Эпоха рубежа XIX и XX столетий и, особенно, XX век для всех христианских конфессий стали временем сложных испытаний, когда Церкви необходимо было найти свое место в стремительно менявшемся христианском обществе, религиозно осмыслить новое время и попытаться разрешить многочисленные вопросы, связанные с отходом светского мира от Церкви. И для Католической, и для Православной Российской Церкви принципиально важным было найти диалог с гражданским обществом. А это, в свою очередь, требовало «обновления» Церкви, нового взгляда на решение старых задач. И если на Западе ответом на требования нового времени явилась политика «разрешения и связывания» Папы Льва XIII, то для русской Церкви таким ответом можно условно считать так и не увенчавшуюся успехом попытку восстановления канонических начал православного церковного управления, нарушенных еще в начале XVIII столетия императором Петром I, ликвидировавшим власть Патриарха и учредившим Свя- [55] тейший Правительствующий Синод. Искаженная Петром «симфония» церковной и светской властей с течением лет привела к тому, что и de jure, и de facto русский царь — Верховный Ктитор Православной Церкви — стал представлять собой главный источник церковной власти и авторитета. Кроме того, заменивший Патриаха Синод являлся не только духовным, но и правительственным учреждением, что было очевидно неканонично. Соборы в русской Церкви со времен Петра I также перестали созываться, голос церковного народа с течением временем стал почти не слышен. По существу, в течение имперского периода русской истории русская Церковь находилась в положении одного из государственных министерств — «ведомства православного исповедания». Стоит сказать, что с XVIII столетия русское духовенство постепенно превратилось в замкнутую касту со своими традициями, интересами и пристрастиями. Все это, а также сложное экономическое положение большинства православных священников, которые, как и крестьяне, часто зарабатывали себе на жизнь земледельческим трудом, думается, сыграло свою роль в том, что процесс постепенного отчуждения духовенства от остальных сословий Российской империи к концу XIX столетия стал серьезно волновать всех, кто внимательно наблюдал за православной церковной жизнью в России. Не могло не волновать также и то обстоятельство, что духовные семинарии — центры подготовки православных пастырей — во второй половине XIX столетия стали превращаться в центры по распространению либеральных, а иногда и атеистических идей. Однако то, как «обновлять» Церковь единого мнения у официальных властей и церковной общественности не было. Если главный руководитель русской церковной политики, известный ученый-юрист и богослов, учитель императоров Александра III и Николая II — Константин Победоносцев считал важным проведение лишь таких изменений, которые не требовали бы коренной реформы Синодальной системы (реформа духовных семинарий, например); то некоторые православные иерархи, свя- [56] щенники и миряне поднимали вопрос о необходимости — для оздоровления Церкви — полностью прекратить на нее государственное давление, восстановив институт патриаршества и созвав Собор. Об этом писала еще в 1882 г. славянофильская газета Ивана Аксакова «Русь». Однако тогда подобные заявления официальные власти, направляемые в этом вопросе Победоносцевым, решили просто не замечать. В течение всех 13 лет царствования Александра III вопрос о церковных реформах практического осуществления так и не получил.
