Православная церковность в России: из катастрофы в катастрофу

[182]

В советский период отечественной истории религия и всё с ней связанное — люди, организации, храмы, литература и прочее — были объектом репрессивных действий не в последнюю очередь — по причине конкурентности утвердившемуся социальному порядку. Причём опасения вызывало не столько мировоззренческое содержание религиозных традиций, сколько наличие людей, не поддающихся полностью установленным «правилам игры». Поэтому и борьба была в первую очередь — с людьми. Идеи же получали «отпор» довольно вялый, завещанная Марксом серьёзная «философская критика религии» заменялась резкой, но неубедительной риторикой. Подразумевалось, что если некто настроен не в унисон с действующим порядком, то его мировоззрение гроша ломаного не стоит, равно как и жизнь. Даже претендовавшие на более-менее научный статус религиоведческие изыскания также велись в духе общих установок, с заданным результатом.

Русское православие в полной мере испытало на себе подобное отношение, В целом его состояние в этот период вполне уместно обозначить как катастрофическое. Особенно, если сравнивать с дореволюционным статусом институтов и идеологии православной российской церкви. Положение гонимой рождало в массовом сознании симпатии к РПЦ. Тем более, что опыта регулярного личного общения с ней большинство населения не имело и о том, что происходит внутри самой церкви толком знали очень немногие.
[183]

Перемены идеологических и политических вех на рубеже 1980-х-1990-х гг. казалось бы открыли религии более радужную перспективу. Стало воплощаться право на суверенность убеждений. Общество, выйдя из рутинного ритма советских десятилетий, на практике узнало о других регуляторах жизни. Появилась робкая надежда, что демократический «закон» пересилит завораживающую «благодать» единомыслия. Воспользовались плодами перемен и религиозные сообщества: степень их присутствия в духовных и социальных процессах стала весьма ощутимой.

Но тут же начались метаморфозы. Самый масштабный религиозный институт — Русская Православная Церковь усмотрела непропорциональность своего места в религиозном спектре и потребовала, сначала робко, потом настойчиво, доминирующего положения. Появилась даже формула «Церковь большинства в России», а вся страна была объявлена «канонической территорией» РПЦ. Терпеть согласились только мусульман, буддистов, без особой симпатии — иудеев, а католиков и протестантов — лишь резко локализовав их присутствие. Остальные религиозные сообщества воспринимаются РПЦ с недоумением и неприязненно.

Вероятно, воспитанный прежней моделью жизни кадровый состав РПЦ просто и не мог по-иному. С другой же стороны, хороший стимул церковным амбициям дают новые отношения с государством. Демократический наряд российской власти был ей впору пока она несколько сбросила вес в динамичных событиях «перестройки» и распада СССР. Но чем дальше развиваются политические процессы, тем больше властвующая элита оплывает жирком и скромный костюмчик демократии уже «не сидит». Неизбывная константа отечественной истории — авторитарная государственность воспроизводит и соответствующие ей во все времена атрибуты: иерархичность, унификацию, «административный пыл» управления и т.п. Попытка концентрации контроля за духовными процессами через монопольное положение русского православия — из их числа. РПЦ всем строем своей жизни созвучна традиционным мотивам государства российского, реанимация которых, при некотором своеобразии сопутствующих условий, наблюдается ныне.

Можно было бы говорить о возобновлении исторических стандартов бытия вогосударствлённой церкви, с её конфессиональной преференцией и тесным сотрудничеством с институтами власти. [184] Но появилось обстоятельство, обрекающее РПЦ на тревожное ожидание дальнейшего поворота судьбы. С трудом, но укореняющийся в России новый порядок хозяйственной жизни (рыночная экономика, квази-капиталистические отношения и т.п.) с неизбежностью генерирует адекватные ему мировоззренческие и социально-психологические установки. Содержание религиозного сознания все больше наполняется индивидуально окрашенными верованиями, складывается потребность в личностной апелляции к объекту веры. Для русского православия такой поворот неприемлем в принципе; утрата «соборного» церковного сознания подрывает фундамент самой РПЦ.

Поэтому ныне наблюдается обострённое противодействие РПЦ всему, что не вписывается в принятый ею образец отечественной духовной культуры, т.е. — в её же собственную традицию. Высокое самомнение обосновывается, как правило, либо ссылками на историческую длительность правоcлавия в русских землях, либо указанием на единство интересов РПЦ и государства, либо прямым отождествлением духовности и нравственности именно с православием. Дополнительным апологетическим аргументом стал намёк на «заморские происки», по причине которых оказывается российское население искушается соблазном «лжеучений» и «тоталитарно-деструктивных культов».

Претензия РПЦ на роль национального символа небеспочвенна. За долгую историю её существования она стала привычной массовому сознанию, многие поколения проходили значимые вехи свой жизни в её ритуальном сопровождении, люди церкви нередко являли примеры подвижничества, мудрости, патриотизма. Иными словами, репутация РПЦ имеет под собой вполне реальную основу, что обеспечивает ей достойное место в российской истории и современности. Но исторический опыт задаёт и пределы церковного влияния: когда оно переходит грань вероисповедных интересов и вторгается в широкий контекст социально-политической жизни, навязывается в сферах мировоззрения и нравственности, возникает предчувствие катастрофы. Стремление стать альфой и омегой в жизни российского общества пагубно для православной церковности. Чем плотнее она интегрируется в нерелигиозные отношения, тем меньше в ней остаётся собственно христианского — трансцендентного и космополитического.
[185]

Православие в России давно приобрело этноконфессиональный характер, вобрав в себя глубинные пласты народного сознания, включая мощный дохристианский «языческий» его элемент. Мифологичность образов мира, присущая структурам традиционного общества — не только наше прошлое, но и актуальное настоящее. Конечно, нынешнее массовое сознание отчасти «расколдовано» и демистифицировано; опыт десакрализации власти и секулярной культуры не остался втуне. Но в содержании ключевых ситуаций общественной жизнедеятельности мифологическое начало явно прослеживается, активизируясь при отсутствии убедительной мировоззренческой альтернативы.

Русское православие пытается противостоять этим явлениям. Дело дошло до небывалого в истории Русской церкви — разработки самостоятельной социальной доктрины («Основы социальной концепции РПЦ»). Но ряд её позиций поразительно подчёркивает всё ту же российскую любовь «наступать на грабли». Вновь обозначается мифологическая по сути своей оппозиция «МЫ» (правильная вера, истинные ценности) и «ОНИ» (всё, что не «МЫ»). Вновь государству делается недвусмысленное предложение на особые отношения с РПЦ. Вновь православная церковь видит себя универсальной инстанцией, которая самим своим существованием как бы санкционирует духовное развитие и социальную стабильность в Отечестве.

История не раз демонстрировала, сколь разрушительны для религиозного сознания и церковного организма притязания на непогрешимость и авторитарные поползновения. В начале XX в. православная церковь, теснейше связанная с самодержавной властью, при падении этой власти была вовлечена в катастрофу. Её существование в советское время (целая цепочка катастрофических событий. В начале XXI в. православная церковь вновь добивается господствующего статуса. Каким будет итог этого стремления — до конца не ясно. Но некая закономерность уже сложилась: церковь всегда существовала либо в положении униженно зависимом, либо в положении гонителя, но почти никогда не пыталась выйти из этого ритма, на деле отделившись от государства и посвятив себя исконному сотериологическому предназначению. Что ждёт такую церковь, если не очередная катастрофа?