Интеллигенция и общественность в истории российского общества

Без всякого преувеличения можно сказать, что в течение всего ХХ в. в центре внимания общественной мысли в России неизменно оказывалась проблема «власть — интеллигенция —народ», хотя и получавшие в разные времена различные формулировки. С особой остротой и интенсивностью она стала обсуждаться в годы горбачевской перестройки и ельцинских реформ. В ходе многочисленных дискуссий, в выступлениях писателей, ученых, политиков нередко высказывались прямо противоположные суждения по поводу той роли, которую сыграла интеллигенция в важнейших событиях ушедшего века и особенно последнего десятилетия, резко изменивших направление и смысл исторического развития России. В этих дискуссиях по вполне понятным причинам доминировала публицистическая манера обсуждения, тем не менее она позволила решить целый ряд проблем, лежавших, как правило, на поверхности. Но на многие вопросы ответы так и не были получены. Сначала о некоторых итогах прошедших дискуссий 1.

Если сегодня западное сообщество стремительно уходит вперед по сравнению со всем остальным миром, используя при этом все достижения информационной революции, то Россия, напротив, все еще стоит на перепутье. Словно погруженная в гипноз, она с большим трудом вновь обретает себя, свою новую идентичность, новые стратегические цели и приоритеты. И всякий раз, когда речь в дискуссиях разного рода заходит о решении этой, как говорят в таких случаях, судьбоносной проблемы — обретения новой идентичности, — вспоминают про российскую интеллигенцию. Вспоминают почти всегда недобрым словом по той причине, что интеллигенция, поскольку профессионально занимается умственным трудом, просто обязана помочь стране и власти определиться в этом сложном и быстро меняющемся мире. Но ей, по большому счету, оказывается нечего сегодня сказать. Интеллигенция выполнила свою историческую роль, и она уходит в прошлое. Таков по видимому первый главный итог прошедших дискуссий.

Наиболее ярко эту позицию выразил Н. Покровский в статье «Прощай интеллигенция». В новой исторической ситуации, по его мнению, для интеллигенции и ее идеалов нет места. «Экономический человек», доросший до тотально-хамского состояния, просто употребил интеллигенцию и все тут» 2. В. Кувалдин, поддержавший Н. Покровского, уверяет читателя в том, «что сегодня в России интеллигенция агонизирует. Она утратила статус, материальный достаток, привычный образ жизни, сознание своей значимости… .Реликт ушедшей эпохи, живой труп» 3. Подобрать десяток-другой подобного рода высказываний не составит большого труда 4. С таким выводом однако решительно нельзя согласиться

Странная получается история болезни интеллигенции, длящаяся, с этой точки зрения, почти целый век, в течение которого больной постоянно пребывает на грани жизни и смерти. Однако к сведению большой и представительной комиссии, постоянно занимающейся похоронами российской интеллигенции, на грани жизни и смерти, исторического бытия и небытия балансирует в течение всего ХХ века Российская империя — Советский Союз — Российская Федерация. Было бы нелепо полагать, что в стране, пережившей за одно столетие две огромных общенациональных катастрофы и стоящей на грани третьей, с интеллигенцией все должно быть в порядке. Сегодня на распутье находится не только страна, но и ее интеллигенция. Это все взаимосвязано.

Второй главный вывод дискуссий заключается в приписывании интеллигенции особой вины за все беды и несчастья, которые обрушились на страну в ХХ в. Весьма показательны в этом отношении общий тон и содержание дискуссий в печати, посвященных 90-летию публикации сборника «Вехи». Этот сборник был высоко оценен, как пророческий. «Изучать уроки провала 90-х г. крайне важно, ибо мы рискуем повторить ошибки, которые были сделаны в 1905-м, в 1917-м, еще и еще раз. У всех есть своя вина за провал реформ, но «Вехи» помогут понять нам, в чем виновата интеллигенция» 5.

Странно, но факт, во всех дискуссиях, посвященных интеллигенции, проблема ответственности власти, как правило, затрагивается мимоходом. Разумеется, можно встретить немало высказываний, в которых все же говорится о вине высшей государственной власти, российской бюрократии в целом. Отмечается в этой связи, что в стране во все времена — имперские, советские и нынешние демократические — господствовала и продолжает господствовать единоличная (самодержавная) власть с ее неизменным тяготением к произволу, к авторитарным методам правления независимо от содержания провозглашаемой ею идеологии, и что нужно продолжать бороться с этим явлением. Но такое решение проблемы многого не проясняет. Нерешенность вопроса заключается в том, почему власть и интеллигенция на протяжении большого промежутка времени не могут найти общего языка, и кажется, не особенно верят в его нахождение. Да, во всех российских бедах виновата и интеллигенция, в какой-то мере и в каком-то смысле, впрочем как и любой другой класс или слой общества, отдельный человек, живший в эти времена. Но понять эту меру и этот смысл можно только в контексте выявленных наукой основных причин тех бед и катастроф, которые с неумолимой регулярностью обрушиваются на страну.

