«Европейский нигилизм» и два вопроса о ничто М. Хайдеггера

Текст доклада, подготовленный для ХIX межвузовской научной конференции БОГ. ЧЕЛОВЕК. МИР

В 1967 году Мартин Хайдеггер издает небольшое сочинений «Европейский нигилизм», являющимся по своему содержанию сконцентрированными мыслями, изложенными в последствии в двухтомном сочинении, озаглавленном «Ницше», что в свою очередь имело своим истоком лекции, прочитанные Хайдеггером с 1936 по 1940 гг. в университете Фрайбурга-в-Брейсгау. На русском языке сочинение представлено широкой публике в сборнике «Время и бытие» в серии «Мыслители прошлого», изданного в Москве в 1993 году в переводе В.В. Бибихина.

Понятие нигилизма, из которого исходит Хайдеггер в наследии Фридриха Ницше проговаривается прежде всего в сборнике, озаглавленном как «Воля к власти», изданного и отредактированного после смерти философа. Известно, что в сфабрикованной книге, и о чем замечает Мартин Хайдеггер, «произвольно и неосмысленно совмещены и переплетены ходы мысли из совершенно разных периодов на разных уровнях и в разных аспектах искания», что позволяет сравнить этот труд едва ли не с фрагментами ранних греческих мыслителей. Так не мыслителю ли уровня Хайдеггера стоило бы обратиться к этим «фрагментам», к тексту «Воли к власти» дабы воссоздать помысленное Ницше, поскольку в представленных записях «так он никогда не думал»2, c. 69? Учитывая онтологическую интенциональность мысли Хайдеггра предпринятый проект по воссозданию аутентичности представлений о европейском нигилизме Фридриха Ницше кажется уже сам по себе достойным внимания.

Остановимся вначале немного на самом названии сочинения – «Европейский нигилизм». Даже при самых смелых воззрениях, кажется, что нигилизм не может быть никаким иным, кроме как европейским. Действительно, представить себе нигилизм в том виде, в котором он представлен на европейской почве в восточной или каком-то ином регионе представляется крайне сомнительной игрой разума, и вряд ли будет иметь какое-то отношение к действительности. Во всяком случае до середины XX века. К чему тогда эта акцинтеровка нашего внимание к Европе? Конечно, учитывая колоссальное влияние христианства в западном мире, мы вправе искать религиозный исток любого европейского явления прошедших столетий, любого феномена и архетипе. При такой позиции, несмотря на по видимости сошедшей теологической парадигме в интеллектуальном пространстве западного мира, полностью избежать в любом дискурсе религиозный аспект не представляется возможным, если все же мы заняты тяжелым и основательным поиском истоков. В том числе и исток европейского нигилизма, констатируемый Фридрихом Ницше в «смерти Бога». Конечно, смерть Христа в Евангелие, одного из ключевых моментов христианства, и смерть Бога по мысли Ницше принципиально разные смерти, говорящие нам о разном. И все же, не услышим ли мы в пророческих словах Христа, сказанных на Тайной вечери о грядущем предательстве, далекий отголосок крушений верховных ценностей? К тому же, едва ли не в исторически первом своем значении, нигилизмом обозначали одну из средневековых ересей, «выступавших с позиции отрицания догмата о богочеловеческой природе Христа» 5, c. 84. Но оставим этот вопрос открытым. При этом замечании, несмотря на то, что Мартин Хайдеггер бегло просматривает исток понятия нигилизма, находя его тем не менее в среде немецкой мысли начала XIX века (а если верить Новой философской энциклопедии, то как понятие «встречается в европейской теологической литературе средневековья»), а так же показывает, что само понятие введено Иваном Тургеневым в качестве обозначения «того воззрения, что существует только сущее… и кроме него ничего»2, c. 64, для просвещенного европейского общества, несомненно, нигилизм стал едва ли не синонимом или ярлыком такого мыслителя как Фридрих Ницше, без которого это понятие, ставшее явлением, прослеживающееся в самых разных сферах человеческой жизни, вряд ли бы имело такой отклик в европейских умах. Ницше, как это подчеркивает Хайдеггер, говоря о «европейском нигилизме», понимает нигилизм ни как «Дух эпохи, выраженной в мысли», будь это так, нигилизм бы утратил свое существенное влияние вместе со смертью Ницше, будь это так, нигилизм потонул вместе со множество других -измов в пучине исторического процесса, но как «долговечное событие, от которого существенно меняется истина о сущем в целом» 2, c. 69, как истинна о том, что «все прежние цели сущего пошатнулись», что в конечном счете само сущее теряет всякий смысл, и среди прочего сам человек, и даже прежде всего человек остается один перед самим собой, потеряв всякие ориентиры, не обладающий еще мужеством быть, и мужеством мыслить. И все это явление нельзя констатировать лучше, чем признать в конце концов, что «Бог умер», – тезис, требующий своего отдельного слова о нем. Это смерть не столько Бога, живущего в храме, не смерть христианского Бога или богов иных земель, но «безвластие всего сверхчувственного, чему человек должен и хотел бы подчиниться». Это истина о том, что человек открывает глаза и, вглядываясь в мир, обнаружит его пустоту, чистое сущее, лишенное смыслов и целей. И себя среди прочего сущего. И осознание, что «сверхчувственный мир идеалов и прежних ценностей уже не несет в себе жизни, он мертв» 1, c. 489. При таком взгляде на Ницше, становится оправданным то, что Хайдеггер именует его нигилизм классическим, тем самым давая как почву для размышления относительно исторической судьбе нигилизма, так и по видимости отодвигая роль Ницше на второй план. Ницше не смог бы удержаться на этой высоте взгляда, взирающего на мир сущего как он есть, лишенным всякой ценности, являющейся по определению ложной, если она мыслится во вне самого мыслителя.

