На цитатность финала «Капитанской дочки» обратил внимание Вяземский. Образ Екатерины II, представшей перед Машенькой Мироновой и ставшей ее заступницей, детально воспроизводил известный портрет Боровиковского. «Списанными» оказывались и реалии царскосельского пейзажа. Пушкин, по оценке В. Шкловского, «демонстративно не прибавил и не убавил от портрета ни одной черты». Узнаваемость ландшафта объяснялась его заимствованностью, буквальностью «переноса».
Вместе с тем рассматриваемый пейзаж был хорошо знаком поэту не только внешними характеристиками. В рукописи, окончание работы над которой помечено: «19 окт. 1836», изложение событий имеет мемориальный оттенок. Ландшафт в «Капитанской дочке» оказывается не только «фоном действия», но и предысторией. «Они пошли в сад. Анна Власьевна рассказала историю каждой аллеи и каждого мостика». Царскосельская встреча императрицы с Машей Мироновой в устах Анны Власьевны станет затем «историей скамейки», точнее частью этой истории.
Ландшафт «маркирован» сюжетом. Событийный конфликт последней повести Пушкина замыкается вокруг места, знакомого с отроческих лет. «Мария Ивановна благополучно прибыла в Софию и, узнав, что двор находился в то время в Царском Селе, решилась тут остановиться». В Софии — уездном городе, а затем административной части Царского Села — располагалась первая станция почтовых трактов России. Это самое естественное объяснение «пространственного пересечения» двух хрестоматийных литературных текстов. Действие «Капитанской дочки», с ключевой темой отношения русского дворянина к предводителю народного бунта, у Пушкина завершится там, где полувеком ранее начнется «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева — «бунтовщика, хуже Пугачева». Это «странное сближение» также можно считать вполне естественным. В период работы над повестью Пушкин напишет о Радищеве две статьи, причем одна из них будет содержаться в тетради с наброском предисловия к «Капитанской дочке».
Царскосельский ландшафт обладает особой событийной плотностью, к нему «стягиваются» как литературные, так и реальные «сюжеты», отразившиеся в археографич. изданиях XIX в. Один из них, хронологически ДОС- [86]
тупный Пушкину, может рассматриваться как историко-бытовой источник финала «Капитанской дочки». «Придя в парк еще с вечера, Юлия Павловна решилась остаться там до утра <…> К счастью ее, погода была прекрасная, а сторожа, от которых она скрывалась, ее не заметили. Рано утром Государь вышел из дворца и направился по аллее. Увидя его, Юлия Павловна поспешила к нему на встречу <…>. Успокойтесь, поднимая ее с колен, сказал Государь, и расскажите подробно все обстоятельства».
Пример «внимательности императора Николая Павловича», с его актуальной царскосельской привязкой, показателен не столько включением во взаимодействие литературных ассоциаций, сколько возможностью смещения акцента с «сюжетного» рассмотрения исторического факта на его жанрово—поведенческую оценку.
В стремлении «героини» положительно повлиять на решение участи брата не последнюю роль играл выбор места, что уточняется мотивацией в другом реальном анекдоте: «В Петербурге <…> и не подпустят близко». «Случай» из эпохи Александра II, развивая «тему», обозначает переход в комическое качество. «Зная, что по одной из аллей, ведущих ко дворцу, государь непременно проследует, Ф. решился взять с собой старика, идти на встречу государю и объяснить его величеству желание этого просителя. <…> Прошли они так некоторое время и наконец заметили государя, возвращавшегося из боковой аллеи. Он только что хотел повернуть на главную аллею, <…> как вдруг на самом повороте выскакивает из-за куста какая-то дама, вся в черном и кидается в ноги императору. Видимо пораженный таким внезапным появлением незнакомки, государь немного отшатнулся и повернул в другую сторону; дама последовала за ним, излагая свою просьбу».
Объединяющей для эпизодов оказывается знаковая оценка места действия. Ландшафт включается в развитие ситуации, формируя установку ожидания. Именно он стимулирует качества властного лица, проявление которых в иной ситуации не было возможным. Решение судьбы человека сознательно выводится из сферы государственно-правовой: проситель ищет не справедливости, а лишь взывает к высочайшему участию. Фон высказывания задает стереотипы поведения: преодоление сословной дистанции олицетворялось в реальной пространственной близости, предопределявшей личную доступность.
Пространство поступка и манера поступания связываются самым непосредственным образом. Включенность поступка в естественное природное окружение сопровождается присвоением его образных качеств. Выбор места ориентирует на вероятность благополучного исхода в ситуации, что не допускает оценки пейзажа как «равнодушной природы».
Ставка делается на соответствующую ландшафту смену поведенческой модели. Предсказуемыми оказываются как маршруты перемещения, так и возможные монаршие решения. «Он переставал быть царем, — вспоминала [87]
А. Толстая, фрейлина двора Александра II, — как только заканчивал прием своих министров <…>. Казалось, что, сбрасывая мундир, он выбрасывал также из головы все идеи, которыми был обременен по утрам, и, выходя на обычную прогулку, всецело отдавался приятностям частной жизни».
Выступая «подсказкой» в выборе поведенческой модели, ландшафт присваивает социальные характеристики.
Фон события событиен. Пространство не просто собирает участников, но и распределяет их роли, определяет стилистическую окраску события. В многообразии форм естественного самовыражения человека поступок («телесное существование формы мышления» — В. Подорога) выполняет означающую и структурирующую функции.
Природные или культурные ландшафты непереводимы не только в меру несхожести их визуальных характеристик. Со сменой пространства изменяется контекст ценностных составляющих — в частности, поведенческой манеры. Ландшафт выступает образом действия, его смысловой оболочкой. Соотношение содержательного и формального в манере поступания определяет «баланс» отношений эстетического и этического — переход от «метафизики ландшафта» к «философии поступка».
Поведенческий жанр как готовый к использованию тип отношения к окружающему выдвигает лишь проблему эстетического соответствия. Актуальный момент в мотивации посупка — его у—местность. Слова «примериваются» к ландшафту. Решение вопроса «где?» удобнее высказать просьбу отвечает условию кaк ее высказать: становится способом выражения смысла.
«В литературе ведущее начало в хронотопе — время», — писал М. Бахтин. В рассмотренных исторических анекдотах пространственный «локус» активно претендует на равную степень эстетического участия. Примеры, заимствованные из реальной жизни, существуют и оцениваются вне сферы литературы. Исторический образ действия оказывается производной ландшафта, его поведенческим модусом.
Добавить комментарий