В общих чертах решение вопроса с интеллигенцией применительно к будущему России кажется достаточно ясным: необходимо создание в стране полноценного гражданского общества. Но пока основное внимание уделяется здесь правовым и институциональным аспектам вопроса, гораздо меньше, — реальным возможностям создания тех экономических, социально-культурных, духовно-идеологических условий, при которых гражданское общество именно в России сможет обрести настоящую, полноценную жизнь. Но даже если положительное решение вопроса теоретически и представимо в далеком будущем, то как же все-таки жить и действовать, пока в реальной жизни в стране мало что есть позитивного кроме неоднократно заявленного стремления власти к построению правового государства и гражданского общества? Не рано ли нам прощаться с интеллигенцией и начинать заниматься, как советует Н. Покровский, архивацией мира интеллигенции, уходящих под воду фрагментов Атлантиды 6?

Третий итог дискуссий состоит в том, что они подтвердили в который раз о существовании двух устойчивых интерпретаций понятия интеллигенции — в широком и узком смысле слова. В широком смысле под интеллигенцией понимается социальная группа, профессионально занятая умственным деятельностью по преимуществу творческой. В узком смысле слова интеллигент, имеется в виду именно русский, российский интеллигент, напротив, не означает принадлежности человека к определенной профессии. Это есть особое отношение человека к миру, точнее, к социальным процессам, протекающим в обществе. Быть интеллигентом означает быть совестливым человеком, живущим по совести, а не по расчету.

Совесть есть признание человеком за собой строгого выполнения своего морального долга, т.е. тех безусловных моральных требований, которыми человек должен руководствоваться в своих поступках независимо от сиюминутных преходящих обстоятельств. Совестливый человек всегда стремится поступать в своих отношениях с другими людьми в соответствии с тем образом человека и общества, который им признается в качестве идеала и предела совершенства. Однако социальная роль и назначение российской интеллигенции состоит в том, чтобы быть публичной совестью. А это не тоже самое быть совестливым человеком применительно к повседневной жизни.

Другими словами, принадлежность человека к социальному слою интеллигенции означает иметь мужество выступать с публичной оценкой тех или иных важных событий, происходящих в обществе и, как правило, связанных с деятельностью органов власти. Так что быть интеллигентом — это принимать участие в политической жизни общества. Мужество бывает необходимым и для того, чтобы поддержать действия властей, но гораздо чаще выступление с позиций совести оказывается открытой критикой власти.

Важно также сказать, что слой интеллигенции, как правило, оказывается чрезвычайно широким — от студента и рабочего до академика и композитора. Он не имеет строго очерченных границ и к тому же каждый, кто как бы претендует на то, чтобы быть причисленным к кругу интеллигенции, должен еще и подтверждать каким-то образом свою принадлежность к нему. Разумеется, основную часть интеллигенции составляет думающая часть общества, т.е. деятели культуры, науки, образования, которые профессионально заняты умственным трудом. Однако далеко не каждый из них решится на открытое выступление особенно с осуждением конкретных действий властей. Ученый с мировым именем, раз и навсегда решивший для себя не заниматься политикой, может быть предельно совестлив в делах науки и в отношениях с людьми. Но он сознательно ставит себя вне политики и, соответственно, вне интеллигенции. Его кредо — настоящий ученый в политические игры не играет.

Широкий смысл понятия интеллигенция смазывает принципиальное различие между этими двумя ипостасями творческой личности: быть ученым или деятелем культуры и принадлежать к интеллигенции. К такому широкому употреблению термина интеллигенция побуждает и отсутствие в русском языке понятия, которое бы обозначало совокупность лиц, занятых свободной научной и более широко духовной творческой деятельностью. Здесь не спасает и понятие интеллектуал, которое употребляется главным образом для характеристики высокого уровня умственного развития отдельного человека, его мыслительных способностей.

Важно также сказать, что интеллигенция представляет собой независимо мыслящую часть общества, т.е. она не может быть по определению объединена какой-то единой организационной структурой, например союзом интеллигентов. Она не иерархична. В самом общем виде можно сказать, что ее назначение заключается в том, чтобы формировать общественное мнение по поводу тех или иных общезначимых событий, происходящих в обществе, способствовать созданию эффективного социального контроля со стороны широких слоев населения за деятельностью власти. Но при такой трактовке ее социальной роли пропадает одно очень важное обстоятельство, которое не учитывается учеными западного типа мышления. Кто-то из русских деятелей культуры однажды проницательно заметил, что у Руссо нет чувства вины перед народом, а у Л. Толстого есть русское сознание своей вины. Ведь когда говорится о том, что интеллигенция выполняет функцию публичной совести, то на первое место выдвигается безусловное публичное выполнение ею своего нравственного долга перед народом. Совесть не прагматична и не утилитарна. Настоящий интеллигент ищет любую возможность для публичного обличения пороков и недостатков общества или власти с позиций определенного идеала. Отсюда особая значимость в ХIХ в. да и ХХ в. тоже публицистики и литературной критики для интеллигенции, а впоследствии на радио и особенно на телевидении.