Ницшевский нигилизм понимается Хайдеггером как переоценка всех прежних ценностей. Таково и классическое понимание нигилизма, выдвигающий единственной целью и мерою всего сущего самого человека. При такой постановке понятия нигилизма становится ясно, что его феномен существовала задолго до Ницше, а именно в тезисе софиста Протагора, гласящем, что «человек есть мера всех вещей, сущих – что они существуют, несущих – что они не существуют», и на это же указывает Мартин Хайдеггер, проводя с этим тезисом параллель с декартовской метафизикой, где и в том и другом случае «истина о сущем здесь и там у Протагора и Декарта имеет одну и ту же сущность, отмеряющееся через «ego», что при несколько внимательном рассмотрении открывает принципиальное различие двух положений, выражающихся в том, что Хайдеггер акцентирует внимание на субъектности картезианского принципа. Более того, после Декарта, как это находим у Хайдеггера, «субъектом становится человеческое Я». Вплоть до наших дней, разве что еще до сих пор в логической науке субъектом по-прежнему можем увидеть и «камни, растения, зверей» 2, c. 118, и все то, с чем человек имеет дело. Декарт утвердил место человека, освободив человека к новой свободе, однако на почве европейской метафизики. Той самой почве, против которой впоследствии восстанет голос Фридриха Ницше. И все же, по-видимому тезис Протагора и декартовское «Cogito» с сильным треском могут быть выведены из формулы «Бог умер», хотя бы уже потому, что декартовский принцип, как и вся его метафизика попусту не работает без идеи Бога, и по большому счету только эта идея прямо или косвенно отражена в его философии. Протагор же, с должным немецкий педантизмом, которого у него не было и быть не могло, кроме прочих вещей, мерилом которым выступает человек, должен был бы поставить и самого человека на поле всего сущего. Но сделав так, он обнажил бы предпосылки для формирования того, что мы называем личностью, что не было даже у Декарта, поскольку его мыслящее Я, работает не только в отрыве от личности, но и от человека в целом, являясь предпосылкой существования любого разумного существа. Поставив себя в ряду всего сущего, человек «превращается в ἐγώ через ограничение» 2, c. 117, но вместе с этим все так же лишен предпосылок для личности.

