Приходское духовенство и колдовская практика

Колдовские процессы представляют собой многообразное явление, известное в России с XVI века, его специфика и отличительные черты менялись на протяжении времени, различными были действующие лица колдовского процесса, отношение властей и общества к этому явлению, соответственно этому менялись юридические нормы. В данной статье я коснусь только небольшой части этого массива, а именно дел второй половины XVIII века, действующими лицами которых являются клирики или люди, близкие к духовному сословию. Надо сказать, что таких дел, когда священнослужители обвиняются в колдовстве, в хранении или списывании волшебных тетрадок и заговорных писем, хранении в своих домах отреченной литературы довольно много, большое число колдовских дел в изучаемый период возбуждается именно в среде духовенства. Так 1733 году поп Яков Михайлов Попов, служивший в Ростовской епархии, «явился виновным в волшебстве и склонным к суеверию» 1, за что и был лишен сана и определен в военную службу. В 1749 году было начато дело о монахе Иове и пономаре Петре Алексееве, обвинявшихся в хранении «волшебных тетраток» 2.

Как видно из дел, обвинение в колдовстве или суеверии могло использоваться и использовалось доносчиком в личных корыстных целях. Так Андрей Ростопчин, служитель Никитского монастыря в Переславле-Залесском подал прошение на своего архимандрита Авраамия, указывая, что тот не отдал ему положенного жалования. Как позже выяснилось, сам Ростопчин не отличался примерным поведением (жалования он был лишен как раз за «его непотребства и бегства из монастыря по году и более»), но интересен способ, который он избирает, чтобы сделать прошение более убедительным. Ростопчин обвинял Авраамия в том, что в 1741 году 13 мая он приказал монастырским служителям, «чтобы в семик их жены и дочери шли с яишницами к архимандриту в его особливый сад для завивания березок и пения песен» 3 (Здесь вполне узнаваем народный обычай празднования Троицы, который осуждался официальной церковью.) Растопчин же «не желая монастырю такого безчиния» будто бы учинил по согласию с братией выговор архимандриту и «того безобразия не допустил» 4.

Интересно, что обвинения в колдовстве или суеверии часто дополняются обвинениями в нелояльности по отношению к власти. В данном случае, Ростопчин добавляет, что Авраамий в 1739 году в день коронации не пошел на молебен и, кроме того, заявил, что «таких праздников много в году бывает» 5, т.е. проявил неуважение к императрице. Авраамий в итоге был оправдан, Ростопчин жалование так и не получил, и надо полагать, был бы, кроме того, наказан, если бы его разыскали, но по справке оказалось, что «с мая 1741 года Андрея Ростопчина в монастыре не имеется» 6.

Т.о., действительно обвинение (в данном случае неважно действительное или ложное) могло становится способом добиться личных корыстных целей.

5 марта 1750 года митрополит Ростовский Арсений в ответ на распоряжение от 14 декабря 1737 года доносил в Святейший правительствующий Синод, что «…по происходившим в Ростовской моей духовной консистории… означилось следующее, а имянно:… в 749 году августа 5 дня по доносу дьячка Василия Иванова Ростовского уезду Карашевской волости села Павловского о найденном приличном к волшебству и суеверию письме, которое писал того же села Павловского попов сын Козьма Козмин» 7. Как видим, и здесь доносчиком является дьячок, и обвиняет он поповского сына, т.е. дело возникает в среде духовенства. Можно с осторожностью предположить, что дети священников относились в силу своего не определенного социального статуса и того, что они были претендентами на священническое место, к своеобразной «категории риска», в отношении обвинений в колдовстве.

Злоключения героя другого дела, попа Василия Алексеева начались из-за «приворотного к совокуплению блудодеяния, на имя Василия с Марфою, письма» 8. Уже упоминавшийся митрополит Арсений в 1756 году в очередном доношении в Синод во исполнение указа 14 декабря 1737 года (предписывающего местным иереям присылать в Синод отчеты о состоянии епархий), сообщает что «…в Ростовской духовной консистории по справке означилось в 1755 году августа 10 дня пошехонского уезда села Погорелово церкви Покрова Пресвятыя Богородицы дьячек Петр Стефанов доношением объявил, что в 1755 году в мае он был у попа Василия Алексеева в доме и углядел на полке где образа писанное скорописью на лоскутке приворотное к совокуплению блудодеяния на имя Василия с Марфою письмо» 9. Стефанов рассудил, «не на него ли попа сочинено, ибо он, поп, точно Василий». По распоряжению Арсения оба, и обвиняемы и обвинитель, в кандалах с письмом были отосланы в Ярославскую Губернскую Канцелярию для следствия.

