Язык как средство управления и насилия: проблема образования

• 1. Образование и управление
• 2. Понятие насилия
• 3. Язык и информация как насилие
• Выводы:

1. Образование и управление

[169]

Очевидно, что эффективность управления как мотивации и как рационального регулирования деятельности зависит во многом от образования. Качество управления детерминировано уровнем образованности людей, их интеллекта, создающего в итоге возможность поступать «по собственной инициативе» и вытекающую из этого условия «понимание ими всех взаимосвязей, причин и последствий каждой конкретной ситуации» 1.

Управление через образование в силу этого является наиболее конструктивным путем повышения управляемости общества, выгодной всем его членам. Однако соотношение социальных институтов: власти, государства, с одной стороны, и образования 2, с другой, — не исследованы в достаточной мере наукой и философией и сегодня. Между тем, образование — гигантский социальный институт, требующий философской рефлексии 3, в первую очередь в его «секторе»: управление образованием. Одним из идеалов Французской революции был идеал формирования гражданина, что во многом формировало главную цель и задачи образования 4. Нельзя не увидеть, что целью сегодняшней системы образования является в наибольшей мере формирование, [170] подготовка профессионала для того или иного рода деятельности, а его ценностями — символы обладания: деньги, власть и господство. Образование с такими ценностными символами фактически подменяется манипулированием. В соотношении управления и образования, говорит К.С. Пигров, — общее асимметрично, ибо общество — это система, состоящая из организованности и самоорганизованности, спонтанности. Чему противодействует образование, так это власти, властности. Весь Болонский процесс показывает: образование как самоорганизующаяся система ведет в идеале к управлению с минимумом власти 5. Отсюда актуальность проблем управления образованием и, одновременно, — образованности управленцев 6.

Важнейшим носителем образованности, интеллекта является язык как вторая сигнальная система человеческого общения. Однако язык может быть и средством насилия. Чтобы понять это, следует разобраться в основах.

2. Понятие насилия

Насилия как понятие связано с понятием силы. Под силой в широком смысле понимают какое-либо энергетическое действие или способность к действию (потенциальное действие) 7. И. Кант в «Критике способности суждения» (§28) определяет силу как «способность преодолеть большие препятствия» 8. Силу можно рассматривать также и через понятие «влияние». 9 Сила не бывает нейтральной по своей социальной направленности: как социальная величина сила проявляет себя не только и даже не столько своими «энергетическими показателями», сколько широким вектором нравственности. Управление также представляет собой силу, силу воздействия, систематическим образом устроенного регулирования. Часто силу простейшим образом ассоциируют с насилием. Однако не только сила в широком смысле, но и само насилие как один из ее векторов — многообразное и очень сложное явление. Даже юридическое определение: «насилие есть плотское познание [171] женщины с помощью силы и без ее согласия» 10, не раскрывает сущность данного явления.

В анализе насилия существует два подхода — абсолютистский и прагматический 11. В первом, абсолютистском, подходе насилие прямо отождествляется со злом вообще, и это снимает из рассмотрения возможность оправдания насилия, его конструктивного использования в общественных отношениях и в управлении. Прагматический подход отождествляет насилие с физическим и экономическим ущербом, который люди наносят друг другу, и обычный довод состоит здесь в том, что насилие оправдано в сравнительно малых дозах, а именно в тех случаях, когда оно предотвращает большее насилие, которое к тому же никаким иным способом предотвратить невозможно. Уязвимость прагматического подхода заключается в том, что, во-первых, не существует единицы измерения насилия и, во-вторых, «проблема становится особенно безнадежной, когда речь идет об упреждении насилия» с помощью предполагаемого так называемого меньшего насилия. Трудности, связанные с определением понятия, получают разрешение, если соотнести насилие с понятием свободы. В этом случае насилие предстает не вообще принуждением или ущербом жизни и собственности, а таким принуждением и таким ущербом, которые осуществляются вопреки воле того или тех, против кого они направлены.

