В середине XVII в. в русской церкви произошел раскол. Главная коллизия раскола заключалась в том, что у священнослужителей не было общего представления о роли обряда в жизни церкви. Однако в течение короткого времени внутрицерковная полемика стала достоянием широких слоев населения России. В связи с этим приобретает актуальность попытка понять восприятие православной веры людьми, для которых практическая сторона религии значила несравненно больше, чем догматическое учение или вопросы канонического права.
Федор и Феодора: эти имена хорошо знакомы исследователям начального этапа старообрядческого движения. Федор — юродивый, ближайший последователь знаменитого протопопа Аввакума. Феодора — иноческое имя боярыни Морозовой, чей образ стал одним из ярчайших символов старообрядчества.
О юродивом Федоре известно из сочинений протопопа Аввакума. В своем «Житии» Аввакум сообщает о Федоре следующее. Отец Федора был «богат гораздо», так как служил в Новгороде сборщиком налогов. Но сам Федор родился на Мезени, в одной из слобод близ устья реки Мезени, впадающей в Белое море. Здесь жила и вся родня Федора, в т.ч. дядя. У Федора была жена, однако по непонятной причине в какой-то момент он обещался «уродствовать... Богу» (1, 58). Впрочем поначалу он сам не воспринимал всерьез этого обещания, за что и был наказан. Однажды Федор поехал с Мезени в «город» (очевидно, в Архангельск), а на море поднялась непогода, так что он свалился за борт. Он успел зацепиться ногами за канатную петлю и долго так висел: «голова в воде, а ноги вверху» (1, 58). В этот критический момент Федор вспомнил о своем обещании Богу и твердо решился его исполнить, если только останется жив.
«Бог изволил» — неведомая сила вытолкнула Федора из воды на палубу, — и Федор, вернувшись домой, «житие свое девством прошел» (1, 59). [25] Однако Федор не просто отказался от семейной жизни. В дополнение к воздержанию он стал предаваться тяжелейшим аскетическим упражнениям. Так, он, покинув дом, отправился странство вать и пять лет ходил в одной рубашке босиком. Федор так передавал Аввакуму свои ощущения от странствий босиком по морозу: «Ногами — теми, что кочением мерзлым, по каменью... бью, а как... в тепло войду, зело... рвет и болит» (1, 58). Результатом «тяготы зимныя» и побоев была и другая болезнь: у юродивого вываливались наружу кишки. Как сообщает Аввакум, один раз «черев из него вышло три аршина, а вдругоряд пять аршин» (1, 58). Федор относился к этому со своеобразным юмором — сам занимался измерением длины вышедших из него кишок (2, 99). Аввакум дал очень высокую оценку подвигу Федора, который, юродствуя днем, проводил всю ночь «на молитве со слезами»: «Много добрых людей знаю, а не видал подвижника такова!» (2, 99).
Аввакум познакомился с Федором в Устюге, когда возвращался в Москву из сибирской ссылки. Юродивый сразу признал авторитет протопопа, страдальца за «старую» веру, и стал его духовным сыном. Федор был грамотен и сам читал псалтырь, однако до знакомства с Аввакумом он не сильно разбирался в полемике по поводу обрядовой реформы патриарха Никона. Узнав от духовного отца, чем грозит верующему принятие новых обрядов и чем плоха выпущенная при Никоне псалтырь, Федор, «схватя книгу, тотчас и в печь кинул, да и проклял всю новизну» (2, 99).
Федор сопровождал своего духовного отца до Москвы и в течение полугода жил в его доме. Здесь Федор продолжал поражать протопопа своим религиозным пылом. Он с необычайной энергией исполнял ночное молитвенное правило: после тысячи поклонов он, сидя на полу, часа два-три плакал, а когда «наплачется гораздо» (2, 99), принимался тормошить Аввакума, укоряя его в лености. Поскольку протопопу после сибирской ссылки нездоровилось, Федор довольствовался тем, чтобы духовный отец читал молитвы, не вставая с постели, а сам при этом клал за него поклоны. Не уставая восхищаться Федором, Аввакум писал: «Зело у него во Христа горяча была вера! ... Не на баснях проходил подвиг...» (2, 99).
