Человек живет в мире, однако в феноменологическом смысле именно мир обнаруживается в бытии человека, а не наоборот, и обнаруживается в особом опыте — в переживании целостности жизни. Именно здесь заложены первичные принципы описания мира. Таким образом, чтобы выявить первооснову образа мира в человеческом существовании, необходимо обратиться к феноменологическому анализу самого переживания целостности жизни, которое столь привычно в повседневности, что замечается лишь в ситуации его утраты.
Утрата целостности жизни в экзистенциализме показывается как абсурд бытия. Абсурд — это чистая бессмысленность страдания, спасти от которого могут только ценности, сообщающие жизни целостность и делающие ее осмысленной. В стремлении к этой целостности жизни — к тому, чтобы «повсюду быть дома», видит основное настроение философии М. Хайдеггер. В. Франкл психологически интерпретирует абсурд бытия как экзистенциальный вакуум, вызываемый утратой ценностных смыслов жизни. Эта традиция описания утраты переживания целостности жизни от С. Кьеркегора и до современной экзистенциальной психологии охватывает лишь ценностный уровень. Здесь же я отвлекусь от этой ценностной стороны и попытаюсь обратится к более первичному уровню жизни — самому феноменальному потоку жизни как таковому, на котором утрата целостности переживания жизни обнаруживается не столько как экзистенциалистский абсурд, сколько как тотальный иррациональный страх.
Первый опыт иррационального страха, знакомого почти всякому человеку — это детский страх темноты. Мироописание ребенка, который пока не понимает, что в мире возможно, а что нет, еще не приобрело устойчивость. Для него первичный мир всегда освящен, и стоит наступить темноте, как все привычное исчезает и может случиться все что угодно. Этот иррациональный страх прорывается всякий раз тогда, когда мы утрачиваем чувство своего присутствия в мире и перестаем воспринимать его законы, которые разграничивают привычное и чуждое, возможное и невозможное.
На первом этапе погружения в иррациональный страх происходит разрушение всякой картины мира. В феноменологическом смысле изменяется сознание — его интенциональный поток замирает. Всякое ноэматическое содержание перестает восприниматься как реальность и интенции, утрачивая собственную направленность, оказываются в своеобразном ступоре, тем самым самоотрицаясь (так как иным способом существования, нежели быть направленностью, они не обладают).
На втором этапе иррациональный страх грозит породить из себя все что угодно. Любая фантазия, любой бред начинают приобретать черты реальности. Любые фантомы человеческого разума угрожают осуществиться и перед этим нет никакой защиты. Однако не эти кошмарные фантазии продуцируют страх — они сами лишь его случайный эпифеномен. Если повседневный страх возникает из фантазий, ожиданий или других представлений, то в этом случае наоборот — страх первичен.
Иррациональный страх невозможно схватить в классическом философском дискурсе как простое отношение ноэзиса и ноэмы. Он не имеет конкретной мотивации, не открывает никакого ноэматического содержания, не предопределен общим эмоциональным настроем (преобладающим интенциональный течением). Иначе говоря, иррациональный страх не может быть описан через ноэму, интенцию или ее мотивацию.
Иррациональный страх блокирует интенцию не внешней мотивацией, а непосредственно изнутри нее самой. Лишаясь направленного импульса, интенция самоотрицается. Это значит, что иррациональный страх обнаруживается не в особой интенции, на него направленной, но как нечто имманентное каждой интенции потока сознания.
Всякая интенция сознания движется не «сама по себе», а в некоей среде. Эта среда может быть истолкована как сопричастность всех интенций друг другу, образующая единство сознания (в буддистской Абхидхарме — это прапти — непсихическая санскара дхарма, стягивающая поток дхарм в единую сантану).
Любой опыт сознания всегда открывается в целостности со всем сознанием. Не может быть двух фрагментарных переживаний одновременных интенций «самих по себе», хотя эти интенции могут быть безотносительны друг к другу (т.е. никак не мотивировать друг друга).
Единство сознания обнаруживается не в особой интенции, а в единстве переживания, имманентном каждой интенции феноменального потока жизни. Переживание целостности жизни открывается не на уровне внешней согласованности интенций (например, через общие или взаимные мотивации), а на уровне их внутреннего содержания — как имманентное переживание каждой интенции.
Иррациональный страх лежит там же, где опыт единства сознания — в сопричастности интенций потока жизни, обнаруживающейся в имманентном содержании каждой интенции.
Первоначально иррациональный страх вызывает внутренний ступор всех интенций потока, обнаруживаясь в качестве имманентного всем интенциям содержания. На этом этапе происходит распад переживания целостности жизни: сознание начинает распадается на фрагменты, что полностью предвосхищает опыт умирания. Тем не менее, хотя иррациональный страх полностью вбирает в себя страх смерти, он не сводится только к этому.