Непременной частью колдовского процесса был обыск в доме подозреваемого. Найденные при таком обыске вещи, в которых суд мог усмотреть нечто «приличное к волшебству» становились немаловажным доказательством вины. Такой обыск и был применен при разборе дела о волшебном письме, найденном у попа Василия Алексеева.

Вызванные из духовного правления копиист Александр Синеев и пристав Григорий Вереньев с понятыми «в доме попа во всех местах осматривали и по тому осмотру в разных местах найдено: ноздреватый камень, на котором камне видимо между ноздринок подобие креста, скляница жестяная, в которой положено неведомо какое сочинительное снадобье, один мешочек небольшой, неведомо какою травою особливо завязанной. Да разных цветов, трав и кореньев завязанных в разных узелочках, узелочков с двадцать и больше, пузыречек маленькой, завязанной, неведомо с какой надобностью» 10.

Результаты этого обыска еще более усилили подозрения митрополита Арсения, который разбирал дело. По мнению Арсения «…показанной же священник Василий Алексеев от доносу на него дьячкова хотя и не великое возымел подозрение, однако по корешкам с протчими вещами, неизвестными и необычными, у него найденными сумнителен очень показался…» 11.

В результате разбирательства, Алексеев был «лишен священства вовсе, и ему острижены волосы на голове и бороде». Но интересно дальнейшее развитие дела. На допросах в синодальной конторе выяснилось, что Петр Стефанов был, по его словам, в ссоре с Василием и еще в 1747 году обвинял попа в краже книг из церкви. И хотя в тот раз «они помирились и обще с попом подавали доношение, что книги хранятся в церкви и не утрачены» 12, видимо, Стефанов не оставил намерения как-нибудь рассчитаться с Алексеевым. Такой случай ему вскоре представился. В дальнейших допросах Стефанов показал, что «…В 1747 году пред Ильиным днем от жены отрешенного дьякона того же села Михаила Антонова Акилины Степановой о том письме сведал» 13. Она встретилась ему на дороге и сказала так «муж мой велел тебе отдать оное приворотное к девкам письмо, руки попа Василия, и можешь де ты за ссору с ним тем письмом ево доносом обличить, а ты де мне дай за оное четверик ржи». Видимо, на попа Василия был обижен не один Петр, потому что, «…через четыре дня дьяконница ему Петру якобы объявила, я де отдала то письмо зятю своему того же пошехонского уезда Никольскому попу Стефану, он де мне дал за то 4 четверика ржи, понеже зять мой с объявленным попом Василием в ссоре и может его тем письмом опорочить» 14.

Вызванный к допросу Стефан подтвердил, что письмо у него действительно есть, а дьяконница Акилина подтвердила, что письмо «подлинно его Василия еще из малолетства».

Сам Петр выпросил письмо у Стефана в 1752 году, но тогда они, по его словам, с попом помирились и он его не объявлял, а «завернув в тряпочку, сложа трубочкою, на полу под кирпич засыпав сором, тайно схоронил», где злополучное письмо хранилось до 1755 года, когда он наконец объявил его, говоря, что взял у попа Василия в доме с полки.

Приняв все это во внимание Синодальная контора 5 марта 1757 года доносила Синоду следующее: «по оказавшемуся от него Петра разноречию ево винность, а распопа правость тогда ж были усмотрены» и по ее мнению, поп был лишен священства «весьма неправильно и крайне обидно, по одному только чаянию и без доказательств», поскольку, «что письмо в его доме взято, это не доказано, а чьей оное письмо руки, кем, когда, где, и с чего списано дьячек не знает» 15.

Синод, опираясь на Кормчую и Духовный Регламент 16 приказал отослать несостоявшегося обвинителя Петра Стефанова в светскую команду для отсылки на каторгу, «за суетное показывание и ложный донос и при следствии разноречие» 17. Что касается попа Василия, он был оправдан, ему был возвращен сан и разрешено вернуться к службе в прежней или другой церкви, по его желанию.