Об иноке Феодоре, в миру боярыне Феодосии Прокопьевне Морозовой, известно из сочинений протопопа Аввакума, однако сохранилась и специально ей посвященная «Повесть» — фактически, житие старообрядческой святой. Родилась «блаженная и приснопамятная» 21 мая 1632 г. в семье окольничего Прокопия Федоровича Соковнина. В 17 лет родители выдали ее замуж за боярина Глеба Ивановича Морозова, [26] чей брат Борис Иванович Морозов был дядькой молодого царя Алексея Михайловича. У быстро овдовевшей боярыни Морозовой был единственный сын Иван Глебович. Отрок Иван стал наследником огромных богатств дяди и отца, на деле же распоряжалась всем имуществом его мать. Аввакум так описывает выезд боярыни: она выезжала в карете, с «мусиею и сребром», которую везли «аргамаки многи, 6 или 12, с гремячими цепьми» и которую сопровождало 100 или 200, а иногда и 300 человек слуг (3, 10).
Поражает контраст между возможностями боярыни Морозовой и ее образом жизни. Она, до времени, не бросала вызова обществен ному мнению и не отказывалась от соблюдения этикетных норм, приличествовавших ее высокому социальному статусу. Однако дома Феодосья Прокопьевна таясь от посторонних взоров, вела весьма умеренный образ жизни. Как сообщает неизвестный автор «Повести о боярыне Морозовой», боярыня была научена «добродетельному житию» и основам православного вероучения протопопом Аввакумом. Феодосья Прокопьевна умела читать и самостоятельно знакомилась с церковной литературой, «черплюще глубину разума от источника словес евангельских и апостольских» (1, 116-117)
Упражняясь в благочестии, Морозова много молилась, ограничивала себя в сне и еде, носила власяницу без рукавов — чтобы люди не видели. Боярыня овдовела в тридцать лет, а нравом она была «жена веселообразная и любовная». Усвоив нравственные ценности православия, она сознательно удручала плоть, хотя легко могла бы завести фаворита из дворовых. Аввакуму, своему духовному отцу, она признавалась: «Вдова... я молодая после мужа своего... осталася, пускай... тело свое умучу постом и жаждою и прочим оскорблением». В «Слове плачевном», написанном вскоре после смерти Морозовой, Аввакум вспоминает, как они вдвоем с боярыней молились: «быша бо слезы от очию ея, яко река, воздыхание от утробы ея, яко пучина морская колебашеся, глас же тонкий изо уст ея гортанный исхождаше, яко ангельский... моя молитва при ней, яко дым, ея же изо уст, яко пламя, восхождаше на небо» (1, 118).
Боярыня занималась не только индивидуальным самосовершен ствованием, но также и социальной благотворительностью. Она щедро раздавала милостыню, жертвовала в пользу церкви, заботилась о заключенных и сама ходила по тюрьмам; кроме того, в ее доме находился приют для нищих и странников.
Аввакум вернулся в Москву из сибирской ссылки весной 1664 г., с семьей и в сопровождении юродивого Федора. В первое время по возвращении [27] он был в милости у царя и бояр: «все гладят, все добры, всякой боярин в гости зовет» (1, 53). В Москве Аввакум познакомился с боярыней Морозовой, которая вскоре стала его духовной дочерью и преданной ученицей. Протопоп общался с боярыней так часто, что в «Житии» написал: «у света моей, у Федосьи Прокопьевны Морозовы, не выходя жил во дворе» (2, 92). Однако Аввакум продолжал вести жаркие споры с идеологами церковной реформы и призывал простой народ не покоряться властям и не ходить в церкви, где богослужение совершают по новым служебникам. Когда стало очевидно, что с церковной реформой Аввакум не примирится, в августе 1664 г. его с семьей отправили в новую ссылку, на этот раз в Пустозерский острог.
А юродивый Федор остался в Москве. Незадолго до того, как снова впасть в немилость, Аввакум привел Федора жить в дом к Морозовой (1, 54), где собирались виднейшие деятели старообрядческой оппозиции. Горячая религиозность и общий духовный отец сближали боярыню и юродивого. Они, каждый в меру своих возможностей, способствовали распространению старообрядческих идей. Пользуясь тем, что власти закрывали глаза на ее религиозные предпочтения, Морозова предоставляла староверам возможность во времена официальных гонений собираться вместе и обсуждать насущные проблемы, принимала в своем доме странствующих проповедников.
