О чем и как говорит философ? Находится ли он у края зияющей бездны или его окружает дружелюбный круг вещей? Способен ли философ, подобно гадальщику или магу, призвать мир, собрать его вокруг себя или собрать себя в мире? Будут ли эти загадки разгаданы?
Может ли наш взор быть неослепленным, движения — символами (в терминологии А. Арто — иероглифами), а мы сами — подобными тем существам, которые вне платоновой пещеры носят на плечах подлинные образцы вещей? В чем отличие нашего языка от того, который использовали ведийские мудрецы, чья мысль потому была миром, что сама была внутренним священнодействием, который сам был телесным воплощением изначального слова и звука?
Можем ли мы игнорировать тот факт, что масса наиболее употребительных «слов и выражений» напрямую восходит к терминологии охоты и кулачного боя: «ускользание мысли», «достижение результата», «занять твердую позицию», «обойти проблему», «случайно напасть на верное решение». Само славянское слово «мысль» соответствует современному «охота» (которое, по меткому замечанию А. Тимофеенко, в свою очередь значит «желание»). Оригинальная латинская терминология сплошь военизирована; speculatio, например, непосредственно значит «разведка».
Что мы еще можем ожидать от письменного языка, с появлением которого сам язык обретает пространственную структуру? Наше философское письмо дает нам возможность скрыть собственное «тело без органов» (взгляд). Первоначальной же «материей» выступает голос. Вполне вероятно, что разделение на мужской и женский рода ведет свою родословную к разделению на женскую и мужскую речь и на женский и мужской язык, отголоски чего мы можем наблюдать еще в шумерском и японском языках. Однако, также возможно, что и это разделение ведет к узнаванию людей и их жизненных миров по голосам, — поскольку мужской голос практически всегда весьма отличен от женского. Подобные исследования языка проводил Э. Сепир. Кроме мужского, женского и детского языка, он находил языки измененной телесности (горбатых, хромых и т.п.). Каждый из увеченных носит в своей телесности и своем языке свой собственный миф.
Голос притягивает к себе слушателя и организует пространство, центром которого становится позиция говорящего, который не простого говорит, но указывает на своих слушателей (подобно Адаму, дававшему всем вещам имена). Описанной ситуации высказывания соответствует «одномоментное» высказывание, «статический иероглиф». Для записи такого высказывания действительно достаточно одного рисунка или знака. Мистериальные же порядки предполагают развитие, опыт сопричастности и переживание всего, что имеет место в их пределах. Танец — это первое движение символов в ритуале. Порядок танца — иная схема участия телесности, усматриваемая нами в риторике и поэтике. Речь обретает продвижение, слушающий — участие, а язык — периоды, колоны, коммы, ударные и безударные слоги. Такому языку следует поэзия, телу — мистерия. Такая речь — это ритм тела и дыхания, движения и остановки которого следуют ритму сердца, но не разума.
О языке тела как первом порядке языка стал говорить уже Джамбаттиста Вико. Соответствующие рассуждения мы найдем в разделе «О Поэтической Логике» второй книги его «Оснований новой науки». Язык жестов-указаний был языком богов, т.е. боги были первыми словами, которыми «Поэты создавали из тел Мифы». Однако, «позднее, когда сила абстракции увеличилась, эти огромные фантастические образы уменьшились и были приняты за маленькие знаки». Этот божественный «иероглифический» (от греч. hieros — священный) язык сменился языком Символов или Гербов века Героев, а затем языком Письменным века людей. История Языка вместе с историей Метафизики, Экономики и Политики всегда была вписана в порядок жизненного мира людей. Если язык Века людей — это язык слов и букв, то в Век Героев говорили и писали символами, гербами и давали имена. Доказательством этого у Вико приводится в частности то, что «словом» в древних языках называют «имя».
Величайшим иерархом, шумером, жрецом, изъяснявшимся иероглифами, был Гегель — уникальное явление в истории духа, так как именно у него философия удостоился стать священной мистерией, обнимающей все мироздание. Текст Гегеля ужасен с точки зрения стилистики и орфографии немецкого языка, поскольку написан в действительности иероглифами. В тексте, записанном чуждыми подлинному гегелевскому языку приемами, тело Гегеля предстоит расчлененным, так что его наследники имеют возможность причащаться его мудрости. Гегель сам был богом своего священного действа. Один из его приемников — В.И. Ленин — «выкинул» из патриарха классической философии «боженьку», остановил священный танец, за что сам удостоился вечной жизни в ступенчатом зиккурате.
Мистериальные тела тесно смыкаются с движением символа в ритуале. Такты и схемы движения событий являются в мистерии событиями, происходящими с конкретными телами и в силу включенности движений и перемещений тела. Поэтому знаками событий и всякой дальнейшей классификации становятся телесные признаки и проявления, как например у описанных Виктором Тернером ндембу. Мистериальный порядок языка пребывает до конца в поэзии: с шумерских гимнов, отягченных многочисленными рефренами, соответствующими повторению ритуального действа, до Горация, открывшего строфу без внутреннего движения ритма с фиксированным числом слогов. Риторическая схема языка сопутствует поэзии.
Мистерия организует тело и язык не как указывание и высказывание, но как подражание (ср. аристотелева «Поэтика») и повествование. Части речи становятся действующими телами и следуют друг другу самым причудливым образом. При этом учение о следовании частей по смыслу входит в риторику, а учение о звуках, слогах, словах, грамматике и синтаксисе входит в поэтику. Фигуры риторики (удвоение, эпаналепсис, антистрофа и др.), ведя свое происхождение из поэтического искусства, приносит в речь мистериальные порядки. В пределах риторики оказывается возможным соположение частей речи таким образом, чтобы они подтверждали друг друга, или своим контрастом противоречили друг другу, или, не будучи сводимыми, дополняли друг друга. В этих пределах возможна логика, соположение суждений и выяснение и взаимного отношения. Здесь впервые появляется предложение. Принципиально возможны две организации временности речи: организация риторики (поэтики, софистики) и организация философии, из которых только первая является новой организацией языка, вторая же вынуждена иметь дело с языком на основании уже имеющегося усмотрения божественных порядков. Не речь организует язык философии, но неослепленный взор и то, что он усматривает. Тот же взор организует порядки геометрии и музыки. Отсюда ведут свое происхождение науки о построении государства и новой человеческой телесности. Несомненный «аполлонический» характер этой телесности, о которой очень много заботятся, сопрягается с музыкальными и геометрическими порядками, согласующими душу и взор, направленный на созерцание космоса.
Добавить комментарий