Констатация социальной роли интеллигенции однако мало что объясняет в реальных процессах, происходивших в ходе реформирования российского общества. Реальная сложность современной постановки вопроса об интеллигенции заключается прежде всего в том, что до сих пор, несмотря на наличие отдельных интересных исследований остается весьма неглубоким рассмотрение вопроса в связи с особенностями исторического развития российского общества. Подчеркну еще раз, именно современной постановки вопроса, выходящей за рамки комментирования классических текстов отечественной мысли первой половины ушедшего ХХ в. Широко проявляющаяся ныне в литературе, а тем более в публицистике, беззаботность по части использования категориального аппарата вкупе с ярко аффектированной подачей материала легко позволяет приписывать интеллигенции как любые недостатки и пороки, так и самые лучшие положительные качества. Отсюда порою совершенно необъяснимые колебания в оценке ее исторической роли — от мессианства до преступной антигосударственной силы.

Действительная история интеллигенции начинается с того момента, когда Россия, осознав так или иначе в петровские времена свое отставание от Запада, становится на путь догоняющего развития. Если западные страны к тому времени уже стали странами сначала раннего, мануфактурного капитализма, а затем классического, индустриального, то в отличие от них Россия представляла собой страну, находящуюся, по крайней мере, с петровских времен, в переходном состоянии. В этом состоянии в общественном организме самым причудливым образом сочетаются социальные институты, социальные слои и явления духовной жизни, принадлежащие к исторически различным периодам развития общества и культуры в целом. Общество оказывается расколотым, причем раскол охватывает все сферы жизни общества — экономическую и политическую, социальную и духовную сферы. Не доведенные до конца одни реформы сменяются новым набором других по направленности реформ, что лишь усугубляет неоднородность и расколотость общества. К сожалению, Россия и ныне представляет собой классическую страну неорганичного, разорванного типа развития, когда проводимые в ней в очередной раз реформы лишь придают этому расколу новые конкретные очертания.

В своей идеальной сущности процесс реформирования в условиях догоняющего типа развития есть двуединый процесс ускоренного реформирования общества и самих властных структур. Инициатором этого процесса выступает высшая государственная власть.

В случае успешного проведения реформ «сверху» общество преодолевает состояние переходности и, следовательно, главные, по крайней мере, причины раскола и его наиболее зримые проявления. Страна становится капиталистической, хотя и со многими недоделками, которые потом могут долго еще доделываться впоследствии. Реформа «сверху» оказывается по сути дела революционным преобразованием, причем оно являет собой двоякий процесс. Это не только преобразование экономики, но и самих политических институтов, включая высшую государственную власть, а также социальной структуры общества, его культуры.

Если говорить в самом общем смысле, то успех реформ «сверху» предопределяется тем, что перемены в системе власти идут параллельно переменам в обществе или даже опережая их. Только в этом случае власть может надежно перехватить инициативу у оппозиции. Напротив, когда власть не меняется или меняется гораздо медленнее, чем перемены, которые она так или иначе проводит в обществе, то она дает в руки оппозиции такой аргумент, против которого оказывается бессильной. Суть этого аргумента весьма проста. Все реформы в обществе проводятся с целью сохранения существующей системы власти. По мере того как общество осознает, что разрыв между темпами реформ общества и власти постоянно увеличивается, растет и противодействие реформам, и, в конечном счете, они заходят в тупик из-за высокого уровня социальной напряженности в обществе. В стране возникает серьезная угроза потери управления общественными процессами, и тогда власти начинают проводит контрреформы в виде восстановления ряда старых институтов и порядков с тем, чтобы, к примеру, «подморозить» Россию. Поэтому основная трудность при проведении реформ «сверху» состоит в том, как совместить высокие темпы реформирования общества и власти с сохранением достаточно высокой степени управляемости общественными процессами.

Бисмарковская Германия в свое время успешно прошла по этому пути, хотя и дорогой ценой. А что же Россия? Следовала ли она в своем развитии по пути Германии? Да, пыталась, но попытка преобразовать Россию в капиталистическое государство «сверху» окончилась полным провалом. Только в этом историческом контексте можно рассматривать с теоретической точки зрения ту историческую роль, которую сыграла интеллигенция в дореволюционной России и затем на протяжении всего двадцатого века.

Самодержавно-помещичья власть после поражения в Крымской войне была вынуждена приступить к реформированию общества, отменив позорное крепостное право и предоставив определенный простор развитию капиталистических отношений в городе и деревне

В пореформенной России после 1861 г. была предпринята попытка реализации модели ускоренного реформирования общества при незначительных в сравнении с самими реформами темпами реформирования системы государственной власти. Несколько огрубляя ситуацию, можно сказать одной фразой: реформы общества без реформы власти. По доброй воле она реформироваться не желала.

На протяжении более полувека власть в России с перерывами и отступлениями пыталась проводить курс реформ. Но к 1917 г. практически вся политическая власть продолжала оставаться в руках самодержавно-помещичьих кругов. Более того, известный американский ученый по русской истории Р. Пайпс утверждает, что в 80-е г. ХIХ в. традиционная самодержавная власть уступила место «бюрократическо-полицейскому режиму» 7. Именно по этой причине Россия несмотря на все усилия реформаторов, добившихся положительных сдвигов в промышленности и сельском хозяйстве, все больше отставала от передовых стран по уровню экономического развития. Чем дальше власть стремилась продвинуть вперед реформы, тем больших усилий они требовали, поскольку реформы все меньше и меньше получали общественную поддержку. Срабатывал известный эффект торможения.