Федор «ревнив гораздо был и зело о деле божии болезнен; всяко тщится разорити и обличати неправду» (2, 99). Еще проживая в Москве, Аввакум послал Федора передать царю челобитную во время царского выезда. Федор «дерзко х карете приступил», но вручить челобитную прямо в руки царю из-за сутолоки не смог, хотя царь сам протянул руку из кареты, чтобы взять бумагу. Федор смог исполнить поручение Аввакума только во время обедни. В церкви Федор стал перед царем «юродством шаловать», за что был посажен под надзор в Чудов монастырь. Там его заковали в цепи, но «Божиею волею и железа разсыпались на ногах» (1, 54). После этого Федор залез в горячую печь, из которой незадолго перед тем достали хлеб, и «на голом гузне ползая... крохи побирал» (1, 54). Когда архимандрит сообщил об этом чуде царю, тот велел освободить Федора. Как раз после этого события Аввакум отвел Федора к боярыне Морозовой.
Но Федор продолжал и странствовать. В Рязани он был схвачен властями и архиепископ Иларион его жестоко мучил: «реткой день плетьми не бивше пройдет» (1, 57). В конце концов, Федор ослаб в своих убеждениях и даже стал допускать возможность причаститься от «еретиков». Но в этот критический момент Бог вспомнил о своем [28] верном слуге: после горячей молитвы с Федора спали цепи и он смог убежать из кельи, а ворота тюрьмы чудесным образом также оказались открыты. Федор пришел в Москву и тайно виделся с Аввакумом, которого, по решению собора 1667 г., расстригли и содержали в Пафнутьевом монастыре. Федор спрашивал духовного отца, как ему жить — продолжать ли юродствовать, странствуя в одной рубахе, или одеться в обычное платье, в ответ на что Аввакум велел ему ходить в обычном платье и «людей таяся жить» (1, 58).
Федор, скрываясь, жил в доме Морозовой до 1669 г. И боярыня, и юродивый высоко ставили аскетические идеалы, оба содействова ли распространению старообрядчества в широких слоях народа, оба поддерживали отношения с Аввакумом. Эти общие моменты нивелировали огромную разницу в социальном статусе и в имущественном положении. Воспринятые глубоко и искренне религиозные ценности сделали знатную боярыню и посадского человека, мезенского уроженца, равными перед безмерным величием Бога.
Это равенство могло бы быть воспринято как лишь формальное и ни к чему не обязывающее в повседневной жизни. Однако такому вырождению идеи равенства препятствовало то обстоятельство, что боярыня и юродивый были равны не только перед Богом, но и перед общим для них духовным отцом, живым человеком. Аввакум, находясь в пустозерском остроге, внимательно пас своих духовных детей, следил, чтобы они не утратили достигнутого понимания христианских истин. Он показывал им путь, на котором нравственные идеалы воплощаются в реальных поступках, во всем образе жизни. Благодаря признанию приоритета религиозных ценностей перед мирскими у боярыни с юродивым складывались равноправные и доверительные отношения.
Однако в 1669 г. между Морозовой и Федором состоялся разрыв. Ссора приняла форму препирательства по поводу благочестивого поведения. Федор жаловался Аввакуму, что боярыня стала скупа, перестала творить милостыню. Наконец, она вовсе выгнала его из дома, и Федор перебрался к семье Аввакума на Мезень. Боярыня же укоряла Федора за гордость, за то, что он «Бога забыл» (3, 76) и заразил своим «высокоумием» детей протопопа. Оба убеждали Аввакума не верить наветам противной стороны, например, Морозова в одном из посланий писала: «Што х тебе ни пишить, то все лошь» (3, 17). Боярыня писала пространные письма и жене Аввакума Анастасии Марковне, чтобы та не верила Федору. Федор также не упускал возможности указать Аввакуму на отрицательные качества натуры Морозовой. Кроме того, оба давали духовному отцу рекомендации, как надо смирять [29] заблудшее чадо, боярыня даже требовала отлучить Федора от причастия (1, 107).
Причины расхождений между двумя ближайшими учениками Аввакума до конца не ясны (3, 145), и тем не менее, в общем виде ситуация представляется понятной. Основным источником, позволяющим приподнять завесу тайны над отношениями Морозовой и Федора, является частично сохранившаяся переписка Аввакума с духовной дочерью.
Феодосья Прокопьевна так и не решилась доверить бумаге объяснение причин столь резкого разрыва с Федором — «много было писать, да нельзя» (3, 76). Она лишь ограничилась туманным намеком на то, что от общения с ним «чаяла себе всего доброго спасения, да немного душу не потеряла» (3, 75-76). Боярыня признает правоту Аввакума, который уже раньше предвидел подобный поворот событий и ее предупреждал, но она «грешница, мало слушала... молила: “Вели жить!”» (3, 76). Затем в связи с отъездом Федора она воздает благодаренье Богу за милосердие и духовному отцу — за молитвы, упрашивает запретить юродивому общаться с родными сыновьями протопопа Иваном и Прокопием. Скупые слова Морозовой не скрывают ее крайнего смятения и растерянности, но по ним трудно вынести определенное суждение об источнике беспокойства боярыни.
