К типологии европейского пессимизма в современной культурфилософии

[251]

Современная общественная мысль переживает определенный подъем в области философии истории и философии культуры. Его признаки видны, в частности, в количестве работ новых авторов, посвятивших себя этой теме, а также в мощной волне возбуждения интереса к тем воззрениям на историческую и культурологическую проблематику, какие были в ходу на переломе XIX и XX веков. В прямой связи с состоянием современного западного общества преимущественное внимание уделяется теориям, в которых находят хотя бы намек на нынешний кризисный сдвиг, состояние фрустрации общественного сознания, развала нравственных ценностей и безразличие к социальным ценностям. Если стандартная ситуация 50-х годов отмечалась как «бегство от истории» в страхе увидеть негативное отображение в ней своего состояния, то ныне к ней прибегают, с тревогой предчувствуя надвигающиеся катаклизмы. Не веря в оптимистические пророчества, общественная мысль Запада рассматривает историческое будущее своего общества скорее в драматическом свете, чем в картинах благополучного утопизма. Вот почему концепции катастрофизма и другие формы концептуального выражения массового пессимизма получили приоритет перед прагматически деловым оптимизмом. Поэтому в общей форме можно согласиться с теми исследователями, которые отмечают возрождение теорий циклизма и финализма, связывая этот факт с общим духом катастрофизма, переживаемого эпохой, с ощущением нисходящего тока исторического движения, изменить который никто не в состоянии.

Существует и определенный эмоциональный аспект, побуждающий обратиться к философско-историческим обобщениям. Мир стремительно подошел к завершению XX века, а вместе с тем и второго тысячелетия нового исчисления истории. Естественно, совпадение таких круглых дат, как бы ни были условны приемы хронологии, вызывает понятное желание подвести итоги прошлого, заглянуть в будущее. Составляются программы общественного развития, захватывающие уже начало третьего тысячелетия.
[252]

Но эта умственная работа идет на фоне особой ситуации современного общества. Подавляющее число философов отмечают, что XX век дал в целом бесчисленное количество подтверждений для самых мрачных прогнозов. Этот век был временем ужасных катастроф, подготовившим возможность термоядерной войны — самой страшной и конечной. История нашего времени проявила себя враждебной человеку и его ценностям. Невероятный прогресс в науке и материальном производстве не компенсировал и не остановил разрушение духовных и нравственных начал культуры. Поэтому на всем протяжении этого столетия наибольший успех и влияние имеют именно книги, излагавшие проблему будущего в апокалипсическом свете. Кратковременные увлечения футурологией, оптимизм постиндустриальной идеологии на фоне общего неверия оказались поверхностными и несущественными. Как показывает недавно опубликованная в ФРГ антология из 32 наименований книг, вышедших на протяжении последних 70 лет, и вызвавших скандальный интерес, под характерным названием «Книги, которые возбудили столетие», большинство из них прямо проповедуют исторический скепсис и пессимизм или просто неверие в смысл исторического бытия человека. Среди них — известная книга О. Шпенглера «Закат западного мира», «Дух утопии» Э. Блоха (1918), «История как сообщение смысла бессмысленному» Теодора Лессинга (1919), «Восстание масс» Х. Ортеги-и-Гассета (1930), «Духовная ситуация эпохи» К. Ясперса (1932), «Диалектика Просвещения» М. Хоркхаймера и Т. Адорно (1947), «Душа в техническую эпоху» А. Гелена и проч 1. Список, разумеется, неполный, но и он свидетельствует, что из горизонта общественного сознания выпали слащавые и обольстительные трактаты, повествующие о потребительском животно-счастливом будущем, но остались те, что стали моральным укором породившему их обществу или приговором нашей цивилизации (книги А. Розенберга, Г. Маркузе и др.).

Переиздание работ классиков философии истории XX века — факт особой идеологической значимости. В обстановке общего сдвига вправо в духовых ориентациях преимущество получают авторы с мистической установкой. Например, Н. Бердяев, который никогда не сходил с идеологического горизонта, вновь вызвал дискуссии в середине 70-х годов. Один из его адептов и популяризаторов В. Дитрих так мотивировал интерес к личности русского философа: «Тщательное изучение того, что сделано этим человеком нынче важно потому, что мысль Николая Бердяева, полностью восприняв в себя марксизм, однако в своих политических выводах, равно как и в [253] своих основных тенденциях смогла перешагнуть его, поскольку впитала в себя глубины христианской веры».

