Метафизика по определению есть знание о сверх- и за-природных основаниях бытия. Но тогда какова природа самой метафизики? В чем и как она укоренена? И каковы критерии метафизического знания?
Истина в ее традиционном понимании от Аристотеля до А. Тарского и С. Крипке вряд ли применима к метафизике. Это относится к трактовке истины как соответствия: знания — реальности, сущему (Аристотель, французские материалисты, Т. Павлов), сущего — идее (Гегель), фрагмента знания — более общей системе (когерентная теория истины, логицизм), знания — возможности его реализации (прагматизм, операционализм, интуиционизм, конструктивизм), эмпирического языка и теоретического языка (логический позитивизм), языков различного типа (Л. Витгенштейн, А. Тарский) etc., etc., etc… Все эти подходы апеллируют к некоей реальности. Метафизика же претендует на обоснование самой этой реальности. Именно этим обусловлено ее интимное родство с мифом, догматом, метафорой.
Но что может быть до- и сверх- и за-бытийнее свободы? Свобода не есть бытие, она есть небытие, суть возможное, пустое, неописуемое и невыразимое. Она не находится в измерениях бытия, она «под» бытием, как то, что хочет воплотиться в бытии. По самому смыслу своей сущности свобода предшествует совершаемым свободно актам: она предшествует своим проявлениям. Поэтому свобода предшествует бытию, является «безосновной основой бытия». Согласно Бердяеву, свобода мэонична, коренится в Ничто, в «бездне», предшествуя творению. Поэтому для Бердяева свобода находится по ту сторону добра и зла, а всесильный над бытием Бог Творец не всесилен над небытием, над несотворенной свободой.
В природе как таковой, без человека и его сознания, познания и деятельности, — свободы нет. Существуют только каузальные связи и прочие детерминации. По Канту свобода не феномен, а ноумен.
Традиционное различение: (1) свободы как действия, делания, и (2) свободы как хотения (Н. Эрн, Н. Лосский, С. Левицкий и др.) показывают, что в первом случае свобода сводится к каузальности и тогда она предстает как власть. При этом она имеет пределы, прежде всего временные пределы существования любого явления, в конечном итоге — смерть. Во втором случае, случае собственно свободы, она внекаузальна (мотивация не может быть причиной поступка, она объясняет и осмысляет его), является выражением осмысления и самосовершенствования. Кант глубоко прав: собственно свобода — ноуменальна. Вектор свободы направлен не вовне, а вовнутрь. И всегда могут быть найдены все более глубокие мотивы для объяснения, поскольку разумом могут быть обнаружены все более глубокие причинные связи. На этом обстоятельстве снованы исповедь, психоанализ, логотерапия, юридическая практика обвинения и оправдания.
Свобода как власть, как «свобода от» редуцирует человека, она либо делает его игрушкой объективных, независящих от него сил, либо оборачивается одержимостью, невменяемостью — в обоих русских смыслах этого слова (невозможностью вменить ответственность и отсутствие разумных оснований и мотивов). В обоих случаях — безответственностью, рабством вне- и бес-человеческих каузальностей и редукций. Свобода же в ее собственном внеприродном (метафизическом!) смысле — суть оборотная сторона ответственности, путь вменяемого самосовершенствования. У человека нет «алиби в бытии» (М.М. Бахтин), а разум и сознание вторичны по отношению к изначальной свободе=ответственности, они даны как инстсрумент познания меры, глубины и содержания этой ответственности, степени укорененности человека в мир, в сеть каузальных связей и зависимостей. И чем в большей степени мне открыты эти связи и зависимости, тем я свободнее, а значит и более вменяем, ответствен.
Свобода понятие не физическое, а сверхфизическое. Ее ноуменальность выражает сугубо человеческое измерение бытия. Более того, каузальности вторичны, первична ответственность. В силу этого, с помощью разума и понимания все более глубоких связей, человек метафизически свободен. Он всегда может стать свободным «от»: своего тела, своего характера, своего происхождения, законов природы и даже от Бога.
В этом плане свобода=ответственность первична по отношению к истине. Истина, в различном ее выражении (от соответствия и конвенциональности до когерентной целостности и непротиворечивости) не дает основания свободе. Наоборот, свобода является основанием истины. Истина — то, что есть. Свобода — «Да будет!». Ее нельзя доказать, а можно только показать — показать в истине, т.е. в открывшемся свободно мире, как откровение, как опыт принятия (а значит и вменения) мира. Свобода, как говорил М.К. Мамардашвили, есть «опыт сверхъестественного внутреннего воздействия», то, что определяет истину сразу и целиком. Дело логики и другой познавательной техники описывать открывшуюся свободно целостность. Свобода откровенна, а истина утверждается свободно. Онтологические допущения и предположения любого знания суть онтологический импульс «Да будет!», метафизический акт свободы. Свобода=ответственность метафизична и неделима. Истина не гносеологична, не эпистемична и не методологична. Она онтологична. Потому что производна от свободы, ее онтологического импульса.
