянно умирают» 9. Смерть как бы рассредоточивается по всему жизненному пространству в своих микропроявлениях, в своей неустанной «микрохирургической» работе (работе по отсечению старого, исчерпавшего свой жизненный запас, болезненного содержания). «Смерть, - пишет М. Фуко, - таким образом оказывается множественной и растянутой во времени; она не является тем абсолютным и особым моментом, по отношению к которому времена останавливаются, чтобы обратиться вспять, она, как и болезнь, обладает неким кишащим присутствием, которое аналитик может распределить в пространстве и времени…» 10

Идея гармонии жизни и смерти, несмотря на заряженность определенным парадоксом, не нова (явно просвечивает, например, в средневековой «прирученной смерти»). Тем не менее, философски продуманная, развитая на собственных основаниях, конкретизированная в свете новейших философских и культурологических стратегий, она может быть полезной для танатологических исследований, она может стать одним из философско-культурологических оснований постановки и решений современных проблем смерти, самоубийства, эвтаназии, тяжелой утраты и проч.

Если понять гармонию не как застывшее в симметрии равновесие разнородных элементов, а как диалектико-полифоническое взаимодействие, включающее и терпящее, удерживающее в себе благодаря неувядаемой внутренней мощи и грандиозному энергетическому запасу широчайший спектр разновекторных и противоречивых содержательных стремлений, то гармония жизни и смерти предстанет как динамическое отношение, одним из полюсов которого будет обостренная, непримиримая конфликтность, взаимная экспансия жизни и смерти, где смерть будет выступать, например, так называемой машиной войны, уносящей с поля брани все новые и новые жизни - жертвоприношения, а а жизнь, защищаясь, в свою очередь, будет посягать и отвоевывать у неживой субстанции все новые и новые территории и объекты; другим же полюсом этого гармоничного взаимодействия будет конкретная тождественность жизни=смерти, радостное слияние с ностальгически располагающим чувством совместного умирания, совместного возвращения, с благостным, вечерним признанием-вздохом: «Люблю этот умирающий мир!» (Л. Карсавин).