Как известно, концепция Бердяева глубоко пессимистична и, проповедуя разложение современного культурного мира, ориентирует обратиться к наиболее ортодоксальным формам религиозной жизни, образцы которой он находит в идеализированном корпоративном сообществе средневековья. Поэтому можно согласиться с еще одной тонко отмеченной характеристикой мотивации обращения к катастрофизму: получает признание не абсолютный, а относительный финализм, уповающий на грядущее возрождение, связывая его с мистикой идущей то ли от христианства, то ли с Востока.

В связи с определенными ожиданиями концепций катастрофизма и финализма встает вопрос об осмыслении этого духовного феномена. Требуются существенные методологические исследования и неустанные размышления. Они могут пойти по линии более четкого размежевания и типологизации наиболее фундаментальных философских обобщений истории в виде теорий финализма, катастрофизма и циклического развития.

Определенные наметки в этом отношении были сделаны в работах С.С. Аверинцева, И.С. Кона, П.П. Гайденко и других. Однако работа далеко не закончена; существует распространенная путаница в понимании соотношения различных теорий философии истории, созданных в нашем столетии. В подавляющем большинстве из них проводится мысль об отсутствии единства исторического процесса, о его расщеплении на отдельные культурно-исторические образования. Прогресс не обладает универсальным значением; таковое имеет скорее циклическая конфигурация истории, или ее пульсация. Из-за схожести или вообще близости этих воззрений принято их объединять в общем направлении исторического партикуляризма или же циклизма. Так, югославский философ С. Тарталья практически всю философию истории сводит к циклизму и все новые теории считает в той или иной мере возобновляющими эту идею.

Столь же фундаментально оценивает эту идею Морис Коллевиль, находя, что идея и понятие «вечного возвращения» являются корневыми для современного историзма 2.

Более детальную типологию циклизма представил Кейрнс. Он, в частности, делит циклические теории на два типа: многоцикловые и одноциклические. К последним он относит марксистскую концепцию истории, приписывая ей апокалипсический смысл, по существу, относя ее к финалистским теориям. Многоцикловые суть те, в которых развивается идея возобновляющегося культурного движения после завершения определенных фаз эволюции.
[254]

Существуют, однако, воззрения, что главной чертой современного исторического процесса есть тот или иной вид финализма, и суть дела только в том, каким способом разрешается исторический финал 3.Этот взгляд наиболее концентрированно выражает пессимистические умонастроения времени.

Финализм в теоретическом выражении может быть обоснован и изображен различным способом. Часто под финализмом понимается мысль об умирании культуры в оболочке внешне благополучной, но пустеющей цивилизации, утверждается, особенно в так называемых антиутопиях, о неизбежности катастрофического обрыва истории под воздействием разрушительных сил технической цивилизации и проч.

Способ отображения, поскольку он связан с различными методологическими и концептуальными приемами понимания сути культурно-исторических процессов, дает основание для типологии финализма и пессимизма как теоретического явления в философии культуры.

Современный пессимизм сформировался как реакция на кризис классического рационализма. Познавательная и жизнеорганизующая ограниченность последнего породили широкий спектр духовного и социального разочарования и неверия в разумность исторического процесса, в его закономерности, в наличие у него смысла, в котором реализовались бы основные человеческие ценности, наконец, неверие, что вообще имеется нечто, что можно было бы назвать историей в онтологическом смысле.

Но этот пессимизм имеет не только широкий спектр своего предметного воплощения, но и различные способы концептуализации. Он может иметь все признаки научно обоснованного вывода, то есть когда негативизм к указанным проблемам историзма представляется не как воплощение общего настроения, а, наоборот, как вывод из кропотливого анализа исторических и социальных реалий строго научными средствами. Таковы теории позитивистски и сциентистски ориентированных мыслителей типа Ф. Знанецкого, П. Сорокина. Иногда пессимизм и финализм выступают в виде спекулятивной культурологии, где, в свою очередь, можно найти известные вариации от обобщения антрополого-этнографических данных с помощью априорных идей (А.Л. Кребер) до переноса в сферу философской теории художественно-эстетической интуиции с присущим ей способом восприятия и отображения социальной реальности (С.И. Виткевич, Х. Ортега-и-Гассет и др.). Огромную роль на Западе играют способы доведения до массового идеологического потребления философско-исторических и культурологических идей [255] в беллетризированной форме. Широкое распространение научно-фантастического жанра (Science-fiction), философского романа, романа-антиутопии и т.д. — тема, которая должна стать предметом специального анализа.