Вновь полемика о необходимости проведения реформ в русской Церкви возобновилась уже в конце 1890-х гг., когда на троне был Николай II. Однако и тогда никаких практических результатов эта полемика не дала. К проведению реформ православной конфессии империи официальные власти вынужденно приступили лишь в годы Первой российской революции, когда на политическую повестку дня был поставлен вопрос «об укреплении начал веротерпимости». В условиях разгоравшейся революции, когда власти вынуждены были дать некоторые права русским старообрядцам и сектантам, а также ослабить давление на Католическую Церковь в России, необходимость реформирования государственной Церкви стала очевидной и для правительства. Примечательно, что вопрос о насущности церковных преобразований был первоначально затронут не духовными властями, а властями светскими. То, что Константин Победоносцев, старавшийся доказать Николаю II опасность для православной (de jure) империи церковной независимости, потерпел политическое поражение и 19 октября 1905 г. вынужден был уйти в отставку, знаменовало собой не столько победу сторонников реформы, сколько являлось следствием все более разгоравшегося революционного пожара. Это, как мне кажется, нельзя недоучитывать: попытка разрешить старые церковные проблемы на фоне антимонархической и антиклерикальной революции и поражения этой последней неизбежно должна была негативно сказаться и на деле церковного «обновления». [57] Кроме того, и сама революция стала для Православной Церкви, оказавшейся перед политическим выбором, серьезным испытанием. С одной стороны, внутри Церкви образовалось либерально-обновленческое течение, представители которого (преимущественно городские священники-немонахи), требуя восстановления соборности, покушались на церковно-государственный союз (на «симфонию властей»), хотя и не говорили прямо об отделении Церкви от государства; с другой стороны, часть духовенства (в том числе и некоторые епископы) стали открыто поддерживать реакционное черносотенное движение, включаясь в политическую борьбу под знаменами антисемитского Союза русского народа. Все это свидетельствовало о том, что Православная Российская Церковь переживала острейший внутренний кризис, который, в случае созыва Собора, мог привести к совершенно непредсказуемым последствиям (вплоть до раскола). 1905–1906 годы, в течение которых вероятность проведения реформ была достаточно высока, доказали, что самостоятельно, без поддержки государства, осуществить какую-либо конструктивную программу реформ Церковь не в состоянии, — во-первых, являясь государственной конфессией (ведомством православного исповедания) и, во-вторых, не будучи внутренне единой.
В принципе, восстановление сильной власти Патриарха могло произойти лишь при условии отказа государства от идеи «симфонии властей» и принятия закона «о свободе совести». В любом ином случае, Патриарх и венчаемое им православное церковное управление становились бы декорациями, а церковные реформы не имели бы никакого практического смысла, так как сама идеология «церковного государства» встала бы на пути их претворения в жизнь. Взаимообусловленность созыва Собора, избрания Патриарха и решения вопроса «о свободе совести», как мне кажется, к концу 1906 г. была понята светской (но все-таки «православной») властью, — ведь до конца осуществленная «свобода совести» совершенно закономерно вела к необходимости рано или поздно отделить Церковь от госу- [58] дарства: в условиях равенства всех религиозных конфессий перед законом «симфония» не имела бы уже никакого права на существование в многонациональной Российской империи.
С другой стороны, ликвидация симфонии духовной и светской властей означала бы подрыв того «идеологического» основания, на котором была основана империя, — отделение Церкви от государства вело, таким образом, к разрушению религиозной опоры власти. Для Российского государства оставался лишь один выход — пытаться «изнутри» укрепить Церковь, например, используя «старообрядческий фактор», не пытаясь принципиально решить «церковный вопрос».
В этом, думается, был свой смысл: Церковь (как институт духовной власти) и государство в России являлись «сиамскими близнецами». Реформа духовного ведомства напрямую была связана с реформой государственных институтов власти: по мере усиления реакции (на революционные рецидивы) во внутриполитическом курсе страны планы церковного реформаторства естественно отодвигались на второй план. В условиях общего кризиса самодержавия Собор не мог стать панацеей от всех бед огосударствленной Православной Церкви.
Как мне кажется, в последние перед большевистским переворотом годы, «гордиев узел» церковно-государственных проблем соборно «развязать» было уже невозможно — время «терапевтического» воздействия навсегда ушло в прошлое. Как показала история, в условиях старой самодержавной системы осуществить реальное «обновление» русской Церкви мешало именно государственное покровительство и поддержка. Это обстоятельство опосредованно сказалось и на том, что православная конфессия должна была привыкать к самостоятельному существованию уже в условиях новой богоборческой власти, стремившейся полностью искоренить всякую религию.
Добавить комментарий