Итак, в широком смысле, насилие — это сила, проявляющаяся как посягательство на свободу человека, производимое вопреки его воле. Или, другими словами, всякое доминирование людей друг над другом в пространстве свободной воли можно называть насилием. В такой постановке вопрос об оправданности насилия остается открытым для рационального аргументированного обсуждения. Что и важно в анализе управления как силы, воздействия, регулирования, в анализе его морально-нравственной стороны.

Очевидно, что степень доминирования и интенсивности посягательства на свободу могут быть самыми разными, а их в выборе и вымеренности открывается ответ на вопрос о возможности всегда проблематичного сочетания насилия и справедливости. Потому классификация насилия, анализ его «многоликости» — задача и теоретически, и практически значимая, в первую очередь, для управления. По своим формам насилие может проявляться как прямое (или открытое), и косвенное (скрытое или «мягкое»). Между этими полюсами можно увидеть различные степени насильственной интенсивности: от предельно слабых [172] до ее максимально возможных видов. При этом взятое за основу определение позволяет насилие как определенную форму общественного отношения отличать, с одной стороны, от инстинктивных природных свойств человека: агрессивности, воинственности, плотоядности, а с другой, от других форм принуждения в обществе, в частности, патерналистского и правового принуждения. Так, например, педагогическое принуждение ученика, власть родителей над детьми, государственно-правовое принуждение в большинстве современных случаев выходят за рамки собственно насильственных форм отношений, но они также могут выступать и насилием в зависимости от степени интенсивности принуждения и обстоятельств его применения. И эта тонкость перехода за возможные границы «донасильственного» и ненасильственного принуждения делает анализ самого насилия делом крайне сложным.

Насилие по сфере осуществления может реализовываться как в природе, так и в человеческом обществе, и последнее принято называть социальным насилием. И интерес социального управления и анализа образования как социального института воздействия и формирования человека — в сфере моральности и справедливости возможных силовых принуждений, осуществляемых людьми в отношении друг друга.

Немаловажно подразделить насилие по его социальной направленности на прогрессивное (при всей неоднозначности понятия «прогресс»), в другом именовании — конструктивное, то есть помогающим движению социума к более совершенным формам организации и отношений; и регрессивное (в другом именовании и деструктивное), сталкивающее общество к менее оптимальным отношениям и структурам, уже отвергнутым ранее социальным временем. При этом такое основание деления в классификации насилия требует от исследователя большой аккуратности, ибо даже самое «конструктивное», или «прогрессивное» насилие, как правило, все-таки разрушает, и далеко не всегда только старое и отжившее.

Следует подразделить насилие также на первичное и ответное. Здесь кажется, что лишь в отношении второго можно говорить о его моральной оправданности. Однако и первичное, даже самое прямое, насилие нередко приводило к положительным результатам в их социальном смысле. Известно, например, что мораль как феномен начиналась с насилия и изгнания (извержения) из племени отступавшего от установленных, с современной точки зрения, как правило, жестоких и бессмысленных, норм. С другой стороны, ответное насилие способно не только защищать конструктивность и справедливость, но также и разрушать их, в случае неадекватности применения, то есть превышения «оборонной достаточности». Насилие во всех случаях — это сила, [173] содержащая в себе разрушающий компонент, и потому оно не может являться конструктивным в полном смысле данного слова.

Анализ насильственного многообразия говорит о том, что нравственные векторы насилия могут быть различными, порой, — противоположными. Терпеливое принуждение детей к аккуратности имеет нравственный позитивный заряд, и данное принуждение правильнее называть «нажимом», относящимся к ненасильственным формам воздействия. Реклама образовательных услуг нравственна и легитимна, если не таит в себе голой коммерческой цели, за которой — ускоренный курс псевдообразования и интеллектуальная нищета читаемых курсов; и в этом смысле реклама как таковая и даже реклама образования несет в себе обман и в результате блокирует свободу человека и потому выступает насилием. Пропаганда достоинств избираемого кандидата, скрывающая его недостатки, имеет в себе в большей степени отрицательный моральный вектор и потому также попадает в сферу насилия. Промышленная, предпринимательская эксплуатация наемного работника имеет заряд, граничащий с моральной дозволенностью, в зависимости от долготы рабочего дня, уровня оплаты и ряда иных факторов, и потому отношения «наемный труд — предпринимательский капитал» также могут быть насильственными отношениями (также и со стороны работников). Убийство, терроризм, ограбление являются в этом классификационном ряду насилия наиболее очевидными и наиболее интенсивными формами насилия, подвергаемыми безусловному осуждению.

