Долгое время университетская история философии была по преимуществу «аристократической», рассматривались и анализировались главным образом «вершины» философской мысли, тексты и идеи великих. Чаще всего делались попытки уловить преемственность и эволюцию идей, скажем, от античных атомистов до Л. Фейербаха, или от Гегеля к Марксу. В последние десятилетия обнаружился академический интерес и к «философии», создаваемой на дилетантском уровне. Правда, русская публицистика еще в XIX веке обозначила эту проблему:
Современные отечественные публицисты только к середине перестроечных лет пришли к вопросам о том, как же воспринимали и творчески развивали марксовы философские идеи Плеханов, Ульянов, Джугашвили, другие большевики-теоретики, и как их могли понимать и применять на практике люди среднего и малого масштаба (см. публицистику А. Ципко). Заметим, что даже социологически заостренные публикации были «нацелены» преимущественно на фигуры первого ряда: исследовался генезис идей от Маркса к Ленину-Сталину.
«Демократизация философии», происходящая теперь уже в духе «восстания масс» (совсем по Х. Ортеге-и-Гассету), сделала весьма интересной темой эволюцию идей от Каутского к Швондеру, от Швондера — к Полиграфу Шарикову. А наблюдаемая либерализация [65] университетской философии и ее освобождение от общеобязательных канонов «единственного верного философского учения» обеспечили появление новых экзотических растений на освободившихся от тотального марксизма пространствах. Никто уже не смеет порицать за ревизионизм или буржуазность философских уклонистов. Ура! Ура! Свобода! Мыслитель, погруженный в шумную философскую игру стеклянных бус, способен стать и желанным гостем в чиновничьих сферах, и преподавателем философских факультетов, и сочинителем статеек для развлечения мелких буржуа, и носителем академической мудрости в богемных кружках.
Роман Германа Гессе, авторское название которого — «Игра стеклянных бус», в СССР был напечатан под названием «Игра в бисер». В интеллигентном советском «андеграунде» (по-русски — «в подполье»?) широко распространилось аберрантное восприятие смысла и идей этого романа. Часто его использовали как оправдание безопасным и безответственным интеллектуальным забавам (в духе «play»): делаю что хочу и рассуждаю как хочу, поскольку я в «оппозиции» к устаревшей традиции. В те годы этот вид оппозиционности к общеобязательному марксизму-ленинизму воспринимался как нечто, достойное уважения. Но теперь ситуация кардинально изменилась, и тип «постмодернистского» философствования представляется уже порождением интеллектуально-нравственного инфантилизма, «незрелости», которая никогда не будет преодолена, ибо остановка в развитии уже необратима. Немногие замшелые ретрограды и традиционалисты (подобно А. Синявскому в публицистике «Нового мира» начала 60-х) призывают: «Давайте говорить профессионально», и напоминают, что философское рассуждение (простите, теперь прилично говорить только «дискурс»?) есть игра по некоторым правилам. Игра, обозначаемая в английском языке словом “game”, и противопоставляемая «игре-забаве» — “play”.
Постмодернистские тексты «местного производства», если подходить к ним серьезно, не выдерживают рационалистической критики, но они на это и не рассчитаны. Некий философ, регулярный автор иллюстрированных еженедельников, пытается вербализовать свои соображения об «онтологии лжи», берется развивать идеи фрейдистского психоанализа, строит аналогии между психофармакологическими средствами и философскими школами, и рассуждает (как же без этого?) о судьбе русской интеллигенции. Он же — [66] философствующий идеолог галереи «Зефир», где недавно произведена художественная процедура с попыткой обезглавить кота. «Котов душили-душили, душили-душили»…
Живописец Рауль Дюфи, относимый критиками к «фовистам», заметил, что литературные манифесты дадаистов намного интереснее, чем их живопись и пластика. Посмотрим, насколько интересны философские тексты идеолога. Оговоримся — интеллектуально честный философ должен быть готов к тому, что его соображения и теоретические схемы последователи и критики начнут «примерять» к его собственной персоне, и не должен в подобных случаях протестовать. Если рассуждаешь во фрейдистском духе о «постгенитальной сексуальности», будь готов к тому, что оппоненты примутся извлекать скрытые смыслы использованных слов. «Постгенитальная сексуальность» — это сексуальность, сохраненная в остатке после освобождения от бремени гениталий? Симптом кастрационного комплекса? Но префикс «пост» в соответствии с принципами фрейдистского психоанализа можно (и полезно) читать как обозначение пространственных отношений между гениталиями и актуальными эрогенными зонами у пациента… Так можно обнаружить у автора, использующего понятие «постгенитальная сексуальность», вытесненные тенденции к пассивному гомосексуализму. Попытки пародировать рассуждения подобного сорта уже не смешны, ибо оказываются они «пародиями третьего и четвертого порядков».
Объемистые рассуждения об «онтологии лжи» не содержат ничего нового в сравнении с компактными ФОРМАЛИЗОВАННЫМИ логическими работами В.А. Лефевра по рефлексивным конфликтам и рефлексивному управлению. К середине ХХ века профессиональный философ вроде бы обязан знать смысл апорий Зенона, который в античности доказал, что без математики вербальные рассуждения приводят к неразрешимым противоречиям даже в простейших случаях. Курт Гедель доказал эту закономерность в отношении всех формализованных систем.
К.С. Пигров грустно заметил, что современная «постмодернистская» молодежь стремится побольше публиковать, часто в ущерб качеству философских текстов. Крепнет подозрение, что отечественная генерация постмодернистов просто плохо знает философскую классику.
[67]
А соображения нашего филозофа (пациента?) о том, что определяющий (видообразующий?) признак интеллигенции — повышенная способность к выживанию, как у Кощея Бессмертного? Судьба реальных интеллигентов в России не была определена для всех однозначно. Одни, как Луначарский, Презент и Вышинский, с готовностью встраивались в систему. Другие, как Мандельштам и Лихачев, отправлялись на перевоспитание под присмотром «Шариковых» и «верных Русланов». С учетом общих внешних обстоятельств и истории, врач-психотерапевт в рассуждениях об «интеллигенции-Кащее» склонен видеть у автора попытку найти рациональное и нравственное оправдание собственному образу жизни. Врач будет их рассматривать как «невротическую рационализацию», как признак невроза. Теоретические попытки автора уподоблять философские школы психотропным медикаментам неизбежно укрепляют диагностические подозрения.
Смирение перед Абсолютом (одни его назовут Богом, иные культурой, или совестью, или интеллектуальной честностью) представляет одну древнюю философскую традицию. И противостоит ей тоже весьма давняя традиция — «швондеровская», из тех лет, когда формовался маргинальный слой так называемой «красной профессуры». Для этой группы ведущей детерминантой была «конъюнктура», интеллектуальная и/или политическая мода. К счастью, живы обе традиции, и проводимая конференция — убедительное тому доказательство.
Посему … “Gaudeamus!” Надолго ли?
«Навсегда нам даны только потери» (Альбер Камю).
В романе С. Лема «Непобедимый» представлен итог эволюции технических систем (в ходе естественного отбора), наиболее приспособленных к «войне всех против всех». Им оказался симбиоз довольно примитивных «растений» и крайне примитивных элементарных микророботов. Эволюционный успех этого симбиоза был обусловлен тем, что тучи микророботов (крайне примитивных и по внутренней организации и по поведению), могли лишать памяти своих более сложно организованных конкурентов…
Добавить комментарий