Предлагаемая вниманию статья является попыткой представить проблему континуальности в постмодернистском тексте на примере одной из повестей Дж. Фаулза «Загадка» (The Enigma). Ее завязка представляет факт таинственного исчезновения почтенного члена общества Джона Маркуса Филдинга, а действие — расследование этого факта. Однако результатом оказывается возникновение любви между детективом Дженнингсом и бывшей подругой сына Филдинга — Изобель. Тайна исчезнувшего остается неразгаданной, а текст раскалывается на фрагменты, сложно соотносящиеся друг с другом. Исчезновение Филдинга и расследование (с одной стороны) и финал — фрагмент текста, начинающийся со встречи Дженнингса и Изобель, — (с другой) формируют два различных пространства, одно из которых является избыточным по отношению к другому. В связи с этим [138] возникает вопрос: возможно ли восстановление континуальности? Попытка ответить на этот вопрос имплицитно содержится в работах исследователей текстов Фаулза (см., например: Eriksson Bo H.T. The `Structuring Forces’ of Detection. Uppsala, 1995), рассматривающих повесть как постмодернистский вариант детектива. Однако анализ архитекстуальных связей детективного повествования с повестью не позволяет избежать вопроса о том, кто является протагонистом «Загадки»? В детективном повествовании — это всегда тот, кто расследует преступление. Все окружающие персонажи, начиная с жертвы, — только фон, позволяющий детективу проявить свои блестящие способности. В данном же случае именно Дженнингс, появляющийся в середине повествования, оказывается скорее фоном, при том что жертва в том или ином виде «присутствует» от завязки до финала. Имя жертвы — John Marcus Fielding — можно рассматривать как интертекстуальную цитату — отсылку к Генри Филдингу (Henry Fielding), и, соответственно, к другому архитексту — к роману-novel английского Просвещения. Обращение к Филдингу формирует не внешний (как в случае с детективной прозой), но внутренний архитекстуальный диалог между прозой английского просветителя и текстом Фаулза, имплицирующий еще один — интертекстуальный — диалог двух «точечных» текстов — «Загадки» и «Истории Тома Джонса, найденыша».
Как известно, середина XVIII века в Англии отмечена формированием двух типов novel. Один из них представляет проза С. Ричардсона, другой — роман Филдинга и Т. Смоллетта, который вместо камерного, узкого пространства novel Ричардсона предлагает обратную ситуацию мира (пространства) «большой дороги». Тем самым, в текст Фаулза архитекстуально вводится идея открытого пространства и мотив пути. Более того, интертекстуальная «беседа» между между «Загадкой» и «Томом Джонсом» позволяет осмыслить особенности представления идей. Как один, так и другой текст представляет путь протагониста. Однако как роман, так и повесть не столько анализируют изменения характера, сколько демонстрируют читателю готовую картину, — то, что являет собой протагонист. И развитие повествования предлагает познание условно «готовой» картины через оценку поступков главных персонажей другими (о «Томе Джонсе» см.: Шкловский В. Художественная проза. Москва, 1961). То есть основу сюжетного построения и одного, и другого текста, в сущности, составляет не столько выстраивание (описание) пути, сколько его оценка глазами других персонажей.
Однако соотнесение пространственно-временного аспекта обоих текстов проявляет противонаправленность пути протагонистов. Текст Фаулза предлагает тщательно выверенную хронологическую точность, свойственную и роману Филдинга. Точное указание времени — датирование — «подразумевает и навязывает определенную идеологию времени» (Барт Р. Избранные работы. М., 1994. С. 456), — представление об «историческом» времени, создающем «эффект реальности». Текст повести, как и роман, [139] членится на три формально не выделенные части. При условно равном объеме время каждой следующей части — «растягивается» и становится пространственно-подобным [Более короткий промежуток времени вмещает большее «количество» или «качество» событий]. Третья часть повести (беседа Изобель и Дженнингса) является самой короткой, занимает всего один день (в то время как первые две — месяц). Остановка движения времени в последней части трансформирует «историческое время» во время «мифологическое», а условно «реальное» пространство novel в знаковое пространство romance. Вместо внешнего пути первых двух «временных» частей проявляются черты пути внутреннего. «Историческое» время, жизненная проза, социальное окружение (характерные для любого из вариантов novel) исчезают, оставляя только «внутреннего человека» romance.