Наказаны были так же лица, проводившие обыск в доме попа Василия, за то, что объявили волшебными найденные вещи: «белила, румяна, инбирь и дикой перец астраханской яко предметы к волшебству несклонные», а также и Ростовская духовная консистория, которую «за неисправное в деле представление и напрасное мнение штрафовать взысканием» 18.

Мы видим, что обвинение в волшебстве могло использоваться как способ свести счеты с неугодным почему-либо человеком. Что это именно так, мы увидим и в дальнейшем.

В 1764 — 1765 годах в Святейшем Синоде рассматривалось дело «об оказавшейся волшебной тетрадке у попа Алексея Яковлева и диакона Власа Федотова». Дело начал диакон Влас Федотов, обиженный Яковлевым. Он жаловался «словесно на показанного попа Алексея, когда де оной поп, стал у него диакона исповедные росписи… вымогать, тогда де он, диакон, ему, попу, означенные росписи не отдавал, и за то де он, поп, с дядей своим… ево, диакона, били, от которого боя чрез восемь дней едва в здравие начал приходить» 19. На это обвинение Яковлев выдвинул свое, более серьезное, а именно, что у Федотова имеется «волшебная тетратка»,т.е. сборник заговоров. Надо сказать, что диакон не остался в долгу и обвинил Яковлева в таком же преступлении.

«…он, поп, объявил тетратку, сказывая, что она волшебная, писана рукою ево, диакона, вынута у него, диакона, в оных росписях, причем и диакон при доношении тетратку же представлял, что прошлого де 763 году, о светлой седмице, оной поп, по пении молебнов идучи с образами в церковь, и входя на паперть, ту тетратку выронил из-за пазухи, которую де он, диакон, усмотрел и поднял и взял, и после де того ему, попу, сказал, однако, по прошению, ему, попу, не отдал, а содержал у себя» 20.

На допросах Федотов показал, что когда он ехал по делам в хоперское духовное правление, он остановился на ночь у казака Наума Ардина, приходившегося ему свояком. И Ардин просил его, чтобы «он, диакон, переписал на имя его, Наума, оставшуюся после смерти отца ево волшебную тетратку» 21. Обратим внимание, на то, что сборник заговоров следовало специально переписать на имя будущего владельца. Федотов забрал тетрадку, переписал, а оригинал оставил себе, чтобы впоследствии «по написанным в ней словам действом апробовать» 22. Кроме того выяснилось, что «сверх присланных из Хоперского духовного правления тетраток, имелась у него, диакона, тетратка о лечении тридцатью тремя заговорами» 23, пользуясь которой Федотов лечил обращавшихся к нему людей, в том числе и жену Яковлева попадью Евфросинью: «по той де тетратке он, диакон, не токмо означенную попадью, но и протчих, кто его просил, много исцеливал, и ту де попадью и протчих он, диакон, лечил, читаючи во оной волшебной тетратке, над вином, написанные сначала волшебные слова, и по прочтении тех слов ей, попадье, и протчим то наговорное вино давал пить, которое они и пили…» 24. Федотов сам выучился своему искусству по тетрадке, доставшейся ему от отца, так же, как в уже известном случае, переписав тетрадку на свое имя, и уничтожив оригинал.

С точки зрения судей тетрадка оказалась «не токмо заговорная, но и крайне богохульная, и заключающею в себе такие сквернословные и хульные на имя Божие и Пресвятой Богоматери речи, каковые и изобразить на письме непристойно» 25. Подобная характеристика довольно типична для описания всевозможных заговоров или иной отреченой литературы.

Отметим еще раз, что обе стороны принадлежат к духовному сословию, и что, по-видимому, Влас Федотов занимался волшебством профессионально.

Еще одного клирика, более или менее профессионально занимавшегося колдовством, мы находим в деле 1770 года о диаконе Дионисии Федорове.

Крестьянин Никифор Изосин не пользовался расположением своего помещика Алексея Григорьевича Чирьева. Желая как-то исправить положение, он, по совету людей, обратился за помощью к Дионисию Федорову, о котором ему говорили, что он может обратить гнев помещика в милость. В ответ на просьбу, Федоров, дал Изосину «в тряпочках разных трав, воска ярого и серого и приговорное письмо, причем советовал травы иметь при себе в чистой совести, а с воска умыться» 26. Все сказанное Изосин исполнил, но «пользы не было» и он обратился к Федорову вторично, и снова получил «в бумажке незнаемо каких трав и два кусочка белого воска» 27, с приказанием, пользоваться также как и предыдущим. Но теперь уже об этом узнал сам Алексей Григорьевич Чирьев и, предположив в действиях своего человека покушение на свое здоровье и попытку порчи, приказал подать епархиальному архиерею челобитную, при которой представил снадобье и письмо. Изосин на допросах объявил, что получил указанные вещи от Дионисия Федорова и диакона привлекли к ответственности.