Этот эффект порождался в первую очередь поведением самой власти. Она упорно не желала меняться в сторону буржуазной монархии, она не желала ни с кем делиться своей поистине неограниченной властью даже с сервильной крупной буржуазией, которая в конце концов и свергла ее в феврале 1917 г. В такой ситуации оппозиция практически всех направлений и оттенков постоянно задавала обществу вопрос, во имя каких целей и задач проводит самодержавно-помещичья власть реформы. И она сама отвечала на него: во имя спасения и сохранения в неизменности всех институтов самодержавной власти. А позитивные сдвиги в экономике и политике являются с этой точки зрения побочными следствиями и результатом давления оппозиции на власть.

Более того, реформы, проводившиеся в течение полувека, безусловно вели к дальнейшему усилению неорганичного, разорванного характера развития социального организма. Весь ход тогдашнего развития страны по пути реформ дает массу конкретных фактов, подтверждающих этот вывод. С одной стороны, к началу ХХ в. в стране появился самый передовой промышленный и финансовый капитализм, а с другой, огромных размеров достигла люмпенизация населения. Миллионы крестьян превратились по милости реформаторов в босяков. Проводя реформы, самодержавная власть в лице каждого из императоров одновременно занималась и разработкой далеко идущих планов по превращению страны в настоящее полицейское государство.

В такой ситуации и происходит формирование русской интеллигенции как многочисленного социального слоя, в котором начинают доминировать разночинцы. Помимо этой общей отличительной черты пореформенной интеллигенции также важно указать на различия между ее отдельными отрядами, выделенными по территориальному признаку. Столица Петербург, игравшая со времен Петра и Екатерины роль «окна в Европу», стала не только инициатором реформ, но именно по этой причине и узлом всех возникавших в обществе противоречий, экономических, политических, национальных и культурных. Революции 1905 и 1917 г. начинались в столице. Поэтому нет ничего удивительного в том, что именно в Петербурге центральной проблемой идеологической жизни стала, по справедливому замечанию М.С. Кагана, «необходимость выбора способа разрешения «проклятых вопросов» социального бытия: «радикальное изменение существующего строя или его постепенное совершенствование?», «насилие или воспитание?», «социальность или духовность?», «европейский путь или самобытность?» Все это были в конечном счете разные повороты одной и той же проблемы — проблемы направленности действия конкретной личности» 8. По мере приближения первой русской революции настроения интеллигенции приобретают отчетливо выраженный радикальный характер, захватывая все более широкие круги мыслящей части общества. Интеллигенция в своей массе настолько революционизируется, что интеллигент чуть ли не становится синонимом слова революционер.

Самодержавная власть была вынуждена периодически замедлять темпы проведения реформ с тем, чтобы сбить волну радикальных выступлений и тем самым сохранить управляемость общественными процессами. А это не способствовало приближению страны к уровню наиболее развитых в экономическом отношении западных стран. Вынуждаемая этим обстоятельством, власть приступала к проведению нового этапа реформ, который с неизбежностью вел к новому всплеску социальной напряженности. Власть безусловно искала поддержку в обществе. На кого она могла рассчитывать среди мыслящей части общества? И как называются в литературе такого рода слои общества?

В современной полемике вокруг проблемы интеллигенции была совершенно упущена из виду другая проблема, тесно связанная с ней. Это проблема общественности. Понятие общественности начинает активно употребляться в литературе, как и понятие интеллигенции, в 60-е г. ХIХ в., хотя впервые оно было введено в русский язык еще Н.М. Карамзиным в начале века. Понятие общественности обозначает нечто прямо противоположное интеллигенции. Общественность есть слой людей, принимающих активное участие в общественной жизни, именно активно-созидательное участие и тем самым так же, как и интеллигенция, оказывающих воздействие на общественное мнение. Это может быть жизненная позиция и деятельность научной общественности, педагогической общественности, творческой и даже рабочей общественности. Одним словом, под общественностью понимается именно передовая часть лиц, имеющих различные профессии, хотя в основном связанные с умственным трудом 9.

Таким образом, у общественности и интеллигенции оказываются принципиально разные социальные роли в обществе. Любая власть крайне заинтересована в создании общественности, которая помогала бы ей в создании положительного отношения в обществе к реформам, надлежащего нравственного климата, одним словом, помогала бы власти в продвижении дела реформ вперед. Как активно-созидательная сила, общественность может иногда позволить себе конструктивную критику отдельных конкретных действий властей, но избегает при этом более широких обобщений. Отсюда концепция малых дел, резко отрицательное отношение ко всякому бездумному критиканству. Напротив, роль интеллигенции в сравнении с ролью общественности — прежде всего критически-негативная, обличающая, указывающая на творящуюся несправедливость, на бесправие, нищету, безразличие власти и т.д.

Трагедия российского общества в пореформенную эпоху и состояла в том, что в условиях его неорганичного развития и переходного состояния интеллигенция и общественность выступали и, кстати говоря, продолжают до сих пор выступать как две социальные силы, активно противостоящие друг другу. Дело здесь не в персоналиях, одни и те же лица могут переходить из стана в стан по многим причинам как личного, так и общественного характера. Достижение же сколько-нибудь согласованного взаимодействия между двумя социальными силами весьма проблематично по причине отсутствия действенных механизмов социального контроля за властью в обществе. Тем более, что интеллигенция в своих действиях руководствуется, как правило, идеалами, правильно или неправильно понятыми — это особый разговор. А общественность исходит из конкретных интересов государства, общества в целом.