Аввакум был очень недоволен письмом духовной дочери. Во-первых, потому, что видел в ее просьбах покушение на свои пастырские полномочия: «и ты, будто патриарх, указываешь мне, как вас, детей духовных, управляти ко царству небесному. Ох, увы, горе! Бедная моя духовная власть!» (3, 83). Во-вторых же, потому, что держался совсем иного мнения о юродивом, называл его «добрый человек» (3, 76), и считал, что его сыновьям Ивану и Прокопию общение с Федором может пойти только на пользу. В ответных посланиях Аввакум выговаривает Морозовой за крайний субъективизм в оценке Федора, за пристрастие к мирским благам и неумение выбирать собеседни ков: «Иное тебя и людишки худые умом тем смяли, притрапезные плуты, которые в словах проходят словеса Господня, а не в делах» (3, 77). Но на этом обличение не заканчивается.
Главный пункт обвинения, как выясняется из другого послания, заключается в том, что боярыня, вместо беспрекословного послуша ния, покаяльных молитв и отречения своей слабой воли, положилась на женскую интуицию, которая чуть было не привела ее «на совершенное падение» (3, 84). В отличие от самой Морозовой, Аввакум не боится прямо назвать ее грех. Он благодарит Богородицу за то, что [30] избавила его от ответа за погубленные души духовных детей и «союз той расторгла и разлучила... к Богу и человекам поганую... любовь разорвала» (3, 84).
Эта подоплека переписки протопопа с духовной дочерью делает понятными пересыпанные площадной бранью укоры, с которыми Аввакум нередко обращался к боярыне. Такую-вот отповедь услышала она за неосмотрительность в отношениях с Федором: «Глупая, безумная, безобразная, выколи глазища те челноком, что и Мастридия она! Лучше со единым оком внити в живот, нежели, два ока имуще, ввержену быти в геенну! Да не носи себе треухов тех, сделай шапку, чтоб и рожу ту всю закрыла, а то беда на меня твои треухи те» (3, 84).
Феодосья Прокопьевна сама жестоко терзалась из-за своего неумения согласовать предписанное вдове и сознательно принятое воздержание — с живостью натуры: «в великом мятеже, и в суете, и в лености жизнь свою провожу. За умножение грехов моих отовсюду великая буря на душу мою, а я, грешница, нетерпелива» (3, 82). Ей, боярыне, привыкшей повелевать другими, было невероятно трудно управлять собственными чувствами, и, не желая потворствовать их греховным проявлениям, она ждала помощи со стороны опытного наставника. Аввакум прекрасно представлял состояние, в котором находилась его духовная дочь во время написания послания о Федоре, и знал, какое средство может ей помочь. Протопоп утешал боярыню, подтверждал, что принимает на себя труд заботиться о ее душевном здоровье, чего бы это ему ни стоило, но, поскольку обязательства должны быть взаимными, требовал от нее взамен набраться терпения: «дочь ты мне духовная — не уйдешь у меня ни на небо, ни в бездну. Тяжело тебе от меня будет, да уж приходит к тому» (3, 84).
Любопытно, что агиографическая «Повесть о боярыне Морозовой» практически умалчивает об отношениях боярыни с юродивым Федором. Эти отношения никак не вписываются в концепцию традиционно понимаемой православной святости. Имя Федора лишь однажды упомянуто в «Повести», притом устами представителя «никонианской» власти (3, 46).
После разрыва между Федором и Морозовой оба не перестали быть духовными детьми Аввакума. Протопоп с прежней любовью относился к обоим, и они по-прежнему несли в народ проповедь «старой» веры. Боярыня до 1671 г. оставалась покровительницей московской старообрядческой общины. Потом она поплатилась за свою приверженность учению духовного отца личной свободой и разлукой с единственным сыном, который вскоре после ее заточения умер. Федор же служил гонцом [31] Аввакума. Так, в одном из посланий на Мезень Аввакум поручает Федору отнести в осажденный царскими войсками Соловецкий монастырь сочинение, обличающее церковную реформу.