3. Язык и информация как насилие

Насилие может быть не только прямым, физическим, как, к примеру, нанесение раны. Средством насилия может выступать также язык. В каких формах язык проявляется как косвенное насилие? «Внесение смуты, соблазнение и все способы извлекать преимущества из своего языкового превосходства над тем и теми, кто обладает меньшим словесным могуществом» 12. Даже в демократическом типе правления язык применяется как средство манипуляции, то есть как непрямое насилие, и «немногим правительствам, как показывают наблюдения, было так уж трудно побудить своих подданных выразить именно такую волю, какая этим правительствам нужна» 13. Язык как вторая сигнальная система и начинался как суггестивно-информационное (дезинформационное) насилие, извращающее истинное положение дел. Еще и потому, [174] что, как отмечал К.А. Гельвеций, «если для общества всегда выгодно знать истину, то для отдельного человека не всегда выгодно говорить ее» 14.

П. Рикёр замечает, что уже у Платона можно найти разработку темы «нет тирана без софиста», то есть мудреца. Политик-тиран действует не только и часто не столько посредством вооруженного, физического насилия и административного, дисциплинарного принуждения, но в большей степени извращением языка, маскирующим логику, истинные цели и смысл его управленческих действий.

«Идеальное государство» Платона как «воплощенная справедливость» («Государство», 433 а) нуждается для своего основания и производства во лжи как «лечебном средстве», предписываемом «несведущим людям» «врачами», то есть философскими экспертами в вечных истинах (там же, 389 b). Причем, практический вопрос состоит здесь в том, как «заставить» людей — не только «третье сословие», но также правителей и стражей, — «поверить… благородному вымыслу» (там же, 414 c-d) 15. В этой связи Платон предлагает некий абрис теории идеологии и пропаганды, ограниченно сочетающий грубое насилие и манипуляцию сознанием.

Язык софистов-идеологов тирана прячет в изящную упаковку псевдоморали и ложного благородства коварство данного политического руководителя, безнравственность его решений и действий, за которыми в первую голову или сплошь — корысть, выгода, стремление к богатству и собственно к самой власти. Так, гремучая смесь физической и вооруженной силы с силой демагогического языка образует испытанно форму скрытого социально-политического насилия. Устойчивую до тех пределов, пока общественный взрыв не сметает властителей вместе со лже-мудрецами, заодно подрывая надолго доверие масс к самой человеческой мудрости и ее языку. Тогда формы интеллектуального примитивизма на время (порой не малое) обретают господствующее положение в обществе, пока мучительно не исчерпывают себя, в конце концов, уступая дорогу вдумчивой тихой мудрости, рациональным знаниям как интеллектуальной честности, идущей и ищущей дорогу к истине, нравственности, справедливости. В итоге рост знаний выдвигает вперед и поднимает социальный вес «умственно трудящегося класса» (Г. Бокль).

Однако этот «умственно трудящийся класс» в ряде иных условий может и способен действовать также и во вред данному обществу, [175] обслуживая власть и применяя свое интеллектуальное могущество в виде языкового насилия тогда, когда нет массы достаточного интеллекта в других классах, сословиях, стратах, способного адекватно и рационально-критически контролировать действенность и пользу деятельности власти и обслуживающей ее «интеллигенции».

Языковое коварство, таким образом, — наиболее распространенный вид социального насилия. «Непрямое насилие также успешно подавляет свободу», — замечает, к примеру, Э. Дюркгейм 16. Отдельные авторы утверждают, что язык вообще выработан человеком для того, чтобы выдать свои намерения другим людям под видом самых лучших для данных людей, при этом скрыть собственные целевые намерения 17. Но это на самом деле есть лишь первый шаг языкового развития и эволюции самого человека.