Констатация различий в социальных ролях интеллигенции и общественности однако мало что объясняет в реальных процессах, происходивших в ходе реформирования российского общества. Все зависит от особенностей механизма этого реформирования. Именно он и предопределял те исторические роли, которые предстояло сыграть в ходе реформ интеллигенции и общественности.

Так вот, самодержавной власти так и не удалось сформировать такую многочисленную или, другими словами, широкую общественность, которая публично выступала бы в поддержку власти, осуществлявшей реформы. Тем более трудно назвать какого-либо выдающегося художника, мыслителя, ученого, который встал бы на сторону тогдашней власти.

В частности, подписание императором манифеста 17 октября 1905 г. о гражданских свободах вовсе не привело к умиротворению общества и к переводу политической борьбы в законное парламентское русло, а открыло новый этап борьбы оппозиции с самодержавием, приведшей, в частности, к декабрьскому восстанию 1905 г. Вывод из всего сказанного вытекает вполне очевидный. Власть, не желающая меняться в ходе проведения реформ, рано или поздно губит и себя, и все общество.

В этом историческом контексте сборник статей о русской интеллигенции «Вехи» вовсе не выглядит пророческим вопреки многочисленным высказываниям сегодняшней либеральной интеллигенции. Сказав немало едких и обличительных слов в адрес русской интеллигенции, которая увы! не могла тогда вести себя в своей массе иначе, авторы «Вех» совершенно проглядели опасность, грозившую российской государственности от самой российской самодержавной власти. И это главное.

Власть своими безответственными действиями провоцировала социально-активную часть общества на разрушение системы государственной власти и управления. Ведь по сути дела получалось, что самодержавная, единоличная власть всерьез намеревалась использовать достижения западного капитализма для укрепления своего существования. Да, идеализм и антигосударственность действительно были присущи тогдашней революционно настроенной интеллигенции, составлявшей значительную ее часть, и ее можно упрекать в этом. Но почему в литературе так мало обсуждаются причины появления этих черт. Неужели все дело в личных качествах людей, составлявших слой интеллигенции? Оказывается, так. Авторы «Вех» полагали, что во всем виноват человек, а не система, и потому призывали его к моральному самосовершенствованию. Говоря об общей идейной платформе авторов сборника, автор предисловия М. Гершензон утверждает, что «личность, а не самодовлеющие начала политического порядка, является единственно-прочным базисом для всякого общественного строительства» 10. Тем самым они становились на позиции политического консерватизма, оправдывая существование в стране в ХХ в. самодержавной полицейской власти вопреки всему тому, что происходило в Европе. П. Струве был прав, говоря в 1918 г. о причинах падения самодержавия: «Историческое несчастье России, к которому восходит трагическая катастрофа 1917 г., обусловлено… тем, что политическая реформа страшно запоздала в России. В интересах здорового национально-культурного развития России она должна была бы произойти не позже начала ХIХ в». 11. Единоличная власть, которая и мысли не допускала о каких-то ее ограничениях, с неизбежностью теряет в итоге всю власть.

Разумеется, не следует преувеличивать и здесь роль интеллигенции. В любой период интеллигенция есть фермент и жизненная основа оппозиции, а тем более в период нарастания общественно-политического кризиса. Нередко ее отдельные представители любят окружать себя ореолом мученика и страдальца. Моральное и политическое осуждение проводимых реформ со стороны интеллигенции не означает автоматически безусловную правоту каждого конкретного выступления и предлагаемых мер по исправлению социальных болезней. Интеллигенция движима идеалами, а не интересами больших социальных сил. Усиление ее активности есть лишь симптом, показатель болезни, нередко серьезной, охватившей общество.

По мере возникновения в России оппозиционных партий интеллигенция начинает уходить на второстепенные роли. Л. Троцкий в своей статье 1912 г. по поводу интеллигенции справедливо заметил, что «в 1905-1906 гг. на историческую арену выступили большие социальные тела — классы со своими интересами и требованиями;… эпоха заместительства закончилась, исторически исчерпав себя… И вместе с тем покончено с апостольством интеллигенции» 12.

На том историческом этапе развития России интеллигенция действительно свое дело сделала. Дальнейшая судьба ее отдельных представителей хорошо известна — либо полное замыкание в своей профессиональной деятельности, либо вступление в ту или иную партию, либо, наконец, ничегонеделание и уход в безвестность. Поэтому совершенно безосновательны суждения, когда интеллигенции пеняют на то, что она мол готовила революцию, а она взяла и ее погубила. Те, кто приходят к власти, должны быть благодарны тем, кто готовил революцию. Но так могут сказать только историки уже после того, как сама революция станет достоянием истории. А у революции свои законы, своя логика развития классовой борьбы, поэтому, по большому счету, ей не до благодарностей, и как в нее вписываются или не вписываются отдельные представители интеллигенции — предмет особого разговора.