В целом пессимизм как культурно-философский феномен может иметь такие типы выражения:

1. Гносеологически выраженный пессимизм, связанный с убеждением о непознаваемости сферы культурно-исторической деятельности и бытия человека. Он представлен как неокантианской (баденской) школой философии истории (Виндельбанд, Риккерт), так и герменевтическими направлениями, идущими от В. Дильтея, Гадамера, феноменологического экзистенциализма Хайдеггера, П. Рикёра, философии жизни (Кайзерлинг, Л. Клягес, М. Поладьи) и позитивистской философии истории, сосредоточившейся на мелочной систематизации фактов. В решении основных проблем этот тип пессимизма занимает либо отрицательную позицию, либо подменяет научное познание пророчествами и мифотворчеством. Так, А. Гулыга, подчеркивая факт мифологизации обществоведения на Западе, отмечает его сциентистскую мимикрию «под науку». Кризис религии при отсутствии развитого научного взгляда на социальную жизнь приводит в условиях современного общества к возникновению новой мифологии. Современный миф рождается в сфере умственного труда, затем внедряется в массовое сознание отнюдь не без участия сил, сознательно стремящихся к этому внедрению. Миф, — замечает А. Гулыга, — вынашивается обычно полуинтеллигентами, недоучками, усвоившими лишь внешние признаки образованности… приноравливаясь к запросам времени, он стремится приобрести наукообразную форму.

2. Методологически выраженный пессимизм. Он близок к первому, но акцентирован не на принципиальную непознаваемость исторического бытия, а на недостаточность средств и возможностей, способных проникнуть в сущность явлений истории и культуры. Сюда же относится различного рода критика исторического сознания, сомнение в возможности точных критериев оценок исторических фактов, релятивизм, убеждение в невозможности, ввиду изменчивости самого объекта, дать его теорию как нечто устойчивое, противоречащее живой природе и динамизму культуры; непригодность научных методов и апелляция к методам искусства, культурно-исторический субъективизм. Примерами могут служить некоторые представители «философии жизни», начиная с Ницше, провозгласившего принцип художественного подхода к познанию сущности культуры. Сюда же можно отнести и представителей [256] философии Франкфуртской школы, развивших критику исторического сознания и отказавших социальной теории в конструктивной функции (М. Хоркхаймер, Т. Адорно, Г. Маркузе) и их нынешних последователей в Америке (Т. Роззак, Ч. Рейч).

3. Онтологически выраженный пессимизм. Это направление в обосновании пессимизма известно менее всего, но приобретает вес в последнее время, хотя его корни весьма глубоки в традициях буржуазного историзма. Он может выступать как в виде отрицания объективного статуса культурного и исторического процесса, относя его к области воображения, так и в трактовке социально-исторического бытия как отчужденного, подавляющего человека, образования, воздействие на которое лишено смысла и принципиально не реализуемо. Бесчисленные теории отчуждения, особенно связанные с неофрейдизмом, учения о тоталитарном духе общества и проч., коренятся, по нашему мнению, в общей установке онтологизированного пессимизма. Различные ракурсы этого феномена просматривались в теориях отчуждения (Г. Лукачом, А. Шафф) и в учении о «репрессивной цивилизации», развитом Г. Маркузе на фундаменте теории культурного прогресса З. Фрейда. Их влияние было особенно впечатляюще в 60 — 70-е годы прошедшего XX века, стимулировавшее молодежное бунтарство и отвержение буржуазного общества в гуманистических поисках этого периода.

К сожалению, проблема судеб европейского пессимизма настолько обширна, что несмотря на его значение в современной культуре, мы лишены возможности подробнее ее анализировать, ограничив себя вышеизложенным.