Предупреждения

Что подвигает нас к кладбищу? Ответ очевиден - всё (никакой подвиг-подвиг не нужен). Мы, собственно уже здесь (см. в интернете проект виртуального кладбища Валерия Савчука «Новые литераторские мостки» по адресу: www.artmed.pl.ru/kladb/). Или оно, собственно, уже в нас. Мы уже живем в зоне распределения кладов - забытых, потерянных или еще не понятых. Мы сами в себе - кладбище, пантеон радужных замыслов, отжитых чувств, мыслей, поделок, воспоминаний, проектов и всяких, вообще, вещичек. Но, как ни крути, весь этот калейдоскоп, все живет в режиме распада, рассеивания и постепенного забвения, заключения в скобки-оградки. И все же по-степенного, ибо культура захоронения и ухаживания за могилами - культура циркуляции памяти (сопротивления забвению, кажется) - это и культура, именно, по-степенного (step by step), размеренного за-бывания. Умирание и умеривание памяти, т.е. ее жизни, которая состоит в расходе, но не сразу, а в отсроченном и растянутом виде.

Что-то исчезает быстрее, что-то, накопив антиэнтропийную энергию, возвышается монументально, радует глаз эффективной вздыбленностью присутствия. «Здесь стоит», - написал автоэпитафию питерский поэт Александр Скидан. Память может быть мавзолейно-пирамидной, т.е. претенциозной, с замахом на вечность, которая не вечна, но лишь необозримо длинна.

«Кладбище - территория, специально отведенная для захоронения умерших или их останков после кремации. Типы кладбищ и порядок их содержания определяются способами захоронения, принятыми разными народами, религиями, сектами, социальными группами, а также административными и санитарными нормами, устанавливаемыми органами власти». (Теоретические основы похоронного дела. М., 1995, С.197). Специально отведенная территория смерти - показательная и указательная фигура, репрезентация культуры вообще и культуры в частности. Давно известно: культурой заправляет смерть, размечает, маркирует, задает ритм биению ее (культуры) памятливой сущности. Культура - консервирование и циркуляция, перебор, скрещение и открещивание смысловых единиц, их выразителей. Конечно, и живое нарождение новых, свежих смыслов, но и их дискурсивное остывание, окоченение, превращение в экспонаты кладбищенского музея, федоровского музея-библиотеки.

Помнится из аспирантской бесшабашной жизни: «Ну как, написал тезисы? - Куда? - В “братскую могилу”». Аспирантско-жаргонное и меткое обозначение депонированных сборников молодых ученых. Сколько таких невозвратных, невостребованных, мимолетно-функциональных «погребений» - пустынно окраинных площадей архивно-библиотечного кладбища хрупких, наскоро слепленных, скомбинированных или сымитированных мыслей. Редкий посетитель ИНИОН забредет сюда по случайности или по нарочитой дотошности следования тематическим указателям или ещё по какой-то странноватой надобности.

И, всё-таки, кладбище. «Конкретно». «Чисто». «Типа того». В фигуративной, конечно, развертке (к чему понуждает сериальная заданность), но, все же, все о нем. Этакая крестовидная композиция философских, культурологических, литературно-поэтических проекций на тему «О путник! - видишь ли сей камень…» Крестовидность в многоплановой и свободной скрещенности жанров и дискурсов. Кладбище, как кульминация встречи жизни и смерти, как жизнесмертное пространство культуры вмещает все. И «образ жизни» (С. Тесля), и перекличку эпитафий (В.  Савчук), и «дом моего сознания» (Т. Мордовцева), и «архив смертоубийственных желаний» (В. Мазин) и постмодернистские коннотации (Е. Соколов), и поэтические медитации (В.  Рабинович, А. Скидан, В. Тулибацки) и многое другое. Все.

И ещё одно, можно сказать, предупреждение. Кладбище как нарочитое сгущение, вековой сгусток, именной осадок культуры, мистическое и коварное пространство трансформации имеет репрессивную производную. Здесь мертвые хватают живых. Своим жутким молчанием, гробовым. «Дальнейшее молчание» мертвых довлеет над живыми. «Мертвые наводят на земле порядок» (В. Мазин). Поэтому, может быть, многие тексты очередных «ФТ» объединяет пафос размагничивания центростремительных волн серьезной кладбищенской рефлексии, пафос сопротивления и непослушания упорядочивающей структуре ритуального обрамления/ограбления жизни, деконструкции ее могильного убранства. Современный философ, культуролог, поэт, просто мыслитель, кажется, склонны распроститься с тяжким наследием «Общего дела», с угнетающими образами «Чевенгура», социальной центрированностью мавзолея вождя и другими проявлениями некрозависимости. Каждый по-своему, кто с постмодернистской/постпостмодернистской иронией, кто с мягким эпатажем, кто с семиотической изобретательностью. Кто как.

Итак, свободу кладбищам! Свободу танатологам!

Вперед!