Социальная катастрофа и кризис коммуникации

[124]

Катастрофичность современного социального бытия интерпретируется двояко: либо через перечень глобальных проблем современного мира (типа экологического кризиса, терроризма и т.п.), препятствующих его благополучию и гармонизации, либо противоположным образом — через указание на все возрастающую социальную синергию.

Еще в первой половине ХХ века Ортега видел кризисность современного общества в том, что существование стало более легким, безопасным, комфортным, изобильным. Во второй половине прошлого столетия идея негативности самого роста позитивного обрела новую аргументацию.

Современная социальная философия обнаруживает два лица катастрофы: катастрофу беспорядка, хаоса и сменяющую ее катастрофу порядка, космоса, гармонии. Можно говорить о катастрофическом недостатке благ, энергии и информации, порождающих энтропию системы, а можно констатировать катастрофические последствия избытка, изобилия, перепроизводства идей и вещей. Нужда создает катастрофичность бедственной необходимости, однако возможна и катастрофа всеобщего освобождения, повсеместной беспрепятственности социального взаимодействия, прозрачности, [125] доступности каналов связи. Речь идет о неком парадоксе: энтропия идет от роста согласованности, непротиворечивости социального бытия, а не со стороны его конфликтности, разобщенности, неразумности. Такая интерпретация социального порядка и хаоса приводит к необходимости разводить понятия «кризис» и «катастрофа»: «Если негативное порождает кризис и критику, то позитивное, возведенное до уровня гиперболы, порождает катастрофу, в силу невозможности выделить кризис и критику даже в гомеопатических дозах» 1.

Позитивное и негативное (добро и зло) понятия оценочные. И если рассматривать катастрофу как непосредственный результат позитивности социального взаимодействия, то, очевидно, что смысл терминов «позитивное» и «негативное» трансформируется. Современный социальный дискурс катастрофы воспроизводит ницшеанский прием переоценки ценностей и ключевых оценочных понятий, что проявляется, скажем, в названии одной из книг Ж. Бодрийяра — «Прозрачность зла». Парадоксальность названия заключается в том, что понятие «зло» используется как Бодрийяром, так и Ницше сразу в двух смыслах: общепринятом, традиционном и собственном, трансформированном. Принцип зла, хаоса, социального беспорядка в его обычном значении есть принцип нарушения функционирования каналов связи, взаимодействия, принцип антагонизма, сложности, непреодолимости, т.е. как раз принцип недоступности информации и непроницаемости средств коммуникации. Зло непрозрачно. Но непрозрачность зла и есть жизненный принцип социальной системы, поскольку дисфункции функциональны. Именно негативные и экстремальные, с общепринятой точки зрения, феномены обеспечивают самосохранение общества, являются тормозом катастрофы. Негативное меняется местом с позитивным. То, что видится как симптоматика катастрофы, оказывается ее терапией.

Напротив, беспрепятственное наращивание и обращение материальных и идеальных ценностей, всеобщая коммуникация и перенасыщение информацией, т.е. «прозрачность» социального бытия, иначе говоря, «искусственный рай согласованности», являются принципом смерти и разрушения. Тотальность социального согласия катастрофична. Именно сбои в системе играют роль панацеи, спасения от катастрофы, которая, благодаря им, сохраняет свой [126] виртуальный характер, только угрожает, но не разражается. Если будут вдруг предъявлены к оплате все накопленные долги одних стран другим странам, если будет однажды применено все произведенное и проданное оружие всех видов, то произойдет настоящая катастрофа, коллапс, ступор системы, ее уничтожение. Однако, такая полномасштабная мировая катастрофа, сохраняя свою виртуальность, не происходит. Что удерживает джина в бутылке? Почему не реализуется то, что могло бы, и даже должно было бы произойти в современном мире? Можно сказать, что не рациональность принимаемых решений, не добрая воля агентов социального действия, а именно несовершенство, небезотказность действия современного механизма связей удерживает мир на грани катастрофы. А сама катастрофа, с определенной точки зрения, является не аварией, не сбоем в системе, а закономерным продуктом и результатом этой системы социальных взаимодействий.

Катастрофа порождается информационным характером современного общества. Принципами его организации являются свобода коммуникации и информации. Категорический императив эпохи требует необратимости ускорения коммуникационных процессов, вездесущности каналов связи, прозрачности информации, ее умножения. Социальное производство информации и коммуникации создает угрозу эпидемии согласия, всеобщей запрограммированности. Производство позитивного есть производство консенсуса, социального порядка, согласованности. Как утверждал Кант, боясь анархии и хаоса, «человек стремится к гармонии, но природа лучше знает, что хорошо для рода человеческого: она хочет дисгармонии». Эта мысль справедлива и для социальной организации человечества. Противоборство и противостояние — это необходимые формы общения и общежития.