П. Рикёр смотрит на проблему иначе, шире, видя в языке одновременно и средство благородства, мощный потенциал, даже аппарат справедливости как противодействия насилию. Язык несет в себе информацию, адекватно или ложно отражающую действительность. В общественных отношениях, как отмечает Н. Винер, «важен тот факт, что мы получаем через наши органы чувств информацию и действуем в соответствии с полученной информацией» 18.

Ошибочность многих определений информации 19 состоит в том, что знания и понимаются в них как информация, а информация — как знания. Однако на деле знания представляют собой не информацию вообще, а некоторую редукцию информации, отсеивание из нее сведений, не несущих смысла для получающего ее лица. И ближайшим родовым понятием для информации следует считать сведения как таковые, которые совсем необязательно будут превращены в знания. Именно так определяется информация в Законе РФ «Об информации, информатизации и защите информации», где говорится (ст. 2), что «информация — [это] сведения о лицах, предметах, фактах, событиях, явлениях и процессах независимо от формы их представления» 20. Нельзя не увидеть, [176] что знания как термин в этом определении не фигурируют; и данный закон фактически вообще не использует понятия знаний в своем тексте 21.

Наиболее ёмким представляется определение информации, даваемое В.П. Бранским, через понятие отрицательной энтропии, или «негэнтропии» (специально введенный им термин) как меры организованного порядка. При этом Бранский, говоря о том, что информация представляет собой негэнтропию, не отождествляет ее с негэнтропией как таковой. «Информация, — уточняет он, — появляется только там и тогда, где и когда одна упорядоченная система «отражается» в другой, т. е. где имеется отношение одного порядка к другому порядку» 22. И это понимание информации, связанное с сознанием, языком и психикой человека, имеет в нашем случае ключевое значение.

«Информация» как термин имеет латинское происхождение: informatio, который первоначально означал ознакомление, разъяснение 23. Начальное понимание информации как сведений, отмечается в данном энциклопедическом словаре, сохранялось вплоть до середины ХХ века, и в связи с развитием коммуникационных средств в дальнейшем были предприняты первые попытки измерения количества информации с использованием вероятностных методов. При этом в информации следует выделять содержательный и аксиологический аспекты, связанные со смыслом и ценностью информации как важнейшими ее критериями.

Способность со стороны кого-то поставить в «информационную зависимость» того или тех, кто нуждается в истинной информации, превращается, таким образом, в потенциальную форму насилия, как в межличностных, так и в общественных отношениях. А реализация этого потенциала могущества, связанного с удержанием или строгим нормированием информации, выгодным ее держателю, превращается в насилие [177] над менее информационно могущественной стороной. Под «информационным могуществом» в концептуальном смысле мы понимаем и совокупность актуальных знаний вообще, и также уровень образованности индивида или общества в целом, а в смысле, так сказать, тактическом — наличие у данного лица или организации информации, важной для принятия решения в данный конкретный отрезок времени.

При этом перед руководством встают также проблемы лжи и дезинформации как разновидностей интеллектуально-информационного насилия. Ложь представляет собой преднамеренное введение заведомо неверных представлений в сознание другого человека. Ложь буквально укоренена в повседневной жизни людей, отмечал еще К. Мелитан 24. Ложь, говорит он, есть всюду, где взаимодействуют люди, ложь — одна из функций человеческих коммуникаций, при которых осуществляется соприкосновение интересов различных людей и социальных групп. Интерес психологии и философии состоит здесь главным образом в определении «удельного веса» ее в общественной жизни. Из этого же вытекает и стратегия информационной разведки, стратегия получения информации на различных уровнях управления, а также и противоположные им задачи — сохранения тайны и защита необходимой собственной информации.

