Литература русского зарубежья первой волны эмиграции существовала в пространстве европейской культуры, которая в свою очередь функционировала в размерности буржуазной культуры современности, обладая всеми необходимыми качествами культуры массовой, о чём, главным образом, свидетельствуют произведения поэтов и писателей «младшего» эмигрантского поколения. При том, что массовой культуре этими художниками практически не посвящалось критических работ, не разрабатывалась её собственно теоретическая концепция, фрагменты их статей и, преимущественно, художественные тексты дают основания говорить о том, что наряду с различными проблемами литературного творчества предметом их рефлексии была и проблема взаимоотношения личности с данными проявлениями культуры. Так, в частности, несмотря на достаточно устойчивое мнение исследователей об ироничном, почти презрительном отношении к ним Г.И. Газданова, его критические выступления и отдельные произведения, прочтённые под углом названной проблемы, во-первых, свидетельствуют о том, что его восприятие фактов массовой культуры было отнюдь не столь однозначным, а во-вторых, позволяют более чётко сформулировать писательское понимание её особенностей, что со своей стороны может послужить некоторому дополнению существующих представлений о её природе.
В своих критических статьях, написанных на разных этапах творчества (1931–1960-е гг.), как о действительно негативном культурном явлении, препятствующем естественному ходу литературной эволюции, Газданов говорил о навязывании художнику системы псевдоценностей и соответствующих эстетических критериев со стороны государственной машины власти в Советском Союзе, а в русском зарубежье — со стороны авторитарного миссионерского самосознания старшего поколения эмигрантов: «…как здесь [в эмиграции], так и там [в СССР] в искусство насильственно вводятся «инородные тела». Там — это пятилетка и строительство, здесь — это [169] религия и какой-то своеобразный патриотизм, с подлинным патриотизмом имеющий очень мало общего» («Новая газета». 1931 г. 15 апр. С.4). Что же касается массовой литературы, то при всём понимании её художественной ущербности писатель видел в ней во многом необходимую составляющую литературного процесса: «Невозможно представить себе литературу, которая состояла бы из Блока, Белого, Ремизова, Горького, Мандельштама, Пастернака, Бабеля и т.д. Она погибла бы, она не могла бы существовать, и люди перестали бы читать книги. Большинство таких писателей недоступны и непонятны читательской массе, и почему бы мы стали требовать, чтобы рядовой читатель брался за «Петербург» или за «Возмездие» или «Взвихрённую Русь», когда для него написаны «Царские брильянты», «Жемчуг слёз» и «От двуглавого орла к красному знамени»? […] Есть люди, которые над их [имеются в виду герои этих произведений] судьбой прольют слёзы, — почти что как над судьбой Анны Карениной и Сонечки Мармеладовой — те же самые люди, может быть» (Сельская молодёжь. 1993. №9. С.51).
Если приведённое высказывание может создать впечатление, что, в представлении Газданова, между массовой и высокой литературами существовала непроходимая граница и что это две разделённых и локализованных «сферы», то анализ цитирования и использования элементов масскульта в его художественных текстах показывает всю сложность понимания писателем динамики взаимопроникновения и взаимодействия этих сфер. Полем взаимодействия оказывается, прежде всего, сюжет литературного произведения. Так, в первом романе Газданова, «Вечер у Клэр» (1929), с одной стороны, заявлена идея бессилия традиционного сюжетного построения для адекватного отображения полноты внутреннего бытия героя, «той бесконечной последовательности мыслей впечатлений и ощущений», совокупность которых возникает в его памяти «как ряд теней, отражённых в смутном и жидком зеркале позднего воображения» (Г. Газданов. Собрание сочинений в трёх томах. М.,1996. Т.1. С.47). (Эта идея обусловливает поэтику большинства произведений Газданова, и в более позднем его рассказе «Судьба Саломеи» (1957) один из персонажей также скажет: «То, что меня убивает… это параллельное существование таких разных миров и это нестерпимое разнообразие ощущений, которых никакая сила воображения не может соединить в одно. Каждый из нас ведёт несколько существований, и то огромное расстояние, которое их разделяет, для меня непостижимо и страшно») (Собр. соч. в 3 т. С.571). В таком аспекте сюжет необходим в большей мере как дань читательскому восприятию и как самый распространённый способ прочтения. С другой стороны, при всей условности выбранного героем пути интроспекции — автобиография, включающая в себя компонент любовной интриги, — этот путь для него также оказывается единственной возможностью репрезентации пространства своего внутреннего бытия. Стремление передать бессилие рационализма, потерявшего в ХХ веке статус объясняющего мир дискурса (а сюжетное построение любого произведения так или иначе подразумевает рациональную основу), и одновременное [170] стремление избежать абстракции, приводит в конечном счёте к тому, что сюжет «Вечера у Клэр» лишается традиционной функции упорядочения художественного материала. Сюжет здесь, на самом деле, выступает лишь одним из компонентов данного материала, роль организации которого начинает выполнять пространство ассоциаций, порождаемых текстом.
В «Вечере у Клэр» тема массовой культуры с первых страниц романа связывается с образом главной героини: Клэр любит и рассказывает анекдоты, поёт бульварную песенку, подхваченную у горничной, декламирует фразу с рекламной афиши и т.д. Причём таким образом в романе осуществляется не столько описание Клэр, сколько олицетворение, воплощение в образе героини авторских представлений о масскульте, о киче, свойства которых, соответственно, выражены в портретной и ассоциативной характеристике Клэр. Основные из этих свойств могут быть сформулированы следующим образом: художественная вторичность, отличающееся от вторичности как поэтического приёма дезиндивидуализирующей ориентацией объекта на некий собирательный образ (или стереотип); мнимая эстетизация, «украшательство» бытового пространства посредством овеществления и рационализации артефактов; ориентация на традиционные культурные модели и связанная с этим мифологизация объекта, в отличие от мифоцентризма литературного произведения (где таким образом формируется особое, вневременное внутреннее пространство), также носящая чисто атрибутивный характер, сообщающая объекту слащаво-сентиментальное качество, — и, наконец, соответствующая этому рецепция исторической действительности, которая здесь заменяется, говоря словами одного из персонажей романа, «какой-то сусальной мифологией» (Собр. соч., Т.1. — С.110).
С точки зрения воздействия, оказываемого на сознание носителя идеалов высокой культуры, каковым представлено в романе сознание героя-актора, массовая культура, в данном случае — кич как одна из её составляющих, — выполняет, согласно Газданову, функцию катализатора и «хронотопа» личностного воплощения, реализации потенций памяти и прапамяти (вариация этой темы — в рассказе «Воспоминание» (1937)), функцию катализатора креации и, взаимосвязано с этим, самоидентификации культуры. Поэтому представляется, что ироничные высказывания героя в адрес упоминаемых в «Вечере у Клэр» произведений массовой литературы, в отличие от высказываний его матери и дяди, не подразумевают презрения. Ирония героя неотделима от самоиронии и печального осознания зависимости жизнеспособности культуры от взаимоассимиляции высокого и массового.
Добавить комментарий