Другая типичная ситуация складывается в том случае, когда темпы реформы системы государственной власти обгоняют темпы реформирования всех других сфер общественной жизни. Вообще говоря, эта модель может привести к резкому ускорению всего процесса реформирования общества в целом. Но при одном условии, если власть в ходе своего самореформирования не потеряет реальных рычагов управления общественными процессами в такой сложный и ответственный период истории.

Горбачевская перестройка развивалась именно по этой модели реформирования общества. Советское общество, находившееся в застое, действительно нуждалось в серьезных изменениях. Западные страны, используя все достижения научно-технической революции, вновь стали стремительно уходить вперед. Горбачев в первый момент верно определил общее направление реформ. Он объявил первоочередной задачей перестройку административно-командной системы управления на демократическую. Эти перемены во власти должны были придать советскому обществу новые мощные импульсы к развитию и к появлению более совершенного общественного строя — гуманного демократического социализма с человеческим лицом. Цели и задачи, поставленные Горбачевым, вызвали огромный и неподдельный энтузиазм во всем обществе.

Ученые, деятели культуры, писатели стали помогать Горбачеву в реализации этих целей, начав активную борьбу сначала со всеми устаревшими к тому времени общественными идеалами и моральными принципами советского общества. Многие из них были искренни в своем стремлении к прогрессивным переменам. Но после отмены цензуры в 1987 г. на первое место в выступлениях ученых, деятелей культуры стали выдвигаться не задачи созидательного характера, а критика. Идеологические руководители тогдашнего государства активно поощряли растущую новую демократическую интеллигенцию идти все дальше в своей критике советского строя. И эта демократическая интеллигенция, вначале звавшая народ вперед к демократическому социализму, становится на откровенно антисоциалистические, антисоветские и в этом смысле антигосударственные позиции, призывает к ликвидации существующего государственного строя. Все повторилось, как и в начале века, но с точностью наоборот.

Советская общественность в самое короткое время фактически прекратила свое существование. Известно, что одними из самых непримиримых критиков советского строя являлись тогда научные сотрудники академических институтов. Исчезло из употребления и само слово общественность, которое имело широкое распространение в советские времена, особенно в 50 — начале 80-х гг. Лишь отдельные ученые и писатели выступили с предостережениями против огульно-негативного отношения к советскому прошлому, но они не были услышаны и более того подверглись осуждению высших кругов власти. Многие представители новой демократической интеллигенции, которые всячески поддерживали реформаторов из горбачевского окружения, становятся видными политическими деятелями демократической оппозиции, а затем уходят во власть. Это явление было названо «хождением интеллигенции во власть».

Целенаправленно разрушая старую административно-управленческую систему управления, Горбачев не смог создать взамен новой сколько-нибудь работоспособной системы. К началу 90-х г. фактически был утерян контроль за ходом протекания общественных процессов. В распаде государства и в том хаосе, который воцарился впоследствии на территории бывшего Союза, виновата прежде всего та часть партийно-государственной номенклатуры, которая сделала своей целью приватизацию государственной собственности, превращение ее в свою частную собственность.

Только поместив в этот исторический контекст интеллигенцию и общественность, можно оценить те роли, которые они тогда сыграли. Нельзя ставить в вину интеллигенции то, что является для нее историческим призванием — заниматься критикой несовершенства строя, помогать его очищению от всего устаревшего и отжившего. И в этом отношении интеллигенция сделала большую и нужную работу, без которой общество не смогло бы пойти вперед. Но в любом обществе много несовершенства, которое может быть преодолено лишь в ходе длительного исторического развития. Поэтому именно власть должна ставить пределы критике общества и его истории со стороны интеллигенции, поправлять, а если нужно и остужать ее горячий пыл, как бы это не нравилось самой интеллигенции. (Речь конечно идет не о сугубо научных результатах анализа общества, полученных учеными, — это другая проблема). Но правильно представить для себя общественную значимость критики власть может только при условии, если она сама хорошо понимает как те цели и задачи реформ, которые она ставит перед обществом, так и пути и средства их достижения.

Но Горбачев своими неумелыми действиями реализовал модель неуправляемого реформирования общества, когда критика строя была доведена до полного, тотального его отрицания, что привело страну к второй общенациональной катастрофе, выразившейся прежде всего в распаде государства. В 1993 г. в стране завершилась смена общественно-политического и экономического строя, нашедшего свое законодательное оформление в новой конституции.

Переход на капиталистический путь развития не смог решить главную проблему — преодоление неорганичного, разорванного типа развития страны. Более того, он во многом усилил проявления этой неорганичности, обнаружив и ряд других ее сторон, которые насильственно удерживались от зримого их проявления в советский период. Неорганичность развития и вытекающий отсюда идейно-духовный и нравственный раскол в обществе зримо выявились с первых шагов перестройки. Возникло три системы ценностей: самодержавно-православно-националистическая, либерально-демократическая и социалистическая, каждую из которых стали энергично отстаивать значительные массы населения. Проведение реформ в таких условиях превратилось в весьма рискованное занятие. Первый цикл реформ, связанный с годами правления Ельцина, по существу провалился. А страна, будучи еще недавно великой державой, оказалась далеко на задворках мировой истории.

