В сущности, «вещь в себе» не может быть материальным предметом – ни молотком, ни даже бюстиком Пушкина. «Вещь в себе» – это ноумен, нечто не данное в опыте, существующее по ту сторону опыта, почему, по Канту, мы и не можем ее познать. В предложенном нам контексте это звучит безъюморным педантизмом: замысел рубрики как раз в том, чтобы поговорить о тайне вещей, об их самобытии. Начало этому жанру положил, кажется, Бродский своим устрашающим «Стулом» Мне, однако, хочется продемонстрировать, что разговор о «вещи в себе» в чисто философском плане может быть не лишенным интереса.
Сейчас еще о Канте. Мы познаем только то, что сами же создали. Материал опыта организуется некими априорными, то есть до опыта существующими, формами, которые присущи человеку в качестве так называемого гносеологического субъекта. Соединение эмпирического материала с этими априорными формами чувственности и рассудка и создает опыт как мир явлений – феноменов. Мы познаем исключительно эти феномены. Ноумены, то есть нечто трансцендентное разуму, выходящее за пределы опыта, мы познать не можем, потому что не может их создать. Это и есть «вещь в себе». Ее познание доступно лишь Богу-Творцу, для которого познание и сотворение – одно и то же.
Вся эта философия становится много интересней, когда задумываешься о психологии ее создателей. В случае самого Канта тайна его философии лежит на поверхности: он не знал женщин, причем не по причине неспособности к этому опыту, а в силу волевого решения. Он не хотел, чтобы сексуальная суета отвлекала его от фундаментальных вопросов. Но природа, выгнанная в дверь, как и полагается, вернулась в окно. Это кантовский априоризм. В его основе лежит опыт сексуального самоудовлетворения, аутоэротизм. Этот опыт показал, что для наслаждения половой жизнью первостепенен не партнер, а сама способность к наслаждению. А его можно достичь и без партнера. В случае Канта философия стала фаллоцентричной. Таким образом, «вещь в себе» у Канта – в глубине его собственного опыта – это женщина.
Но за психологией гения всегда скрывается некая сверхличная истина. Гений – это разум, действующий как природа, говорил Кант. В его случае была выявлена в своих потенциях, а то и предуказана основная установка западной просветительской культуры: вот этот самый фаллоцентризм как активистское, насильственное завоевание природы – не любовное, а агрессивное к ней отношение. Русский философ Владимир Эрн писал в 1914 году в статье под названием «От Канта к Круппу», что крупповские пушки – это априори германского военно-политического опыта. Но ведь то же можно сказать не только о Германии: милитаризм присущ всей западной культуре, и даже необязательно в форме военной экспансии, а как агрессия разума в природу, насильственная ее организация, перестройка, переформовка. Природа, «женщина» в западной культуре, – не равноправный партнер, а пассивный материал, который обрабатывается активным разумом. Колониальная экспансия Запада превратила в такую «женщину» не только природу, но и ту часть человечества, которая сегодня называется третьим миром. Нынешнее его восстание против Запада, предводительствуемое исламским фундаментализмом, следует объяснять не столько религиозно-культурным, сколько бытийным противостоянием: бунтует сама природа против технологической цивилизации, аравийские пески против небоскребов. Но даже насилие как вариант сексуального акта не будет исчерпывающей метафорой западного культурного активизма. Здесь нужно вернуться назад, к Канту.