Сущность метаморфозы внешний — внутренний человек (novel — romance) проявляется из сравнения с перипетиями романа. Филдинг представляет своего протагониста как человека со смутным происхождением, человека, потерявшего «свое место в мире благодаря тому, что он потерял свое имя» (Шкловский, 1961. С. 279). Тайна рождения (архетипический мотив) Тома Джонса выдерживается до самого финала. Протагонист Фаулза же, напротив, представлен человеком, обладающим именем и, соответственно, занимающим вполне определенное место в мире. Поэтому мотив «узнавания», играющий особую роль в повествовании Филдинга, в тексте Фаулза — трансформирован. В «Загадке» мотив «узнавания» вводится перед началом третьей части мыслью Дженнингса о возможной связи между Джоном Маркусом Филдингом и бывшей невестой его сына. И эта мысль — лишь ложная отсылка: упоминание Эдипова комплекса актуализирует традиционный мотив, но связан он не с узнаванием кем-то кого-то, а с узнаванием самого себя. В отличие от просветительского романа, здесь «узнавание» меняет направление: процесс движется не наружу (как у предшественника: мысли, эмоции, ощущения Тома высказаны, известны, и то, что может изменить ход событий, — его внешняя маска — имя-статус), а внутрь.
Исчезновение почтенного члена общества, обладающего всем тем, чего недоставало его литературному предшественнику и, прежде всего, — именем, позволяет узнать его настоящее лицо, «открывает» которое еще одна интертекстуальная цитата — эпиграф: «Кто мутный, но постепенно, по мере того как осаждается муть, становится прозрачным?». Это стих из пятнадцатой главки Канона Пути классического даосского текста Дао Дэ цзин. Ответ, с которого начинается упомянутый фрагмент текста Дао-Дэ цзина: «Те древние мужи, что Дао-Путь постигли, были таинственны и утонченны, пронизаные Сокровенным. И столь они были глубоки, что распознать их нельзя» («Дао-Дэ цзин» // Даосизм. СПб., 1999. С. 236), — позволяет думать, что исчезновение жертвы детективного повествования есть не что иное как результат попытки выстроить иной путь. Этот путь посредством интертекстуальной отсылки отождествляется (насколько это возможно в сознании человека западного) с Дао, скрывающем себя во всех выразительных [140] фигурах. Джон Маркус Филдинг бежит от мира, сбрасывает свои обыденные маски и становится «столь глубок, что распознать его нельзя», выбирает «форму существования», аналогичную способу бытия Дао — сокрытость. На вопрос «Быть — кем?» он «отвечает» так же, как древние даосы — быть «таким, каким еще не бывал», жить мгновеньем, где настоящего «уже нет», а будущего «уже нет». В поисках того, что не поддается определению (истинного пути — Дао), он — как даосский мудрец — «не может быть» и «не может не быть» (Малявин В. Мудрость «безумных речей» // Чжуан-цзы. Ле-цзы. М., 1995. С. 6).
Таким образом, в пределах повести совершается внешняя и внутренняя жанровая трансформация, воплощающая даосский принцип метаморфозы. Внешне детективное повествование сменяет romance (финал повести). Однако детективную интригу в данном случае можно полагать «следом» подлинного «бытия» novel — просветительского романа, в котором идея пути наиболее очевидно противопоставлена romance: в первом (novel) — движение наружу — к обретению имени «вещи», во втором (romance) — движение от имени внутрь, к глубинному смыслу «вещей». Тем самым архитекст, каковым является novel Филдинга, и интертекст — даосская культура, — оказываются средствами, позволяющими связать внешне избыточные по отношению друг к другу фрагменты в единый смысловой континуум.
Добавить комментарий