Кто же главный виновник всех этих драматических событий? Власть? Судя по дискуссиям, развернувшихся вокруг роли интеллигенции, это как-то не ощущается. В частности. в дискуссиях, развернувшихся в литературе по поводу 90-летия выхода в свет сборника «Вехи», вольно или невольно главными виновниками провала реформ оказались интеллигенты-реформаторы. Такова, к примеру, позиция В. Федотовой, считающей, что они не учли предостережений, высказанных в их адрес еще 90 лет назад. Но это сочетание интеллигент-реформатор кажется очень странным. Ведь с точки зрения социальной роли интеллигент, как представитель интеллигенции, призван быть публичной совестью, т.е. быть по сущности критиком власти, как не умеющей или не желающей найти оптимальные способы совершенствования общества. Но когда он уходит во власть и становится публичным политиком или административным чиновником, то он не может, как говорится, по определению, заниматься прежним «интеллигентским» делом.

Некоторые государственные деятели в первые годы постсоветской России пытались заниматься и тем, и другим. И были вынуждены очень скоро уйти со службы. Непонятное, на первый взгляд, превращение у многих авторов радикал-либеральных реформаторов в интеллигентов есть, как правило, слегка завуалированная попытка переложить бремя ответственности с новой демократической власти за полный провал реформ на «безответную» интеллигенцию. Нынешняя власть в целом положительно относится к идее вины интеллигенции за беды и несчастья, обрушившиеся на страну в последнее десятилетие. Тем самым она пытается сыграть на опережение с целью дискредитации той критически настроенной левой интеллигенции, которая считает новую власть виновником огромного кризиса, охватившего весь социальный организм, все российское общество.

Тем не менее находятся ученые, деятели культуры, писатели, которые против новой власти не шли и не пойдут и которые находят массу аргументов с тем, чтобы показать какая все-таки плохая отечественная интеллигенция, ничему не научившаяся за целый век и вечно мешающая власти проводить назревшие в обществе реформы. Одним словом, хватит с ней церемониться. Она выполнила свою роль и должна уйти в историю.

В целом, конечно, следует согласиться с тем, что роль интеллигенции как независимого слоя общества, пытающегося воздействовать на общественное мнение в стране, в последние годы заметно снизилась. Это связано, прежде всего, с тем глубоким идейным и культурным расколом, который по-прежнему царит в обществе. Критически настроенная интеллигенция, имеющая разные идейные ориентации, тратит немало сил на бесконечные взаимные обвинения, что конечно же не способствует росту ее влияния на общественное мнение. Но самое главное заключается в другом. Более значительную роль стали играть политические партии, их лидеры и идеологи. В этих партиях нашли свое место многие интеллигенты, выступающие теперь с вполне определенных партийных позиций и защищающих партийные цели и интересы.

Самой важной причиной падения влияния критических выступлений независимой интеллигенции стали средства массовой информации, которые обладают практически неограниченной силой воздействия на массовое сознание. Виртуальная реальность, создаваемая телевидением, становится все более значимой для массового сознания, чем реальная действительность и конкретные факты. Если факт не замечен телевидением, то возникает немало сомнений в массовом сознании в его существовании. Современное общество начинает становиться все более управляемым не столько через реальные изменения в протекающих в нем процессах, сколько через изменения в массовом сознании. Избирательные кампании последних лет показали со всей очевидностью немыслимые еще в недавнем прошлом возможности информационных технологий. Границы их применения в повседневной жизни с целью формирования клипового сознания, неспособного ни к какому разумно критическому восприятию материала, определяются пока лишь их большой ценой.

В создании технологических программ по целенаправленному формированию и обработке общественного мнения участвуют ныне психологи, политологи, философы самой высокой квалификации. Создатели разных телепрограмм приглашают принять в них участие и интеллигентов, по-прежнему рвущихся донести до народа всю правду о жизни. Но они, как правило, не имеют никакого представления о том, какое место займет их выступление в заранее спланированном видеоряде и какую информационную роль он будет играть.

В этих условиях российская интеллигенция, понимаемая в прежнем смысле слова, т.е. как публичная совесть, имеет в наши дни слишком мало возможностей для того, чтобы быть услышанной и понятой. В конце ХIХ в. за призыв к свержению самодержавия человек попадал в тюрьму. Сегодня самый отчаянный крик о творящемся зле, об обнищании народа обращается либо в сенсацию-однодневку, либо с помощью иронии в несерьезную или даже смешную вещь. А. Солженицын, выступая на Общем собрании Российской академии наук в мае 1999 г., посвященном ее 275-летию, сказал, что трудно говорить об утешительном прогнозе для России, когда мы живем «в условиях уникального в человеческой истории пиратского государства под демократическим флагом» 13. Через несколько дней слова Солженицына были забыты. Больше о них публично никто не вспоминает.

