Как известно, основополагающей мыслью Ницше, определившей духовную составляющую его философии жизни, является «вечное возвращение» (ewige Wiederkunft des Gleichen, oder aller Dinge). Это удивительное прозрение, интеллектуальный прорыв поразительно точно характеризует горизонт социальной реальности, при котором индоевропейская мифологема «круга-времени», астральные взгляды древнего Вавилона сочетаются с поздними взглядами Хайдеггера и с постмодернистским «ироничным искусством цитирования», раскалывающим статус традиции. Эквилибристика мысли Ницше, в частности, в «Веселой науке» находит атрибутику новой графики времени, которая, в свою очередь, задаёт ритм становления, иерархию мира: ты должен прожить эту жизнь ещё раз, бесчисленное количество раз и атрибуты жизни- взгляд, мысль должны будут вернуться к тебе. Формула «вечных песочных часов» бытия предполагает возможность следующего, потенциального усилия, усилия, ориентированного на Будущее.
Разумеется, вечность, безосновность, любовь к року — распространенные вехи философского миропонимания. Наиболее яркие примеры подобного парадигмального мышления — различения призрачного мира (мира эмпирических условий жизни человека) и мира подлинного (космос, идеальное бытие) в концепции Бердяева, «беспочвенность» Льва Шестова, выразившая протест довлеющей власти самоочевидности, общеобязательности и манифестирующая адогматическое мышление и истину как «единичное, случайное» — вне власти разума. Маргинальная порывистость и свободная внезапность творческого процесса, творческого роста предполагает отказ от принудительного знания, рационализированных истин. В контексте предельной тотальности, иерархичности социума ритмичность можно описать как окончательно завершенный инструмент социальных манипуляций и культурных репрессий. Видимо, традиционная аналитика социальных процессов исчерпывает потенциал своего [62] дискурса и обречена на использование техники «инвентаризации культуры», включающую методологию привнесения забытого, запретного, банального или маргинального слоёв.
Вечно возвращающееся колесо бытия, таким образом, демонстрирует те элементы, которые составляют децентрированную «Едино-множественность»: здесь и рост, сила само-властвования, и «сходящие с дистанции», уловившие угасание жизненных потоков. Через повторение вечное возвращение предполагает горизонт различения — различения как полноты многообразия, потенциальной возможности следующего усилия, усилия будущего. Ницше формулирует культурно-коммуникативное пространство вечности следующим образом:
«Так никогда не писали, никогда не чувствовали, никогда не страдали: так страдает бог Дионис. Ответом на такой дифирамб солнечного уединения в свете была бы Ариадна… Кто, кроме меня, знает, что такое Ариадна!… Заратустра определил однажды, со всей строгостью, свою задачу — это также и моя задача, — так что нельзя ошибиться в смысле: он есть утверждающий вплоть до оправдания… Я хожу среди людей, как среди обломков будущего: того будущего, что вижу я… Собрать и соединить воедино всё, что является обломком, загадкой и ужасной случайностью. Спасти тех, кто прошли и преобразовать всякое “было” в “так хотел я” — лишь это я назвал бы избавлением» 1.
Ритм, возвращающийся к себе самому как к равному, выступает как рывок, бросок вперед — ритм преодолевает самого себя и оказывается супер-ритмом; отталкиваясь от пут прошлого, он еще и привносит это прошлое, оказываясь самополагающей данностью, априорно готовой к наброску, проекту, используя терминологию Хайдеггера. Известная парадоксальная формула «время временится из будущего» — блестящий образец герменевтики фактичности, высшей формы утверждения великого «Да».
Ж. Делез, провозглашая концепцию доиндивидуальных «номадических сингулярностей» (кочующих единичностей), противостоящих классической субьектно-репрезентативной схеме метафизики, описывает ситуацию в контексте, близком к апофатической [63] теологии, лишенной характеристик, накладываемых бинарными понятиями метафизики (общее-индивидуальное, трансцендентальное-эмпирическое). Анализируя проблематику «вечного возвращения», автор подчеркивает,что оно не является возвращением Одинакового, Подобного или Равного в системе отношений Делёза подразумевается отсутствие какой-либо тождественности. Поступательное движение, обновленная ритмика, навеянные «веселой и злой» игрой с миром относятся к срезу бытия, чьё основание — в различии, в несходстве бесконечно отражающих друг друга; следует назвать это миром интенсивности, вечной игры со временем. Появление игрового компонента, дионисийского «чистого смысла», связано с высшим тождеством принципа: «Эта игра уже сливается с применением репрезентации, представляющей все её элементы: подобие различных числовых бросков, пропорциональности соотношения следствия и гипотезы» 2. Здесь нет предшествующего правила, игра идёт по собственному пути (каждый элемент игры влечет за собой воспроизведение техники по другому правилу, выделяющему все свои следствия из предыдущего).
В «Логике смысла» Делёз также описывает игровую составляющую культурного ритма: «нормальная» игра противостоит игре, основанной на других принципах (броски численно или реально неотличимы, но различаются качественно). Уникальный ход, по Делёзу, — это номадическое, а не оседлое распределение, где каждая сингулярность коммуницирует и резонирует с другими. «…игра без правил, без победителей и побежденных, без ответственности, игра невинности, бег по кругу…» 3, вот характеристики нового объекта утверждения, нового ритма.
Об этом же повествует и анализ проблемы субъекта у Хайдеггера, проведенный П. Рикёром в работе «Конфликт интерпретаций». Рикер выделяет как особую область круговое отношение, где необычность терминов характеризует радикальную проблематику: «Не круговое рассуждение содержит в себе вопрос о смысле бытия, а знаменитая отнесённость, имеющая одновременно и предвосхищающий и ретроспективный характер искомого объекта — бытия — с вопрошанием как способом бытия существующего. Именно здесь [64] и рождается субъект: вопрос о смысле бытия ведет одновременно и назад и вперед к вопрошанию как способу бытия возможного ego» 4.
В контексте постмодернистского отношения к предмету исследования можно констатировать: ритм, рассматриваемый с точки зрения умножения образов и имен, усложнения языка и обогащения традиционно понимаемых величин архетипическими составляющими, становится из завершенного, профанного социального явления элементом пространства свободы и виртуализации общественной жизни.
Добавить комментарий