1. Современные практики самоидентификации имеют общий идеологический предрассудок, заключающийся в том, что смерть присутствует в них лишь неявно как иное, от которого следует тщательным образом отличать и защищать собственно человеческое в человеке, в качестве которого может выступать сознание, способность к труду и общению в горизонте культуры, креативность и т.д. Этой идеологии противостоит древняя мудрость самоидентификации человека как смертного. О ней 19 веку напоминал Гегель, а 20 веку — Хайдеггер.
2. Мыслить человека как смертного не значит отказывать ему в праве на особую, выделяющую из круга сущего причастность к мысли, труду или культуре. Речь идет о более принципиальном утверждении — человек мыслит, действует или общается в горизонте культуры лишь постольку, поскольку оказывается способным экзистировать из наличного состояния, выступать из потока жизни в некоторую область бытия, в которой он не есть, но лишь может быть. В этом особом онтологическом топосе человек присутствует как свое собственное бытие в возможности или как проект своего бытия. Подобного рода выступания вычленяет из неопределенности фактического присутствия его «самость» как некую интенсиональность-обращенность к бытию и адресат, открытый обращенности другого.
Утверждая, что человек смертен, я собираюсь продемонстрировать что этот особый топос бытия, в который экзистирует человек из наличного состояния и сам акт экзистенции размечены, как вешками символами смерти. Человек прежде всего смертен и только в силу смертности — мыслящий в силу смертности — действующий в силу смертности — открытый к диалогу с другим(ми) в культуре. При этом я имею в виду оба плана человека и как отдельного индивида и как конкретной человеческой общности.
3. Варианты интенсиональности различаются мной не как исторические или онтологические типы, но лишь как тропы (повороты) обращенности индивидуальной или коллективной самости к бытию.
3.1. С первого до последнего дня жизни мир некоторым образом непосредственно открыт отдельному человеку и человеческому сообществу. Он дан ему в естественном свете обнаруживающем присутствие и ясные очертания и окружающих предметов, и его самого как самоочевидных фактов. В фактическом присутствии обращенность самости к миру (ее фактическая интенсиональность) присутствует как чистый факт «устремленности к … », то есть как непосредственно переживаемый экстаз из наличного состояния.
Изничтожающая смерть как мощный магнит обладающий одновременно «отталкивающим» и «притягивающим» полюсами, в напряженном экстазе ужаса разворачивает самость в потоке становления как своеобразную стрелку компаса «от себя» лицом к «Ничто». Причем, разворачивая, выставляет ее во вне из наличного состояния.
3.2. Трансцендирование как бы развивает энергию выдвижения в Ничто. Через процедуру трансцендирования человек расчленяет собственное существо на пребывающее устойчивое бытие самости, вынесение за скобки мира и заключенную в этих скобках, становящуюся наличность событий, в том числе и его телесную фактичность (существование). Поляризованность человеческого существа выражается в оппозициях самости (Я, Мы) и тела (коллективного, индивидуального), сущности и явления и т.д. Трансцендирование, таким образом, производит фундаментальную метафизическую работу разбиения человеческого бытия на «внешнее» и «внутреннее». При этом смерть выступает как своеобразная «дверь» в мире фактического, связующая имманентное существование с трансцендированой сущностью.
Трансцендируя перед лицом смерти из потока становящейся фактичности, человек обнаруживает различные предметности этого мира (в том числе и фактичность смерти) как нечто находящееся в своем распоряжении. Это распоряжение может быть либо манипулятивным — в роли средства для поставленной цели, или коммуникативным в роли знака для выражения смысла. Через средства и знаки его самость утверждает свое присутствие во внешнем мире как нечто по сути своей внутреннее. Причем это самоутверждение может иметь две морально дифференцируемые модальности — жертвы и убийства, которые в свою очередь двояко направлены — на себя и на другого. Во всех подобного рода ситуациях человек самоутверждается, т.е. открывает свою индивидуальную самость для себя и других как присутствующую в наличии посредством смерти.
3.3. В коммуникативных и манипулятивных актах смерть, как и иные элементы мира фактичности сохраняет свою органическую сращенность с центром самоидентичности как ее своеобразный «функциональный орган». Между полюсами сущности и фактического существования, на которые дифференцировано существо человека, еще нет Ничто.
Радикализация трансцендирования осуществляется при попадании человеческого существа в просвет вопроса об истине. Смерть здесь оказывается и путем к истине и образует пространство (просвет, в котором предметы обнаруживают свою истинную природу. Человек, который отождествляет свою самость с бытием в форме гносеологического субъекта (что особенно характерно для идеологии просвещения, смертен не потому, что умрет, а потому, что его единственный путь к самоосуществлению в истине проложен в пространстве смерти которое при этом оказывается онтологически неоднородным и распадается на мир как физическую реальность и мир как историю. «Самость» занимает центр метафизического треугольника с вершинами: истина, смерть и власть. Исходная многосветность бытия, т.е. исходная предрасположенность любого элемента сцены, выступая на которую человек мыслит и совершает поступки стать другим превращает его бытие в фундаментально необеспеченное и нестабильное. Бытие необходимо каждый раз заново производить из тьмы возможного, но не в предсуществующий просвет истины, а вместе или одномоментно с этим просветом.
Устанавливая себя в ситуацию этого выбора, человек открывает в своем существе то несущее Ничто, просвечивающее в феномене смерти, которое выносит на своих плечах все возможно сущее, включая и его собственно человеческую сущность, к осуществлению.
Добавить комментарий