На втором этапе иррациональный страх проявляется как ужас перед тем, что может случится «все что угодно». Разрушенное единство мира грозит новым произвольным соединением в нечто абсолютно чуждое, где невозможное становится возможным, и от этого нет никакой защиты. Именно на данном этапе пробуждаются самые дремучие фантазии, угрожающие своим реальным воплощением.
Но самый большой ужас внушает то, что распадающийся жизненный мир начинает реально складываться в замкнутый шизофренический мир, оторванный от жизненных миров других людей. Эта изоляция внутренне переживается как помещение в ад, а посторонним наблюдателем будет эмпирически восприниматься как сумасшествие душевнобольного.
Принципы описания привычного повседневного мира человека ассоциативно связаны с переживанием целостности мира. Именно они защищают от иррационального страха и сползания в шизофреническую изоляцию, поэтому большая устойчивость мироописания увеличивает защищенность человека. На страже этих принципов стоит инстинкт психологического самосохранения, который не позволяет человеку переступить границы собственного мироописания.
Однако есть сила, которая не просто служит барьером для иррационального страха, но активно вытесняет его; это — интуиция присутствия другого жизненного мира. В этой интуиции внутреннее переживание целостности мира Другого передается таким образом, что позволяет восстановить собственное переживание единства жизни.
При условии, когда принципы мироописания являются общими для разных людей, они начинают ассоциативно связываться с содержанием интуиции присутствия. Соответственно, коллективное мироописание воспринимается как самая надежная защита от вторжения страха, а всякое несоответствие коллективному мироописанию порождает чувство беззащитности перед иррациональным страхом. Поэтому любое несоответствие человека принципам коллективного мироописания воспринимается в обществе как умственная или психическая неполноценность, и это общественное осуждение мотивировано боязнью беззащитности.
Человек оказывается привязан к коллективному мироописанию, которое превращается для него в систему фильтров сознания, отсеивающих в восприятии все принципиально новое и, тем самым, препятствующих творческой самореализации.
Подлинный мир вне этой системы фильтров бесконечно многообразен и допускает бесконечные способы мировосприятия и мироописания. Однако, переход к принципиально иному видению мира, основывающемуся на других принципах мироописания, встречает естественный барьер — иррациональный страх.
Пройти этот барьер можно лишь обладая достаточной силой воли, которая не допустит самоуничтожения при утрате переживания целостности мира. При этом воля не может быть здесь понята как еще она интенция наряду с другими, ибо при утрате переживания целостности жизни любая интенция перестает как-либо мотивировать другие, и, соответственно, волевая интенция оказалась бы изолированной и беспомощной. Иначе говоря, противостоящая иррациональному страху воля может обнаружиться только в самом имманентном интенции содержании, как сила, способная восстановить переживание целостности мира. Именно эта сила не дает человеку погибнуть, когда иррациональный страх разрушает его мир.
Только пройдя границу иррационального страха можно открыть принципиально иные уровни сознания. В реальной практике за подлинный мистический опыт очень часто принимают не подлинный переход на другой уровень сознания, а изменение восприятия на своем же собственном уровне. Например, наркотики, которые принципиально изменяют характер сознания, в действительности не выводят за его пределы, но лишь придают восприятию несколько иную форму. То же можно сказать о целом ряде мистических психотехник. Все это не имеет отношения к реальному расширению сознания, которое невозможно без контролирования иррационального страха.
Стихийный прорыв иррационального страха, лишающий возможности укрыться в коллективном мироописании, может привести в качестве защитной реакции к упрощению картины мира: ведь чем проще мировосприятие, тем надежнее его законы. В результате человек попадает в упрощенный мир, теряя какую-либо связь с коллективным мироописанием. Это аутистское замыкание в собственном мире окружающими людьми воспринимается тоже как сумасшествие, хотя многие из нормальных являются точно такими же «сумасшедшими», лишь симулируя нормальность.
При этом следует отличать аутисткий мир сумасшедшего, выстроенный им для собственной психической самозащиты, от аутисткого мира сумасшедшего, который возник стихийно в результате разрушения переживания единства мира. Последний носит адский характер. В соответствии с различием этих двух типов аутистких миров сумасшедшего следует различать и два типа тоталитарных сект — одни из них, которые носят рациональный характер, предлагают упрощенную картину мира, в рамках которой происходит полный контроль сознания адептов и их изоляция от остального мира, другие же представляют собой чистый прорыв иррационального, и здесь уже никто ничего не контролирует, полностью отдаваясь во власть потусторонних сил.
Здесь открывается перспектива перехода от анализа индивидуального сознания к анализу массового сознания, в котором эти два типа сумасшествия могут создавать гибриды в виде различных социально-политических химер.
Добавить комментарий