Несмотря на то, что Хайдеггер ищет исток европейского нигилизма в самих истоках Европы, а в месте с этим впоследствии в лекциях о Гераклите с не меньшими силами на этой же почве найдет исток европейского мышления, сам Ницще в «Воле к власти», а именно в предисловии указывает на то, что то, о чем он собирается говорить – это история двух прошедших веков, «история двух ближайших столетий» 4, c. 25, и в этом смысле насколько уместны попытки Хайдеггера говорить о столь древних истоках нигилизма? Действительно, как будет видно у Ницше, нигилизма не просто феномен европейской культуры, но культуры христианской, ее морали.

Ницшевский или как Хайдеггер его называет классический нигилизм по мысли Хайдеггера, и о чем он замечает в самом начале работы, это не просто отказ от ценностей, но переоценка всех прежде существующих ценностей, и поскольку нигилизм не снимает ценность вообще, то остается одно ценное, и столь лестное для Хайдеггера, а именно бытие. Тем самым, не вправе ли мы сказать, что нигилизм, подойдя в плотную к бытию, не преодолевая его фактически, и не снимая вопрос о ценности, и тем самым не проговаривает этот вопрос о том какова цена ценности? Поскольку ценность здесь едва ли не синоним смыслу, а так же и цели, то поскольку смысл и цель за рамками всякого сущего в его многообразии, то ценность сама по себе не может быть упразднена и сброшена с очередного парохода очередной современности, как не может быть стерто бытие. Под таким углом зрения вопрос о смысле бытия – это вопрос риторический, а по существу тавтология. Но как было сказано, нигилизм носит не вре′менный, а временно′й характер.

Учитывая характер сочинения «Воли к власти», о чем было сказано выше, Хайдеггер намечает пути и условия, которые могли бы удовлетворить нас, требующих ответа на вопрос о нигилизме. Из всего сочинения, стоит по мысли Хайдеггера остановиться на фрагментах, «восходящих к периоду ясности и острейшего прозрения»; содержащем «сущностное ядро нигилизма», а так же он «должен быть пригоден для того, чтобы поставить на соответствующую почву размежевание с ницшевским пониманием нигилизма»2, c. 69-70. Такой подход позволяет отбросить несущественные с точки зрения поставленной задачи – обретения понимания сущности нигилизма – добавочные второстепенные мысли. И первый фрагмент, к которому обращается Хайдеггер звучит следующим образом: «Что означает нигилизм? – Что верховные ценности обесцениваются. Пропала цель; пропал ответ на “зачем?”»4, c. 31, из чего Хайдеггер замечает, что нигилизм это процесс. Исходя из этого, можно было бы перевести нигилизм на русский язык как ничтожение. Не меньший процесс, чем бытие, чем истина. И как любой процесс, имеет свой исток и цель.

Остается ли ценность, пока существует любое «зачем?», или здесь наличие вопроса, как, впрочем, наличие любого вопроса, заявляет о себе отсутствие основания? И мы, перед вопросом «зачем?», не осмелимся ли представить себе, что в этом вопросе говорит с нами пустота ничто на равном с нами языке, а стало быть любое обращенное слово миру вырывается из сердца неслышимой тоской, если прежний мир мертв, а для Ницше еще не ожил, то не в этой ли пустоте чистого от любых ценностей и кумиров мира и стоит искать пульсацию жизни, и стало быть свой человеческий, а в данном случае сверхчеловеческий образ? В конце концов, мы постоянно слышим и говорим в контексте нигилизма о переоценке ценностей, о полагании новых ценностей, но не видим содержания этих ценностей. Решимся сказать, что фиксированы они в «декларации прав человека», но Ницше именует их «верховными ценностями, тем самым снимая любую возможность увидеть за ними их частный момент, и сама необходимость их менять лежит в констатации «смерти Бога». И все же о ценностях ни слова в том нашем привычном поиске, в котором мы обречены ставить вопросы, лишенного всякого смысла. Но вот «при верном осмыслении», то есть по мысли Хайдеггера, суть переоценки ценностей не в том, что мы ставим новые, «но в том, что “бытие”, “цель”, “истину” он понимает уже как ценности и только как ценности» 2, c. 120. При таком понимании полагании ценностей, мы могли бы найти ему аналогию в гегелевском становлении духа.