Существуют различные уровни социального порядка. Хаотическое противостояние индивидуальных интересов и целей конституирует классическую теоретическую модель гражданского общества. Социальные идеалы общинности, соборности, органической солидарности общественного бытия оперируют понятием гармонического единства разнородного. Массовому обществу тиражирования идей и вещей соответствуют понятия эклектики и унисона, подобия однородного.

Социальная гармония как противоположность хаосу, [127] беспорядку, анархии интерпретируется двояко: этически и эстетически. Религиозно-нравственный идеал соборной общественности, сложившийся в русской философии всеединства, акцентирует социальное согласие и примирение, любовное единение и взаимопонимание. Иная тематизация социальной гармонии в русской философии оперирует терминами музыкально-эстетическими (гармония, консонанс, диссонанс, унисон), далекими от этической идеи всеобщего блага. Гармония в этом случае — это « примирение антитез, но не в смысле мирного и братского нравственного согласия, а в смысле…взаимного восполнения противоположностей» 2, создающего постоянное напряжение, динамизм и драматизм социальной реальности. Однако гармония как созвучие или как консонанс противоположна не только диссонансу, но и унисону. Социальный порядок консенсуса «это не столько гармония, сколько унисон, очень мирный унисон, скучный, немного деревянный и очень бесплодный» 3. Понятие унисона передает катастрофичность тиражирования как способа производства и воспроизводства однородных и массовых элементов общественной системы.

Однако, современный социально-философский дискурс пользуется уже не столько музыкально-эстетической, сколько медико-биологической терминологией, диагностируя социальную катастрофу как нечто аномальное и патологическое в общественном организме. Социальное производство описывается как аналог процедуры клонирования, процесса ракового деления, а способы коммуникации репрезентативные для современной социальности определяются как имеющие вирусный или эпидемический характер.

Характеристика общества массовой коммуникации не исчерпывается понятием унисона, серийности его материальных и информационных продуктов. Отличительной чертой масскульта является эклектичность. Если гармония — это единство противоположного, а унисон представляет собой единообразие однородного, то культурную эклектику постиндустриального общества можно определить как рядоположенность несовместимого, как безразличную всеядность. Современный принцип политической корректности не допускает жестких противопоставлений, отрицаний, исключений. [128] В результате его действия мы имеем идеологию отсутствия зла, врага, противоположности Другого. Все должно быть принято как положительное. Если массовое производство идей и вещей осуществляется методом клонирования или метастазирования, т.е. путем производства тавтологии, того же самого, а не иного, отличного, то не возникает ничего чужого, неприемлемого, недопустимого.

Однако всегда существует энергия не только притяжения, но и отталкивания, не только приятия, но и неприятия. В условиях современной социальности она трансформируется и как нечто катастрофически патологическое обозначается социально-философской мыслью в терминах опять же медико-биологических. Если феномен критики — это сила отторжения негативного, то феномен аллергии — это энергия отторжения позитивного, эффект переедания, отравления избытком.

Позитивное в известном смысле обнаруживает себя как рациональное, ценное, осмысленное. Но катастрофичность современного информационного общества не рассматривается как простой результат линейно возрастающей его рациональности. В условиях «ксерокса культуры» производство знаков не является уже более производством смыслов и значений, а акты коммуникации перестают быть передачей содержания. Кризис современного типа коммуникации состоит в перерождении ее в чистую и пустую форму социального взаимодействия, в торжестве ее безразличия к собственному содержанию. Типичным примером современного способа социального взаимодействия является мода. При вирусном способе коммуникации заражение происходит мгновенно. Скорость распространения новых модных идей и стилей обуславливается как раз тем, что они ничего не обозначают, не имеют иной цели и смысла кроме как множиться и экстраполироваться, симулировать социальное взаимодействие, реализовывать его чистую форму, лишенную значимого содержания.

Возрастание и трансформация рациональности социальной организации приводит к ее перерождению в собственную противоположность. Если индустриальное общество конституируется принципом формальной, не имеющей цели вне себя самой рациональности, то постиндустриальная социальность форсирует идею безграничного и неосмысленного человеческими потребностями и целями производства, производства, прежде всего коммуникации, в которой [129] скорость наращивания актов и форм взаимодействия намного превышает возможность порождения смыслов. Так постмодернистский дискурс трансгрессии смысла оказывается парафразом как веберовской идеи формальной, бесцельной вне себя самой рациональности, так и зиммелевского концепта чистой формы социального взаимодействия, относительно независимой от его конкретного содержания.

Примечания
  • [1] Бодрийяр Ж. Прозрачность зла. М., 2000. С. 157.
  • [2] Леонтьев К.Н. Цветущая сложность. М., 1992. С. 149.
  • [3] Там же.

Похожие тексты: 

Добавить комментарий