Кровь — жидкость, циркулирующая в кровеносной системе животных и человека и переносящая вещества в организме. Итак, перед нами жидкость, но жидкость «особого рода». Недаром она сакрализируется в ритуалах и мифах самых различных народов. В истории европейской культурной традиции можно выделить три великие мифологемы «крови», ритмически сменяющие друг друга.
Первая из них, рассматривающая «кровь» как вместилище «души», характерна для архаического мироощущения и мы обнаруживаем ее еще у Гомера. Вторая, интерпретируемая в работах М. Фуко 70-х годов как «право на смерть», характерна для [74] доиндустриальных обществ, которые могут быть обозначены как общества «кровавости». И, наконец, последняя мифологема утверждается индустриальной эпохой, когда власть стремится управлять жизнью, а наиболее четким ее выражением оказываются расовые теории.
С точки зрения «права» архаическая мифологема «крови» наиболее ярко проявляется в обычае кровной мести, который в полной мере не искоренен и по сей день. В этой системе координат «кровь» представляется непрерывно текущей в жилах людей, связанных единством происхождения, а рана на теле рода должна быть симметрично отражена на враждебной коллективной телесности. Причем принцип индивидуальной ответственности перевешивается принципом общей «крови».
По древнегреческим представлениям души, разлучившиеся после смерти с телами, в Аиде «бездумными тенями веют» 1. Чтобы вернуть этим душам память и способность мыслить их необходимо напитать кровью. Это-то и делает Одиссей, проникающий в подземное царство с целью уготованное ему будущее. Когда «черная кровь» жертвенных животных полилась, то «души усопших.., вылетев вместе бесчисленным роем из ямы, подняли крик несказанный» 2. Показательно, что эти души, лишенные тел и, следовательно, страдающие радикальной «нехваткой» крови, влачат на том свете самое жалкое существование.
Так Ахилл, величайший из героев троянского цикла, изрекает: «О, Одиссей, утешения в смерти мне дать не надейся // Лучше б хотел я живой, как поденщик, работая в поле, // Службой у бедного пахаря хлеб добывать свой насущный, // Нежели здесь над бездушными мертвыми царствовать, мертвый…» 3. Таким образом, обескровленные души оказываются как бы и не душами. Только Менелай избег общего печального удела, оказавшись перенесен богами на «острова блаженных».
Дальнейшее развитие религиозно-мифологических представлений в рамках европейской культуры ведет к господству дуалистических представлений о теле и душе, причем последняя объявляется началом высшим и призванным господствовать. Забывается неразрывная связь крови и души: «кровь» оказывается элементом профанного мира. В этом смысле крайне показательно средневековое разделение юрисдикции духовной и светской [75] властей: бестелесная душа принадлежит Богу и представляющему Его интересы духовенство, а тело, следовательно и кровь, получает светская власть для примерного наказания.
Светский суверен обладал правом «на жизнь и на смерть», т.е. пролитие или не пролитие крови. В этом смысле ритуал казни, по мнению Фуко, оказывается более надежным способом легитимизации власти, чем даже обряд коронации. В работах «Воля к знанию» и «Надзирать и наказывать» речь идет о европейских абсолютных монархиях XVI-XVIII веков. Но если вспомнить эпоху западного средневековья, то таким сувереном, обладающим правом на тело и жизнь подданных, а следовательно, и на их «кровь», выступал практически каждый феодал.
Средневековый сеньор имел виселицу, причем число столбов и крючков выражало степень, которую ее хозяин занимал в феодальной иерархии. Герцог мог выстроить виселицу с шестью столбами, барон с четырьмя, шателен с тремя, а простой сеньор с двумя. Казни были многочисленны и совершались с необычайной легкостью. В еще большем распространении были многообразные пытки.
Фуко характеризует данный тип социального устройства как общество «кровавости», где в «почете война, где царит страх перед голодом, где торжествует смерть, саодержец с мечом, палач и казнь, где власть говорит через кровь…» 4 «Кровь», по мнению французского исследователя, оказывается «реальностью с символической функцией».
Третья мифологема «крови» оформляется на заре индустриальной эпохи, когда «право на смерть» сменяется «властью над жизнью». Возникает «биополитика народонаселения»: дисциплинарные практики, с одной стороны, и способы регулирования населения, с другой. Главной ставкой в политических битвах становится «жизнь», а «секс» торжествует над «кровью». «Понятно: если что и находится с той стороны, где закон, смерть, преступление, символическое и суверенитет, — так это кровь; сексуальность же — она с той стороны, где норма, знание, жизнь, смысл, дисциплины и регуляции» 5.
[76]
Но можно ли вообще обойтись без «крови»? Нет, разумеется, и эпоха «биовласти» формулирует расовые теории. Понятно, что практика расизма древнее его теории — так, например, библейский миф о Хаме использовался для оправдания торговли неграми еще в доиндустриальную эпоху, а теорию германского происхождения дворянства отстаивал в «О духе законов» Монтескье.
В европейской культуре второй половины XIX — первой половины XX веков расовые теории занимают законное, и даже видное место. Им отдали дань такие гении как Р. Вагнер и Ф. Ницше, а среди теоретиков мы обнаруживаем графа Гобино, Л. Вольтмана, Х.С. Чемберлена. В своем радикальном варианте расовая теория оказывается своеобразной религией крови. «Раса — это подобие души, весь расовый материал — это ценность сама по себе… Расовая история является поэтому историей природы и мистикой души одновременно, а история религии крови — …великое мировое повествование о подъеме и крушении народов, их героев и мыслителей, их изобретателей и художников» 6.
Таким образом, данная мифологема «крови» обнаруживает определенные точки соприкосновения с архаической, что вполне вписывается в рамки вторичной мифологизации, охватившей европейскую культуру XX века. Показательно, что наиболее рьяных сторонников расовая теория нашла в протестантских странах — Англии, США и Германии, которые дальше всего пошли по линии «разволшебствления мира» (своеобразная компенсация).
Известные эксцессы 30-40-х годов прошлого века скомпрометировали расовую теорию, на Нюрнбергском процессе она была объявлена преступной. Белый расизм во второй половине XX века становится объектом искоренения, но «свято место пусто не будет». Именно в это время расцветает «цветной» расизм — негритянский в США или исламский (более завуалированная форма расизма). Более того, Запад продолжает вести в отношении всего остального мира, в т.ч. и России, политику по сути дела расистского толка. Так что мифы «крови» продолжают господствовать и в современном мире, а задача осмысления их ритмов — важнейшая, причем как с теоретической, так и практической точек зрения
Добавить комментарий