Дионисия Федорова трижды допрашивали в консистории «по душе», «с увещанием» и «с пристрастием» (т.е. под плетьми), но он во всем запирался. Церковный причт на запрос из консистории дал такой, не слишком лестный, отзыв: тот диакон «состояния весьма нехорошего, почасту без ведома священников незнаемо куда имеет отлучки и из оных возвращается иногда один, а иногда с неизвестными людьми, тако же и незнаемо какие люди в дом к нему часто приезд имеют, часто также диакон находится в пьянстве и непослушании, по должности неисправен и священникам наглые озорничества чинит, а лет с пять назад одного из них, без всякой причины, излуча одного, бил железным кистинем,…но чтобы он каковые чинил волшебства, или же когда бы кому к каковому либо кого повреждению или для обояния давал какие письма, травы, или прочие какие наговорные составы, и тем кому в здоровье учинил повреждение, о том они доподлинно, кроме народной эхи, ничего не знают» 28. При обыске в доме диакона обнаружили « в бумажке травы и камушек, по подобию что в раковинах бывает, в другой — травы, в третьей — часть воска ярого, в четвертой — часть воска серого» 29. Видимо, все-таки, в данном случае «народная эха» оказалась верной, и Дионисия Федорова можно считать профессиональным знахарем, т.к. он, видимо, имел круг клиентов (так, Изосин обратился к нему по совету людей) и брал за свои услуги плату: Изосин, например, «дал ему за снадобье, в разное время шапку да колпак, а жене его пару башмаков» 30.

Преосвященный Феодосий, епископ коломенский, приняв во внимание, что «дьякон человек худого состояния и худой совести» постановил лишить его сана вовсе «яко неключимого быть в священно-диаконстве», и «для достодолжного за показанное прегрешение Всеблагого Бога умилостивление, послать в Богоявленский Голутвин монастырь к покаянию на год, где при священнослужениях класть ему по 200 поклонов земных на всяк день, кроме воскресных и праздничных, а потом определить в другое село дьячком» 31. Приговор Святейшего Синода был строже: 1 декабря 1770 года было определено Дионисия Федорова «диаконского чина лишить и, яко светского, отослать в светскую команду, для определения в военную службу» 32. Это дело на этом заканчивается, но через двенадцать лет, в 1782 году, святейший Синод рассматривал дело по доношению того же Феодосия епископа коломенского о диаконе Андрее Дионисиеве и семинаристах Николае Золотареве и Илье Перепелкине по обвинению их в «богопротивных поступках, склонных к волшебству» 33.

Здесь уместно было бы сказать о т.н. «династиях колдунов», дело в том, что теперешний обвиняемый Андрей Дионисиев — сын злополучного Дионисия Федорова.

Дело его было начато по доносу служителя архиерейского дома Саввы Парницкого. Он обвинялся «…в богопротивных и ко отвержению от истинного Бога склоняющихся поступках и в научении тому же других» 34.