Появление нигилизма в европейской мысли кроме всего прочего ввело проблематику ценности. Сама идея ценности в метафизике, – справедливо пишет Хайдеггер, – пришла к господству недавно и решительно только через Ницше» 2, c. 69. В последствии возникает философское учение о ценности, выделяя ей особое место – аксиология. Это не значит, что до какого-то момента о ценностях не заходила речь в философском дискурсе, равно как не значит, что появления нигилизма не было в тех или иных формах обесценивания ценностей, и ценностей конкретных. Но с этим возникает, как подчеркивает Б.В. Марков, «ценностное понимание мира», при этом «ни античность, ни Средневековье не знали ничего подобного “духу”, “культуре”, “ценностям”» 1, c. 591.

Классический нигилизм не лишен тревоги за сущее, лишенное ценности, и более того, как подчеркивает Хайдеггер, не снимает онтологическое положение ценности, но только здесь по существу и выявляет ее. Лишь с исчезновением этой тревоги, этой пульсирующей боли, лишь в этот момент истинной потери ценности мы по-настоящему ощущаем величие трагедии. В этот момент мы можем констатировать падение нигилизма. Для Ницше же «проявление крайней формы пессимизма, истинного нигилизма» есть «переход в новые условия жизни» 4, c. 85. Впрочем, что стоит за этой жизнью – вопрос остается открытым. Человек не просто творит смыслы сущего, задавая цель и ценность сущего, но отвечает за исток сущего, окружающе и формирующее его пространство мира, и, в то же время, вторгаясь тем самым в бытие человека, неизменно трансформируя его, и в конечном счете задает темп и вектор жизни. Человек взглядом и жестом, указывая на лежащее подле него сущее, очерчивает свои границы, и отвечает на вопрос о самом себе. Но он протягивает руки и натыкается на вещи. Это едва ли не низший в оценочном значении род сущего, так же претендующий на свое место и роль в жизни человека. И вместе с этим человек стоит в одном ряду и равен окружающим его вещам. Переоценка верховных ценностей, не снявшая проблему ценности вообще, отражается громоздким торжеством вещей.

Обесценивание мира, крушение верховных ценностей, констатация «смерти Бога» обращает Фридриха Ницше к проблеме человека. Это проблема не мира, не оправдавших наших ожиданий, но самого человека, его природы. Здесь как никогда уместно вспомнить дионисийсвто Ницше, утверждавшего верховным благом человека никогда не рождаться. Поверни он голову в другую сторону, в сторону самого мира, столь ненадежно скрепленного своими узлами-ценностями, и он впадет в то, к чему призывал Карл Маркс – к делу изменения мира, а не его очередному объяснению. Но Ницше не готов объяснять и человека; само «объяснение мира», как одной из ключевых философских забот, по видимости, выпадает из поля зрения и Ницше. И так, ничто, заявив о себе, говорит о своем оценочном взгляде на все сущее; в «понятии и слове ничто, - пишет Хайдеггер, - для нас большей частью сразу же слышится ценностный тон, а именно тон ничтожности» 2, c. 96. У Ницше впервые понятие ничто еще не потеряв своих онтологических корней, но уже устремлено в объятия положения вещей в космосе.