Понятие дезинформации близко понятию лжи. Дезинформация — это скрытая ложь, выдаваемая за правду. Дезинформация представляет собой передачу ложных сведений как истинных или, наоборот, истинных сведений как ложных. Таким образом, сущность дезинформации заключается в том, чтобы ввести другого человека или группу людей, даже общество в заблуждение. Ложно информированный, обманутый человек дезориентирован в социальном, политическом, экономическом, правовом пространстве и времени и поэтому фактически подвергнут насилию. Дезинформация как языковой обман есть, таким образом, одна из самых коварных форм так называемого «косвенного насилия», ведущего к ограничению свободы индивида и общества. Непрямое насилие также успешно подавляет свободу, как и открытое, сказали мы выше.

Дезинформация с целью представления себя как истины выступает, как правило, в таких эффективных формах замаскированного насилия как полуправда и как «ложь умолчанием». «Ни один нормальный человек не скажет всего ни зрителю, ни жене, ни другу», — сформулировал однажды, быть может, сам того не желая, свою концепцию «правды» Николай Сванидзе, автор и ведущий телепрограммы «Зеркало» 25. После знаменитой выборной кампании 1996 года [178] «Голосуй и победишь!» по переизбранию Б.Н. Ельцина на пост президента России, в обществе были обильно посеяны семена сомнений не только в отношении целей масс-медиа, и в первую очередь телевидения, как средств, предназначенных приносить истинную информацию обществу, избирателям, но и в элементарной правдивости «средств массовой информации». Политический режим, построенный на интеллектуальной нечестности по отношению к своим согражданам и защищающий интересы в первую очередь определенных слоев общества, стоит на феноменах полуправды или «лжи умолчанием», как на столпах, пока вместе с ними не падает ниц. История изобилует примерами, наиболее ярким среди которых является вынужденный (как «добровольный») уход Ельцина с поста президента 31 декабря 1999 года, еще в мае атакованного процессом парламентского импичмента. И эта отставка, также лживо, как и все его пребывание у власти, вынужденно обличенная в триумфально-новогоднюю форму, явилась закономерным результатом лживости созданного самим Ельциным псевдолиберального и псевдодемократического политического режима.

Управление больше чем какая-либо иная область социальной деятельности является сферой информационной; управление строится в самую первую очередь именно на основе распространяемой управляющим центром информации, через информацию, информирование. Управление есть по существу регулирующее информирование больших масс людей, не связанных между собой непосредственным образом. Управление — это «намеренное воздействие» (А. Гжегорчик) на группы людей, связанное в первую очередь с их информированием. Является ли данное «намеренное воздействие», как и «вмешательство» насилием? Определение насилия через понятие свободы позволяет с большой степенью ясности подойти к ответу на этот вопрос. «Намеренное воздействие, — говорит А. Гжегорчик, — может уменьшить степень свободы действия лица, на которое мы воздействуем, а может и не уменьшить ее. Заключая кого-то в тюрьму, мы уменьшаем степень свободы его физического действия. В то же время, давая ему совет, мы не уменьшаем свободы его действия» 26.

Совет — это информация; польский ученый имеет ввиду добрый совет и добросовестную, истинную информацию.

«Совет» из разряда «голосуй и победишь» является полуправдой, недобросовестной информацией, и потому — насилием, ибо он дезориентирует человека, в немалой степени даже его зомбирует.
[179]

Однако даже «добросовестный совет» как форма «намеренного воздействия» нуждается в определенном анализе. «Можно считать, что каждая информация уменьшает субъективное чувство психической свободы, — продолжает А. Гжегорчик здесь же. — Те, кто ничего не знает, считают, что все возможно, тем самым они не имеют никаких тормозов. Однако, это чувство иллюзорно», — резюмирует он. «… Имеется большая разница между восприятием истинной информации и восприятием ложной информации, — подчеркивает ученый. — Принятие истинной информации не ограничивает действия, наоборот, оно делает его более эффективным. Лучше сознавая факты, мы не совершаем ошибок, не делаем лишних попыток. Познание фактического состояния своевременно указывает нам на препятствия, на которые мы бы и так натолкнулись в своем действии». «Итак, — резюмирует он, — истина не создает ограничений, она лишь обнаруживает те, которые объективно существуют в самой реальной ситуации». Принятие же ложной информации, дезинформации, говорит он, «является существенным ограничением действия, поскольку закрывает доступ к реальности». Это происходит от того, говорит Гжегорчик, что действие основывается на знании о действительности. «Тот, кто поверил ложной информации, — говорит он, — лишен доступа к определенному фрагменту знания о действительности». И это будет продолжаться так долго, пока индивид не убедится, что был в заблуждении. «Те, кто распространяет ложную информацию, — резюмирует Гжегорчик, — фактически пытаются ограничить людей, которым врут».

