Различие живого и мертвого имеет свою историю и логику (как ни странно). Кажущееся очевидным и с детства понятным (сказки с участием живой и мертвой воды), вместе с тем, оказывается исторически и метафизически проблематизированным. В самом деле, что, собственно, считать живым, а что мертвым в окружающем нас и окружаемом нами мире, да и в нас самих тоже? Как соотносится живое и мертвое и как должно ему соотноситься?
Жесткое повседневное различие - неизгладимый оттиск антропоцентричной матрицы западноевропейской просвещенческой культуры. Человек - суть высший носитель, выразитель и критерий жизни. Природа наделена жизнью лишь в силу предварения и сопутствия, содействия человеку. А так, в целом, она безжизненна и пугает нас растворением в своем лоне анонимного круговращения, перспектива посмертного биоэнергетического участия в котором нас не слишком-то утешает.
Кризис антропоцентристского установления в философии и культуре ХХ века ведет к пересечению и разносу живого и мертвого по всем линиям охвата. Мари Биша - известный французский физиолог и паталогоанатом, правда, еще на рубеже 18 и 19 веков наметил понимание относительного единства живого и мертвого или отсутствие непроходимой границы между жизнью и смертью. Мы существуем в жизнесмертном пространстве и сами являемся носителями живого и мертвого (причем, одновременно), являемся агентами жизнеумирания.
Здесь становится существенным идущее от Биша различение живого на органическое и животное. Для жизни органической характерна непрерывность - для животной, напротив, прерывность (например, в виде сна, обморока и других остановок двигательной активности). Очевидно, и мертвое можно различить по линии расхождения органического (непрерывного) и животного (прерывного), обозначив, например, первое состояние как состояние естественного и непрерывного разложения органического, а второе состояние как состояние насильственного консервирования.
Ситуация взаимодействия двух типов живого и двух типов мертвого получается таковой, что лишь насильственная смерть и по отношению лишь к животной жизни обладает статусом прерывности и финальности. Остальные сочетания сохраняют длительность и взаимопринадлежность. Так, наступление насильственной смерти не означает еще значительное время конца органической жизни, а естественная смерть, будучи сама по себе длительностью, предполагает длительность и обеих форм жизни, т.е. совместную жизне-смертную длительность.
Так смерть проникает на территорию жизни, постепенно становясь предметом широких и далеко идущих философско-антропологических, символических, семиологических и других интерпретаций. Бесшумные и невидимые машины Танатоса, прессингуя по всему полю человеческого и социального, начинают работать на разрушение сильных сцеплений единиц пространства и времени, превращая линейно-гомогенное время в полифонически-шизоидное, а центрированное и иерархизированное пространство в плюралистический ковер автаркичных смыслов, языков, практик. И в этом смысле, т.е. и в смысле изначальной принадлежности жизни, а не только внешнего по отношению к ней нашествия, «работа» смерти может быть понята в модусе насилия. Событие смерти происходит не в силу усталости, изношенности ничем не сдерживаемой изнутри жизни, а в силу насильственного вторжения смерти или, точнее, уже всегда ее деятельно-разрушительного в ней (жизни) присутствия. В событии смерти не жизнь уходит, а приходит или возобладает смерть. Но приходит без экзистенциального напряжения, разрушительного надрыва, величественного пафоса неизбежного и прочих предикаций традиционной смерти. Парадоксальным образом смерть, помысленная в контуре своей насильственной модели, оборачивается естественно-нейтральным событием, событием событий, значением в собственном очищенном виде.
Экологический дискурс, в котором фигурируют понятия живого и мертвого, имеет жесткий и безусловный ценностный приоритет живого по отношению к мертвому. В этом смысле он классически антропоцентричен, ибо живая окружающая среда как ценность фигурирует не сама по себе, а лишь по отношению к человеку и для человека.
Вместе с тем, учитывая проблематичность жесткого различения и расхождения живого и мертвого, экологический дискурс должен быть фундирован более глубоким и тонким пониманием соотношения и взаимодействия живого и мертвого. В частности, например, необходимо достичь понимания, что абсолютным негативом обладает не одна из сторон оппозиции - мертвое, а нарушение, срыв естественного, ритмичного взаимодействия, взаимопревращения живого и мертвого - т.е. болезненное и противоестественное. (Болезнь и смерть не совпадают в своем развертывании…)
В заключение - один показательный пример.
Один из объектов пристального внимания современных практических экологов является кладбище, особенно городское кладбище - как некое топографическое единство живого и мертвого (место встречи и фрондирования: на кладбища ходят, чтобы удостовериться, что еще живы). Кладбище - очень важный с различных точек зрения объект, и существует целая история взаимоотношения кладбища и города.
В соответствии с двумя типами мертвого, кладбище функционирует либо как экологический механизм, либо как склад готовой продукции (в предельном случае - пирамида и мавзолей).
Как известно, процесс распада имеет два основных этапа: 1) расщепление белков под воздействием микроорганизмов и 2) тление при воздействии поступающего с поверхности кислорода. Последнее зависит от характера грунта. В крупнозернистом грунте процесс тления гораздо эффективнее и динамичней. В глиносодержащем и влагоустойчивом грунте, а следовательно, при дефиците воздуха, процесс тления может вообще не происходить, что ведет к так называемому омылению трупов (в сухом воздухопроницаемом грунте, но при подавлении действия микроорганизмов (биоты) может произойти мумификация).
К сожалению, российские кладбища, как правило, функционируют в экстенсивном режиме складирования готовой продукции. Современные кладбища-гиганты (Домодедовское в - Москве, Южное - в Санкт-Петербурге) располагаются на сырых глинистых почвах, работают с превышением допустимой концентрации биомассы. Что произойдет с такими гигантскими накоплениями омыленной органики со временем? Экологические последствия непредсказуемы и вызывают оправданную тревогу.
Задевается здесь также и этический аспект проблемы. Безграмотное кладбищенское хозяйствование ведет к кощунственному надругательству над телами усопших. Известный собиратель автоэпитафий Валерий Савчук находит одну примечательную и в нашем контексте удивительно точную автоэпитафию одного из современных петербургских писателей: «Не залежаться бы».
И все это происходит в том числе и из-за непродуманного и стереотипного повседневного представления об абсолютной чуждости, разнородности живого и мертвого, расторженности их единства в нашей ментальности.
Добавить комментарий