В 1929 году во Фрайбургском университете, сменяя на посту Эдмунда Гуссерля, Хайдеггер прочитал лекцию, вошедшую в историю под названием «Что такое метафизика?», где кроме прочего уже затронул вопрос о ничто, спросив: «Как обстоит дело с этим Ничто?» 3, c. 27, словно это единственное, что остается нам найти на поле, вспахнутом наукой. Однако, это два совсем разных ничто и первое, то есть ничто доклада «Что такое метафизика?» дает о себе знать прежде всего в языке. Это ничто результат диалектического остатка, с которым как с единственным остается иметь дело мыслителю, словно боги, поделив между людьми заботы, оставили в забытии философа, на долю которого пришлось это самое ничто. Пропасть в сорок лет отделят два текса Хайдеггера, в которых проговаривается вопрос о ничто. «Ничто есть полное отрицание всей совокупности сущего», - пишет Хайдеггер в 1929 году и столь близко стоит к 1967 году, когда в обозначенном докладе, уже под полным влиянием Ницше, он скажет, что подобным образом мы, поднимая вопрос о ничто, «приписываем ему то, в чему ему следует отказать». Только в контексте нигилизма, способного преодолеть метафизику, ничто говорит с нами едва ли не на равных правах вместе с сущим, только через нигилизм ничто преодолевает свою логическую несостоятельность. Классический нигилизм Ницше, по мысли Хайдеггера, не способен помыслить ничто поскольку «заранее и исключительно понимает его из ценностной идеи, как процесс обесценивания верховных ценностей» 2, c. 75. Таким образом, становится понятным понимание нигилизма Фридриха Ницше как классического, то есть стоящего на метафизической почве, в которой вопрос о ничто еще не был поставлен. Преодоление нигилизма будет ознаменовано фундаментальным построением вопроса о ничто. Но будет ли это постнигилизм, как можно было бы сказать используя столь распространённую приставку пост к существу нигилизма, и вслед за этим не стоит ли где-то на краю горизонта то, что мы могли бы в последствии обозначить как неонигилизм, то есть вопрос о ничто за пределом его ничтожности как очередной? Понятие постнигилизма встречается в литературе, в частности М.С. Уваров в «Архитектонике исповедального слова» обозначает подобным термином философские игры ХХ века, то есть как психологическое настроение философского пространства, но минуя его фундаментальную постановку. В этом смысле, можно с уверенностью сказать, вспоминая постановку вопроса о бытии, сделанную Мартином Хайдеггером, да таким образом, едва ли не разрушив само бытие в этой постановке в его преодолении, что и вопрос о ничто еще не был поставлен должным фундаментальным образом, поскольку такая постановка в действительности есть угроза бытия мышления. Так что же такое пост-нигилизм в своих предельных притязаниях как не фундаментальная метафизика; подобно тому, как фундаментальная онтология Мартина Хайдеггера впервые, если верить ее автору, ставит вопрос о бытии, так метафизика после своего завершения, или то, что от нее останется впервые ставит вопрос о сущем в его чистейшей форме, лишенном идей, ценностей и смыслов. Под таким углом зрения, становится понятным, что нигилизм Ницше не преодолел смысл и ценность сущего, очистив его от всего лишнего. «Ничто тоже цель? – спрашивает Хайдеггер. - Несомненно, ибо воля волить Ничто все-таки еще позволяет воле волить» 2, c. 80. И вопрос о смысле все еще остается открытым. Простое умолчание или ссылки на необоснованность такого вопроса как не имеющего основания или не входящего в сферу компетенции о смысле, едва ли преодолевают смысл и снимают всякую необходимость очередной постановки вопроса о смысле. Классический нигилизм – это нигилизм психологический, состояние потери смысла и ценности. Он ближе к патологическое депрессии, чем к метафизической чистоте сущего, но без которого не мыслим сущностный исток нигилизма. Подобно тому, как понятие бытия выводит на интеллектуальную арену онтологию, так понятие ничто дает основание нигилизму как фундаментальной системе, или тому, что можно было бы назвать пост-нигилизмом. Фундаментальность пост-нигилизма в том и состоит, что понятие ничто достигает своего предельного понимания и выходит за рамки самого себя, и тем самым обнаруживает себя в безоценочной действительности сущего. Не самое доброе слово и едва ли не запятнавшее себя для особой сферы философской мысли. Все три формы классического нигилизма, подчеркнутые Хайдеггером, это состояние психологические, и в предельной форме выражает лишь то, что весь мир, полный ценностями и смыслами лишь отражение слабости человека, его неспособности быть собственно человеком.