Разногласия между Морозовой и Федором приняли весьма острые формы, а между тем, знаменательно уже то, что они вообще могли иметь место. В 17 в. русская культура была более однородной, чем после правления Петра I, однако значение социальной иерархии и тогда было очень велико: стоит только вспомнить, какого накала достигали споры бояр по поводу местничества, какое внимание уделялось внешним показателям социального статуса (высота воротника или обуви, длина бороды и т.д.). Зарождение конфликта между Морозовой и Федором стало возможно благодаря наличию религиозного фактора, и этим же фактором определялось его протекание и конечное разрешение. Юродивый и боярыня воспринимали друг друга как равных, как людей, между которыми возможно столкновение. Религия открыла их друг другу как личностей, показала условность социальных ограничений, так как напряженное религиозное чувство легко переносило представителей разных социальных слоев через многие ступени общественной иерархии.
Боярыня и юродивый рассматривали свои отношения сквозь призму религиозных представлений: поначалу это общее служение богоугодному делу, «любовь о Христе», затем — «поганая любовь» и бесовское наваждение. Взаимная расположенность, возникшая на почве общих религиозных устремлений, со временем переросла в более сильное чувство, несовместимое с требованиями православного благочестия. Вдове Морозовой надлежало растить сына и, умножая его состояние, подыскивать ему подходящую пару. У Федора, который ради подвига юродства оставил прежнюю семью, не было обратной дороги к нормальной мирской жизни.
Религия, открыв людей для личных отношений, жестко эти отношения нормировала. Вероятно, возмущавшее боярыню «высокоумье» Федора именно в том и заключалось, что он, уловив зарождение чувств, от которых дал Богу обет отказаться, попытался формализовать отношения с нищелюбивой боярыней, старался сохранять при общении с ней разумную дистанцию. Морозова же восприняла эту напускную холодность как проявление неискренности и гордости. Поэтому она решила не оставаться в долгу и начала проявлять пренебрежение в отношении Федора и близких к нему сыновей Аввакума, вплоть до того, что морила их голодом (3, 77). Впрочем, и Федор не был ангелом. Аввакум писал ему на Мезень: «Плутаешь иное и ты много. Ведаю [32] веть я и твое высокое житье, как, у нее живучи, кутил ты! Горе, брате, мне с вами стало» (1, 105).
История боярыни и юродивого не вышла за рамки дозволенного православным обычаем. Косвенное тому свидетельство содержится в «Житии» Аввакума, где он, описывая удивительные подвиги Федора, говорит и об искушениях: «Многия борьбы блудныя бывали, да всяко сохранил Владыко» (1, 59). За установление межличностных отношений Морозовой и Федору пришлось заплатить отказом от выбора сценария при построении этих отношений. Они не могли быть только единоверцами, их не удовлетворяло братское общение в духе кротости и смирения, и поэтому разрыв между ними стал неизбежен. Нельзя говорить даже о платоническом чувстве, ведь, в силу действия усвоенных ими религиозных представлений, любой шаг в сторону примирения моментально приобретал форму греховного влечения, единственным достойным ответом на которое могли быть только пост и усиленная молитва.
После ухода из дома Морозовой Федор прожил меньше года, весной 1670 г. он был пойман властями на Мезени и повешен. Боярыня в конце того же года тайно приняла постриг с именем Феодора, а вскоре подверглась репрессиям, пыткам и ссылке в Боровск, где, проведя несколько лет в земляной тюрьме, умерла голодной смертью. В письме, датируемом 1672 г., Аввакум спрашивает духовную дочь, поминает ли она покойного Федора, простила ли его, и наставляет: «Поминай-су Бога для, не сердитуй! Он не больно пред вами виноват был...» (1, 111). Но, похоже, в этих убеждениях не было надобности. Смерть юродивого примирила с ним Феодосью Прокопьевну. Что, как не память о Федоре, обусловило выбор боярыней иноческого имени Феодора? По сути, выбор этого имени, наряду с полным отказом от мирских радостей, был для нее единственным способом выразить свое истинное отношение к Федору.
Литература
- Житие Аввакума и другие его сочинения / Ст. А.Н. Робинсона. — М.: Сов. Россия, 1991.
- Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения / Ст. В.Е. Гусева. — М.: Госполитиздат, 1960.
- Повесть о боярыне Морозовой / Вступ. ст. А.М. Панченко; сост., подгот. текстов, подстрочн. пер. и примеч. Н.С. Демковой. — М.: Худ. Лит., 1991.
Добавить комментарий