Волна дискуссий о моральных, религиозных, политических и экономических проблемах эвтаназии докатила, наконец, до России… Часть высказывается об этой дискуссии как о симптоме «прогрессирующего озверения» российского общества в ходе вестернизации. А их идеологические антиподы утверждают, что сама дискуссия как раз свидетельствует о том, что проблема «простого выживания» уже потеряла былую остроту, и появилась возможность думать не только конкретных бытовых и экономических трудностях, не только о жизни, но и о «благой смерти»…
До эпохи научной современной медицины, начавшейся только во второй половине ХIХ века, набор средств, которыми располагал врач для прекращения страданий больного, был весьма скуден, а потому — велик соблазн применения эвтаназии в безнадежных случаях.
Однако и после научной революции в медицине реальная проблема эвтаназии может особенно наглядно обнаруживать себя во время войн и массовых катастроф («при появлении «массовых санитарных потерь» на языке организаторов медицинской службы в вооруженных силах и в гражданской обороне). Всем помочь невозможно, всех спасти не удастся при любом порядке и организации помощи. Но если пытаться спасти всех — и безнадежных — то не хватит ни времени, ни средств уже для помощи людям с легкими поражениями, и многие из них погибнут… Оставлять безнадежных пораженных — погибающих — совершенно без помощи? Если оказывать помощь, облегчающую страдания обреченных, то в каком объеме? И насколько допустим риск ускорить наступление смерти своими попытками облегчить страдания умирающего? Не секрет, что медицинское ремесло, особенно в случае применения мощных лечебных средств, сопряжено с неизбежным риском осложнений, в том числе опасных для жизни…
[113]
Все эти возможности и сопряженные с ними моральные коллизии вынужден обдумывать хороший врач. А разумный медицинский администратор, стараясь избавить врачей хотя бы от части этих коллизий, будет пытаться найти некие общие формулы и твердые инструкции, отчасти освобождающие врача от малопродуктивных сомнений. Таковы, к примеру, инструкции для действий в очаге ядерного удара, где черным по белому расписаны списки процедур, проводимых пораженным с такими-то дозами радиоактивного облучения. Части пораженных помощь рассчитана только на ослабление страданий, а не на продление мучений между жизнью и смертью. Если число пораженных велико, неизбежно сокращается доля людей, которым оказывается действенная помощь. И только если пораженных мало, и нет дефицита медикаментов, аппаратуры, персонала, времени — тут моральный долг велит бороться до последнего.
Героический образ медика, воюющего против смерти даже в безнадежных случаях! Не оборачивается ли этот образ в последние десятилетия (и все чаще) героической позой, репродуцируемой поп-культурой? Зеркальным образом этой героической фигуры в той же поп-культуре оказывается очередной яйцеголовый медик-Франкенштейн, создающий очередного монстра-квазичеловека!
Крепнет убеждение, что поп-культура функционирует ныне не только в форме феноменов кинематографических, окололитературных, театральных и подобных. Поп-культурные механизмы, их стук и скрежет, все чаще обнаруживаются в динамике «чисто философских» дискуссий, в жизни академической. Этим наша культурная ситуация несколько напоминает положение в начале двадцатых и в конце сороковых годов ХХ века. Претенциозный дилетантизм обряжается в модные философские одежды. В двадцатые-сороковые это был полувоенный френч марксизма-ленинизма, теперь — карнавальное многообразие, от православных риз до психоаналитических сюртуков и панковских нарядов. Как и ранее, каждый современный «Швондер» посягает на моральное руководство медиками, биологами и воеными, агрономами и создателями фильмов… А уж как завлекательна («попсовая») тема — смерть и участие медиков в ее приближении! Главное — любой неуч способен почувствовать себя специалистом, опираясь на весьма немногочисленные мысли и мнения о смерти и эвтаназии. Как приятно издалека указывать медику, каким профессиональным принципам и моральным правилам тому надлежит следовать, решая конкретные практические вопросы жизни и смерти!