Второй фрагмент, попавший во внимание Хайдеггера, подписанный как «Крушение космологических ценностей» может быть сведен к следующему. А именно, что нигилизм есть следствие падения духа от бессилия найти хоть какой-то смысл. Возлагая большие надежды на мир, человек впадает в большую ошибку, поскольку все что от в конечном счете найдет и предоставит самому себе как цель, будет Ничто. И как это всем понятно, всем, кто не умея плавать и ничего не зная о море и его глубинах, бросается в немолчно шумящую морскую пучину, рискуя погибнуть! И, если вопрос был поставлен корректно, а не притянут, то не вправе ли мы усомниться в своих притязаниях, оставив мир и ценности в покое? Не должны ли сказать, что путь к цели не приведет через искания? И если да, то не оправдана ли в таком случае ницшевская сверх-антропология – поиски преодоления человека? И в этом так же мы видим проявления классического нигилизма. И поскольку предельная, последняя форма нигилизма, как об этом говорит Хайдеггер, подразумевает «неверие в метафизический мир» и как следствие признание единственной данной реальности как истинной, ставшим столь невыносимым, лишенным всякого смысла, то человек, чье теперешнее состояние иначе как тоской и не назвать, не вправе ли признать под тяжестью этой боли, что его представление или представление человека о мире было ошибочным и вместе с этим с не меньшей силой признает и реальность мира, пусть и под светом бессмысленности.

Таким образом, подводя итог вышесказанному, обозначим следующее. Классический нигилизм или нигилизм в мысли Ницше в отношении к Ничто как фундаментальной категории нигилизма стоит на позиции переоценки верховных ценностей или сущего, являющимся делом опыта человека и фактически задающим координаты его бытия. Ценность в этом случае занимает ключевую позицию и не позволяет нигилизму преодолеть Ничто и тем самым поставить фундаментальный вопрос о существе Ничто. Этим должно быть занято то, что, как указывалось выше, обозначено как пост-нигилизм или фундаментальная метафизика отношение которой к Ничто стоит таким образом, при котором сущее лишается ценностной характеристики, а вместе с этим смысла и цели, если речь идет о мире. Боле того, если в классическом нигилизме сам человек включен в переоценку ценностей, тем самым давая основания идеи сверхчеловека, то в обозначенном пост-нигилизме человек, как смыслообразующий субъект, лишенный воли полагать смысл как уже нечто чуждое ему, так же попадает под нигилистическую редукцию.

Вопрос о существе нигилизма как производного от Ничто – категории древней и почтенной, заявившей о себе едва ли не на заре философской мысли, – несомненно будет давать о себе знать и в дальнейшем под новыми углами зрения, высвечивая все новые пятна и трещины на старом предмете. Ничто, и в виде отсутствия, и в виде лишенного смысла сущего и человека в том числе, влияет на нас в не меньшей степени, чем нечто. Ничто это и предмет логики и этики, метафизики и эстетики, но тем и не ограничивается. И все это многообразие, при всей видимости дать полное и исчерпывающее представление о сущности ничто, в действительности, и как это часто бывает, за всем своим многообразием и столь противоречивым, лишь отдалят нас от искомого предмета. Но ищем ли мы ничто как нечто сущее среди сущего и каков статус такого поиска?