Такое ограничение как форма «намеренного воздействия» является несомненным насилием. «Разрушение психической жизни» польский ученый и определяет как вид насилия. «Обман — это разрушение познания, — говорит Гжегорчик, — и потому он принадлежит к насильственным действиям».

Ограничения как «намеренные воздействия» могут однако не только блокировать человеческую свободу, но способны также выступать и средством защиты от других ограничений жизни. Например, создавая специальный комитет по борьбе с наркотиками (Указ Президента РФ от марта 2003 г.), политическое управление как власть препятствует распространению наркотиков, защищая общество от наркомании как феномена, ограничивающего и разрушающего самою жизнь. То, что не уменьшает свободы действия, говорит Гжегорчик, не является фактором, разрушающим жизнь, не принадлежит к насильственным действиям и даже более того — может быть причислено к ненасильственным действиям. Таким образом, добросовестный совет, информационные предложения, даже если они выступают в формах «намеренного воздействия», а также даже в формах некоторого «нажима» не являются [180] по своей сути насилием. И именно эти виды становятся важнейшими средствами управленческого воздействия в педагогическом процессе, в образовании.

Выводы:

1. Рост рационального сознания, на основе которого первоначально и возникает управление, позволяет общественным отношениям в дальнейшем положить начало преодоления исторической фазы своего инобытия в форме суггестивного и других видов насилия, ибо самой генетической природой управления изначально была положена задача обеспечения максимальной свободы и инициативы индивидуальных действий и всего поведения человека, сорганизованного с другими людьми для их общих, совместных действий и решения совместных задач.
   
2. Управление, являясь в наибольшей степени информационной сферой регулирования отношений, как информационное воздействие способно как сокращать, так и расширять степень свободы индивида, индивидуальных и общественных отношений. Восприятие истинной информации не ограничивает действия, наоборот, оно делает человека более эффективным, так как, лучше сознавая факты, человек не совершает ошибок. Истинное знание не создает ограничений, а лишь обнаруживает те, которые объективно существуют в самой действительности. Принятие же ложной информации, дезинформации является существенным ограничением свободы человеческих действий и потому является насилием, поскольку блокирует его адекватный доступ к реальности.
   
3. Информационный обман — это разрушение познания, и потому он принадлежит к насильственным действиям. В этом смысле реклама как распространенный способ подачи информации может выступать насилием в определенных формах и обстоятельствах. То же следует сказать и о так называемом PR — public relations (паблик рилейшнз) как в определенных обстоятельствах, так и при известных средствах дезинформационно-насильственных способах «связей с общественностью». Все это требует от социального управления контроля добросовестности подаваемой информации, ограничений и блокирующих воздействий, даже запрещения определенных видов и способов подачи рекламной и PR-информации, скрытым насилием переходящих в дезинформацию.
   
4. При этом информационное ограничение, которое не уменьшает свободы человека (как, например, правовым порядком определенное блокирование ложной информации, лжи), не может быть отнесено к насильственным действиям. И если главный вопрос управления состоит в том, что подлежит изменению деятельностью человека в мире,

[181]
то ответ в аспекте рассматриваемых нами вопросов состоит в том, что насилие не соответствует природе и сущности человека в мире. Оптимальное сочетание толерантности, принципов ненасилия и также силы, способной быть примененной в виде «насилия над насильниками», является наиболее действенным сочетанием управленческих средств для выгодного всем объединившимся в данном обществе и организации регулирования социальных и межличностных отношений. И величины этого сочетания сил разной направленности обретает свое управленческое воплощение в этике ответственности.