Недавно в США нашумела книга Дэвида Фридмана «Mind in its own», что можно перевести как «Сам себе на уме», с подзаголовком «Культурная история пениса». Это чистый Кант, кантовский «чистый разум» – автономная система. У автора речь идет о том, как на протяжении культурной истории человечества люди пытались победить фаллос, заставить его действовать не произвольно, «по собственному желанию», а научиться его контролировать, что и достигнуто ныне созданием «виагры» – последняя из внушительнейших побед человека над природой. Но покорение фаллоса не меняет его внутренней сути, то есть автономности, «априорности» Культура остается фаллоцентричной, то есть в глубине аутоэротичной. Подлинный культурный герой Запада – библейский Онан. Феминизм возник как совершенно закономерная и оправданная реакция на фаллоцентризм «мужской» культуры. Ошибка, а то и недомыслие феминисток в том, что они переводят реально существующую культурную и бытийную проблему в чисто социальный план и больше всего говорят об угнетенности женщины в этом плане, относя к числу репрессивных социальных институтов семью. Но как характерно, что одним из первых орудий освобождения женщин от мужской репрессии феминистки объявили – мастурбацию. Здесь опять-таки торжествует «Кант» – замкнутость человека на себе самом. Делает ли это самого человека «вещью в себе» – в предложенном для обсуждения смысле? Нет, поскольку человек, как известно, все-таки способен к сексуальной репродукции и в этом качестве природного существа осуществляет некий естественный трансцензус. Мы помним, однако, что, по Канту, мир как «вещь в себе» способен открыться тому, кто его создает. Человек создает не мир, а себе подобных и еще – культуру. Вот в культуре и происходит его окончательное овеществление. Тема эта очень не нова и восходит даже не к Марксу, а к Руссо, если еще не дальше. Продукты человеческой активности отчуждаются от человека и предстают в мифологизированной форме объективных структур, подчиняющих себе человека как законы природы. В этих структурах человек и сам делается чем-то вроде вещи – деталью машины, винтиком и колесиком, чем-то не субстанциальным, но функциональным. Однако эта функциональность означает нечто прямо противоположное самобытию, а именно – включенность в некий ряд, соотнесенность с другими, с другим Человек становится вещью, но не «вещью в себе» Тут и коренится последняя причина сексуальной революции – попытка выйти в природное из культурного, в естественное из искусственного. Не будем сейчас говорить о коммерциализации секса, о превращении его в свою очередь в мощную индустрию Важнее отметить другое, обозначившуюся перспективу ликвидации секса той же технологией. Речь идет о сексе не как наслаждении, а как репродуктивной функции. Ее отберет у человека клонирование. Эта тема страстно подана в книге Жана Бодрийяра «Соблазн», недавно вышедшей в русском переводе. Стоит процитировать красноречивого автора:
«Первый ребенок, родившийся из одной-единственной клетки своего "отца", уникального родителя, будет точной копией, совершенным близнецом, двойником которого ему суждено стать. Бесконечное черенкование людей каждая клетка индивидуального организма может стать матрицей идентичного человеческого индивида Мечта о вечном близнячестве, подменяющем половую рекреацию Отец и Мать исчезли, уступив место матрице, именуемой кодом Матрица вместо матери…
Субъект тоже перестает существовать, поскольку идентичная редупликация положит конец его разделенности. …Это также конец тела, единичности, зовущейся телом, чей секрет в том, что оно не может быть сегментировано на клетки, ибо является не простой суммой сегментов, но неделимой конфигурацией, свидетельство чему – печать пола. Парадокс клонирование будет производить существа, отмеченные полом, поскольку подобные своим моделям, и в то же время пол делается тем самым совершенно бесполезной функцией – но пол как раз не функция, это то, что превосходит все части и все функции тела».
Это и есть проект человека как «вещи в себе» Клон самодостаточен, вернее, самодостаточна молекулярная формула, осуществлением которой он является. Ему не нужно другого, другой. Если клон и сохранит способность к сексуальной деятельности, то таковая утратит фундаментальное свойство субстанциальности, естественной необходимости. Секс в мире клонов станет чем-то вроде телевидения, которого могло бы и не быть, которому необязательно быть, скажем, для того, чтобы появились Пушкин или Достоевский.
Клон, таким образом, существо в основе бесполое, а значит – безличное. Лик, личность – это явленность другому, это, в конечном счете, социальность. Русские религиозные философы в начале XX века говорили о поле как о безличной стихии. Это неверно. Пол именно личностей, персоналистичен. Тому есть интересное и зловещее доказательство от обратного: опыт скопчества. Как известно, скопец перестает бояться смерти. Но смерть вызывает страх не потому, что умирает тело, а потому что исчезает личность. Отсюда естествен вывод о детерминированности личности полом. Человек, утративший личность, – это и есть «вещь в себе» в предложенном для обсуждении смысле.
История XXI века будет историей борьбы человека с технологией. Клоны станут носорогами Ионеско. Борьба будет идти за право естественной смерти. Становится ясной ценность смерти как личной судьбы. Адорно писал: «Освенцим – экспроприация у человека собственной смерти». Право на жизнь оказывается неотделимым от права на смерть. Двадцать первый век будет страшнее двадцатого.
Добавить комментарий