Савва Парницкий, человек грамотный и лояльный по отношению к законам, 29 ноября 1781 года заметил у своего квартиранта семинариста Николая Золотарева «незнаемо какие два письма, которые предусматриваются им склонными к волшебству» 35. Эти письма он предложил на рассмотрение в консисторию. Золотарева привлекли к допросам и он показал, что «из оных писем, предложенных от реченного Парницкого, одно писано им, Золотаревым, для того, что он намерение имел при себе иметь каковую — либо к грехопадению женщину, однако де того никогда им чинено не было, да и никто того письма у него не списывал и не видывал, тако же ни за кем подобный сему поступок он не знает, а второе письмо писано товарищем его той же школы синтансимы семинаристом Илиею Перепелкиным, а для чего тот Перепелкин писал, того он Золотарев не знает, а сверх того ничего никогда за собою никаких пороков не имел и не имеет» 36. Перепелкин, в свою очередь привлеченный к допросам, показал на «Епифанского уезда села Сергиевского диакона Андрея, а чей сын сказать не знает», объясняя, что, оказавшись вместе с этим диаконом на квартире у солдата Алехина, он списал письмо со слов диакона, «а какое оное письмо содержания, о том он, Перепелкин, по младости лет своих сказать не знает же, которое письмо, по просьбе реченного семинариста Николая, им Перепелкиным, для переписания и отдано было, а назад тому тот семинарист Николай уже не отдавал, а для чего оное тот Золотарев у него взял и у себя удержал, о том он, Перепелкин, не известен, а сверх того ничего он Перепелкин показать не может» 37. В дом диакона Андрея был послан протоирей духовного правления с несколькими священниками для обыска «…не окажется ли каковых-либо писем к волшебству склонных… либо законопротивных записок», с приказам «буде что окажется, прислать в консисторию, причем и оного диакона за стражею выслать». Писем при обыске не нашлось,но зато обнаружились следующие вещи: «доска, с кругом и с печатными гаданиями», а также «в бумажке — корень, в другой — сажа, в третьей — волосы, в четвертой — купорос, в пятой — порох, в шестой — крашениной завязано, а что неизвестно, в седьмой — так же большой пук завязанной, неизвестной, в восьмой — коренья, девятое — кость, а какая неизвестно» 38. Все это не способствовало улучшению репутации Дионисиева.

На допросах диакон Андрей показал следующее: «с начала де определения его, диакона, в то село Сергиевское к церкви преподобного отца Сергия, находится он добропорядочно и трезвенно, в штрафах и подозрениях никогда не бывал, а означенного 1781 года, т.е. в Петров пост, случился быть он, диакон, в городе Коломне с братом своим родным церковником Алексеем Дионисиевым, для некоторой просьбы к его преосвященству и во время этого бытия его, стоя на квартире коломенской воеводской канцелярии у солдата Тимофея Алехина, общеколоменской семинарии с семинаристом Илиею, а чей он сын и прозвания ево, он, диакон, показать не знает, также наперед сего и ныне знаемости никакой он диакон с тем семинаристом не имел и не имеет, на которой де квартире будучи с ним, диаконом, предписанный семинарист Илия, между прочим разговором, спрашивал ево, диакона, не знает ли он, диакон, для приворожения женщины каких-либо средств, на который вопрос того семинариста он, диакон, сказывал ему, семинаристу, приворот, который начинается на мори на кияне и прочее 39. Но тот приворот, действителен ли для того или нет, он, диакон, не знает, потому по ним никогда, нигде, ни в каком случае, он, диакон, не делывал,…и, кроме показанного семинариста Илии, он, диакон, того приворота как на письме никому не давал, так и на словах никому не сказывал…» 40.

По мнению Феодосия, диакона Андрея, «за силу прописанных…святых правил следует лишить диаконства вовсе…и, по отобрании у него ставленной диаконской грамоты, дабы он более таковых душепагубных плевел рассеивать не мог, отослать, к поступлению с ним за то по законам, в светскую команду» 41. И, в качестве усугубляющих вину обстоятельств, указано следующее, уже нам известное из предыдущего дела: «по справке в духовной консистории оказалось, что предписанного диакона отец, бывый в том же селе…диаконом, Дионисий Федоров, в богопротивных же поступках обращался…» 42.

21 февраля 1782 года последовал соответсвующий указ, а 14 марта Андрей Дионисиев и оба семинариста «из церковнаго причта исключены и, в силу онаго указаннаго повеления, для надлежащего разсмотрения,…в Тульское наместническое правление…отправлены» 43.

Можно видеть, что и в этом случае, дело возникло в среде духовенства, доносчик и обвиняемые — лица духовного звания или готовящиеся стать таковыми, обе стороны, и обвиняемые и обвинитель, грамотны и, в общем-то, не сильно отличаются по социальному положению. Обратим еще раз внимание, что преступление состоит в «сказывании» и записи со слов приворотного заговора, и что происходит обмен этой информацией в среде духовенства. В рассмотренных делах есть еще один случай записи заговора со слов лица, имеющего отношение к духовному сословию — это дело крестьянина Василия Рыбакова. Рыбаков списал заговорное письмо со слов служителя Клопского монастыря Алексея Аверкиева, которому Рыбаков жаловался, что он любит просвирню Татьяну Ильину и «неоднократно в разное время видался с нею, к блудному делу ласкался, но она в том ему отказала, потому что не любит его» 44. В ответ на жалобу Аверкиев посоветовал «написать со слов его в письмишке богопротивные речи, и, написав их, велел, улуча время, говорить над бутылкою, в коей было б вино…а потом тем вином ту просвирню попотчевать, и тогда она любить его станет» 45.