Этим обстоятельством и объясняется несостоятельность многих попыток элиминации, отбрасывания метафизики, изгнания ее из духовного опыта человечества. Изгоняемые в дверь, эмпирически непроверяемые, противоречивые и т.п. метафизические конструкции оказываются в основе начальных допущений, исходных положений и образов научного, обыденного знания, художественных образов. Развитие методологии науки в ХХ в. от Венского кружка до Т. Куна и П. Фейерабенда, нынешней экспансии феноменологическо-герменевтической парадигмы — чрезвычайно поучительна в этом плане.
Метафизика выражает фундаментальную особенность осмысления человеком действительности, себя самого и своего места в действительности. Речь идет о попытках конечного существа осмыслить бесконечно разнообразную действительность. Поэтому осмысление неизбежно осуществляется с какой-то позиции, в каком-то смысле, а значит оказывается связанным с выбором этой позиции, с определенным видением, с определенной точкой зрения. И каждая такая позиция является неповторимой, уникальной. А ее занятие — актом свободы. Научное, техническое, художественное, религиозное и прочее творчество суть подобные акты изначальной и неустранимой свободы.
Как известно, существуют авторитетные концепции полностью отрицающие свободу: детерминизм, лютеранство, кальвинизм, ницшеанство, марксизм, бихевиоризм, М. Хайдеггер и др. Но сами они оказываются метафизическими проявлениями свободы, поскольку связаны с выбором конкретной позиции в мире.
Более того. Открыть мир значит принять его, а принять — значит взять на себя ответственность. В том, что мир открылся мне нет моей заслуги, но открылся мир м н е. А «Я», как уже говорилось, трансцендентно, метапсихично и вневременно. Именно потому, что есть чувствилище свободы. Самосознание субъекта и есть самосознание свободы. Самосознание — возможно, наиболее важное проявление человеческой сущности. И при этом, самосознание, пожалуй, наиболее трудно постижимый феномен. Главная проблема заключается в том, что сознание собственного «я» дано не в форме объективности, а в форме самосознания субъекта, или, иначе говоря, — в необъективируемости субъекта самосознания.
«Я» постижимо не путем объективации, а каким-то иным, возможно — более глубоким образом. «Я» — ни факт, ни акт, ни идея, оно одновременно и идеально, и реально, стоит вне времени и проявляется в душевной жизни. С гносеологической точки зрения «я» — своеобразная «слепая точка», существенный, хотя и непознаваемый фактор познания.
Онтологический смысл этого обстоятельства заключается в том, что субъект самосознания является носителем свободы. Тем самым проблема самосознания, с очевидностью, оказывается в центре любого осмысления природы метафизического знания и философствования вообще.
Поскольку самосознание трудно подвести под рациональные, объектные категории, в философии сложилась традиция рациональной неопределимости самосознания и связанных с ним философем (свободы,экзистенции и т.д.). Будучи трансцендентным, метапсихичным, вневременным, «я» предстает «не от мира сего», «абсолютоподобным» — по выражению Б. Вышеславцева. Именно поэтому проблема самопознания обнаруживает себя традиционно, в конечном счете, как проблема религиозная: подлинное самопознание достигается лишь через соотнесение с Абсолютом, проявляет зависимость от богопознания, предваряя его гносеологически.
«Я» дано само по себе, но оно не может быть основанием самому себе. Именно забвение этого и ведет к самозванству, человекобожию и ничтоженью бытия. Не случайно Ж.-П. Сартр, исходивший из того, что свобода как небытие предшествует бытию и, значит, бытие пронизано небытием, пришел к выводу, что «Я» есть «пустота в густоте бытия», «дыра небытия в бытии». Сколько не искали философы внутреннее «Я», они не нашли его, ибо таковое суть диспозиция, качество, проявляемое в момент актуализации. Это качество свобода. Единство «Я» нельзя найти в готовом виде, оно не «отрезано» и не «отвешано», как говорил Г.Г. Шпет. Его можно только осуществить неустанным усилием утверждения скрытой сущности, сущности свободы. Усилием прорастания бытия.
Свобода — единственное условие адекватного восприятия и постижения реальности, как окончательная реализация внутренней гармонии индивида и наивысшее выражение преодоления его Эго, восстанавливающее единство внешней и внутренней реальности. Человеческая сущность и есть свобода, вечно ждущая за порогом человеческой определенности мира. А выражается она адекватно (ее природе) именно в метафизических построениях.
Добавить комментарий