Сегодня стал очевидным тот факт, что условием успешного проведения реформ является достижения согласия в обществе по базовым, основным параметрам предполагаемых реформ. Достижение согласия возможно однако двояким путем. Один из них связан с бонапартистским методом лавирования между главнейшими политическими силами 14. Первые положительные результаты на этом пути получены, например, в отношении государственной символики. Власть в лице президента постепенно приучает общество к некоторой компромиссной модели нового облика и нового пути развития страны, пытается заручиться поддержкой широких кругов общественности страны. При ее разумном и ответственном поведении база согласия может становиться все более широкой, а видимый раскол в обществе все меньше. Но этот курс, когда каждый элемент согласия дается в ходе ожесточенной полемики, может дать необратимые результаты только в случае его проведения в течение целого ряда, лет и притом он обойдется трудно восполнимыми потерями. Это не мобилизационная модель развития, и потому Россия, добиваясь на этом пути скромных положительных результатов, будет все дальше отставать от уходящей быстро вперед западной цивилизации и особенно США.

Поэтому можно ожидать после достижения некоторого согласия в обществе резкого поворота к авторитаризму. Тогда интеллигенция надолго уйдет в тень при любой идеологической направленности режима. Все, что останется на ее долю, заранее можно сказать, будет названо интеллигентским брюзжанием.

Но российскую интеллигенцию рано списывать со счетов отечественной истории и отправлять в музей даже с учетом той принципиально новой роли, которую играют информационные технологии в современном мире. Суть дела не просто в каких-то изначально особых качествах русских, россиян по сравнению с западным человеком и западным обществом, в котором проблемы интеллигенции и ее роли в современном обществе практически не существует. Принципы организации институтов государственной власти в современном западном обществе предполагают, в частности, и наличие эффективного социального контроля за деятельностью лиц, находящихся у власти.

Российскому государству нужно проделать огромный исторический путь, прежде чем в обществе смогут сложиться подобного рода механизмы контроля за деятельностью власти, с помощью которых обществу удастся преодолеть многовековое стремление власти к авторитарным методам правления, к самовластью. Но нельзя забывать, что это стремление к авторитаризму порождается и поддерживается в государстве одним постоянно действующим фактором, а именно, значительным экономическим и военным отставанием России по сравнению с западным, а теперь уже и с восточным миром.

В этом столкновении объективной потребности в авторитаризме с потребностью в демократических институтах контроля за деятельностью власти и заключается неизменный трагизм российской истории, увы, независящий от господствующей в обществе идеологии. Если у российского государства сохранился еще сегодня инстинкт самосохранения, оно должно понимать, что российская интеллигенция сегодня есть надежная социальная сила, оберегающая его от окончательного распада и ухода в историческое небытие. Конечно, к интеллигенции нельзя относится как к священной корове. Отдельные ее представители могут ошибаться в своих оценках, могут не соглашаться друг с другом и нарушать иногда нормы вежливости. Но на интеллигенции в целом лежит огромная ответственность за положение дел в стране. Власть никогда не должна попадать под влияние как критически настроенной независимой интеллигенции, обаяние ее речей и заманчивых предложений, так и тех деятелей культуры и ученых, которые готовы верно и преданно служить власти — бескорыстно или по расчету, это не имеет значения. Власть должна, обязана их слушать и слышать, и принимать решения политического и практического характера, за которые только она и отвечает. На то она и власть. За провал реформ последнего десятилетия несет главную ответственность и вину власть, и только конкретно выяснив, как и почему власть провалила реформы, можно обсуждать вопрос об ответственности и вине интеллигенции.

Чем успешнее действует власть в смысле реформирования общества, тем большую поддержку она встречает среди мыслящей части общества, тем более многочисленной становится общественность, которая начинает активно поддерживать действия власти и делать акцент в своих оценках на позитивных сдвигах в обществе. Но и власть должна меняться, становиться все более демократической во всех отношениях.

Российская интеллигенция и российская общественность еще в течение долгого времени будут представлять две различные социальные силы, каждая из которых играет свою особую роль в истории. Одна из них в первую очередь негативно-критическая выполняется интеллигенцией, поскольку она исходит в своих оценках из абстрактных идеалов, из понимания своего нравственного долга и своей вины перед народом и обществом за все земное несовершенство российской жизни. Общественность, исходящая в своих оценках прежде всего из вполне рационально осознаваемых интересов страны, , отдельных слоев и больших социальных групп, играет другую — позитивно-созидательную роль. Какая из них выдвигается на первый план, а какая временно становится малозначительной, зависит от действий властей, в более широком смысле — от того периода истории, который переживает страна. Так, в советский период истории общественность играла важнейшую роль, а к критически мыслящей интеллигенции власть относилась с большим подозрением. В дореволюционной России на первом плане была критически мыслящая интеллигенция. Но только в постоянном и сложном взаимодействии обе эти силы могут давать мощные импульсы к развитию российского общества. Всякая попытка насильственного устранения одной из них ведет к непредсказуемым последствиям.

Теоретически можно представить общественность как социально-активную силу, выполняющую одновременно и негативно-критическую, и позитивно-созидательную роли в обществе, при условии наличия в нем эффективных механизмов адаптации негативной критики к потребностям общества. Но до сих пор мы исходили из предположения, что интеллигенция руководствуется возвышенными нравственными идеалами, а общественность рационально понятыми интересами. Либеральное мировоззрение, которое составляет основу западного общества, решает проблему «идеалы против интересов» безусловно в пользу последних. К. Поппер в своем «Открытом обществе…» предостерегает против любых увлечений идеалами. Должна ли Россия последовать по этому пути? От решения этого вопроса зависят и наше понимание будущего российской интеллигенции.