В Западной Европе и США уже более 15-20 лет серьезно обсуждается вся проблематика, сцепленная с проблемой помощи безнадежным безвинно страдающим больным. Много лет именно во вполне благополучных странах растет доля самоубийств, мотивированных страхом пожилых людей перед непосильными для семьи расходами на лечение, которое должно быть пожизненным.
Прекращение лечения в подобных случаях должно рассматривать как «пассивную эвтаназию» и потому непременно осуждать? И пусть больной сам решит эту коллизию ценой страданий или самоубийства?
В США и других благополучных странах то, что противники называют «пассивной эвтаназией», а заодно — и «убийством», уже стало юридически регламентированной практикой. Будучи в здравии и ясном уме, человек, думающий о неизбежном конце жизни, в собственном завещании оговаривает продолжительность реанимационных мероприятий в случаях, когда он не сможет высказать собственных желаний на этот счет. Тем самым, человек освобождает родных от груза ответственности за смертоносное решение, и облегчает выбор медицинской тактики в весьма двусмысленных случаях. В соответствии с подобным завещанием завершилась жизнь бывшего президента США Р. Никсона, и у кого хватит смелости осудить больного или его врачей?
Совершенно иначе следует рассматривать проблему «ассистированного суицида», которая стала предметом обсуждения трудами и провокационными действиями [114] американского медика Кеворкяна. С достаточными основаниями можно предполагать, что у этого персонажа поп-культурной истории США просто не имелось иных средств привлечь к себе внимание публики, иначе как осуществив «ассистированный суицид» и раздув газетный шум вокпуг него. Это явление можно спокойно считать современным вариантом «геростратизма», когда ради славы психопат готов оказаться под судом или в тюрьме. Любой практикующий психиатр вспомнит много клинических случаев, когда пациент с меланхолической депрессией до лечения высказывает нежелание жить, желает смерти, вполне рационально его обосновывает, и с радостью бы «принял медицинское пособие» в достижении легкой безболезненной смерти. Все эти желания благополучно исчезают после купирования депрессии, то есть они слишком часто (почти всегда) являются симптомом психического расстройства. Поэтому «ассистированный суицид» («активная эвтаназия» ex tempore по решению самого больного) в настоящее время не могут быть признаны процедурами, свободными от риска непоправимых ошибок.
Здравому рассмотрению проблем благой смерти (eu tanatos) мешает историческая память о легализации и практике «эвтаназии» в нацистской Германии. Основания для решения о насильственном умерщвлении безнадежных больных, сама процедура и компетенция лиц, выносящих такое решение, были расписаны в законе с немецкой дотошностью. Только в круг лиц, которые имели юридическое право единолично выносить убийственное решение, включались …начальники полицейских управлений, начальники тюрем. Любого неугодного можно было сначала объявить психически больным, затем — умственно неполноценным без перспектив улучшения, а затем и подвергнуть «эвтаназии», а проще — убить без судебного разбирательства.
К сожалению, прогресс медицинской науки, опережающее развитие реаниматологии и интенсивной терапии (а также — доминирование «высоких медицинских технологий») ведет к накоплению в популяции хронических безнадежных больных и инвалидов, которые нуждаются в постоянном дорогостоящем лечении. Теперь до 10-12 пролцентов ВНП процветающих стран тратится на здравоохранение. Замечено, что большая доля этих средств идет на лечение тяжелой патологии, в ущерб для работ по профилактике и превентивному лечению. Если «вектор» технологического развития медицинской науки не изменится, абсурдное положение будет обостряться, и тогда уже даже благополучная часть человечества неизбежно окажется перед проблемой «активной эвтаназии», корректно решать ее будет намного труднее… И тогда страждущим и законопослушным останется одна возможность — молить о приходе ангела блаженной смерти.
Добавить комментарий