Можно утверждать, что разного рода волшебные и суеверные письма, если не создавались, то, во всяком случае, воспроизводились в среде духовенства (как грамотной части общества), часто по просьбе обращавшихся за заговором людей.

В делах встречаются и такие случаи, когда члены семей клириков (обычно жены) обращаются за помощью к колдуну или совершают поступки суеверные, с точки зрения церкви.

Так, в деле 1746 года упоминается некое суеверие попадьи Акилины 46. Муж ее находился под стражей по обвинению в убийстве, и она, приходя навещать, его приносила «воду в склянице». На допросе она показывала, что вода эта «обливанная со святцевых железных ушек» и что она хотела «с приречением Иисусовой молитвы, без волшебных приговоров, помазать больную руку мужа» 47. Попадья Акилина, разумеется, не была профессиональной знахаркой, она воспользовалась неким рецептом для частной цели, попытавшись самостоятельно помочь мужу.

Коломенский епископ Савва по поводу ее действий довольно мягко заключил, что «в этом волшебства, кроме единого суеверия быть не видно, и об оном более и следовать не о чем, только дабы впредь от такого суеверия она могла воздержаться, положить на нее епитимию» 48.

В 1754 году Синод рассматривал дело о протопопе Иоанне Виноградском и его жене Пелагее Федоровой. Пелагея Федорова вместе с неким Гловачевским и его женой Анной в 1752 году ездила в село Кроты, к волшебнице женке Гапке, и та по просьбе Пелагеи дала ей зелья для рождения детей. Об этом зелье Пелагея потом рассказывала Анне Гловачевской, что «они с мужем пили и им получшело» 49.

Кроме того знахарка Гапка дала Виноградской «зелье дерезу, чтоб оное, высушив, истолочь и давать матери и сестре Виноградского для остуды от него, чтоб он их ненавидел» 50. Та же знахарка, узнав о том, что муж Виноградской бывает в суде посодействовала и в этом, совершив следующие действия: «взяла у нее с вечера платок, положила на росу, а на другой день отдала ей, чтоб Виноградский имел его при себе, когда пойдет в суд» 51. Со слов Гапки, Пелагея писала следующие «волшебные речи»: «вставши в полунощи, пойти к колодезю, набрать непочатой воды, потом пойти на гроб мертвеца и попросить его, по имени, дать земли, и, взявши оную трижды, принести в дом и всыпать в ту воду, затем намочить в той же воде три замка, и вылезши в окошко, крикнуть три раза волшебные слова, а когда идти в суд говорить: як та вода непочатая, как той мертвец во гробе мертв и как те замки замкненные в воде, так бы мои челобитчики не починали на меня ничего говорить, обмертвели б от страха как той мертвец во гробе, и уста бы замкненные как те замки в воде, чтоб они меня на сем суде не могли обидеть» 52.

В следующем 1753 году они все вместе ездили в деревню Борину к старику знахарю Федору Мирочнику, для того, чтобы он «отогнал от Пелагеи и ее мужа остуду» 53.

Донос по делу подал Гловачевский в московскую консисторию. На следствии выяснилось кроме того, что женка Гапка (Агафья) лечила племянницу протопопши и других от разных болезней, для лекарства употребляла для мазанья и принятия внутрь травы, коренья, живую ртуть и сулему, которые специально покупала в Кромах у русских купцов.

Федор Мирочник, как лекарь, имел более узкую специализацию. Он, по его словам, был научен заговорам от угрызения змей. Обучил его житель Путивльского уезда Степан Гадючка, и заговоры состояли в следующем: «на море камень, на камени дуб, а на дубе три сестры гнездо свили, одна Федора, другая Федосья, третья Сопега» 54, где имена обозначали названия змей и «Сопега из них самая лютейшая». По словам Мирочника, «когда он у приходящих над ранами шептал, будто бы исцеление получали» 55.

Мы видим на примере этого дела магические действия, совершаемые с целью привлечь любовь мужа, отвратить возможных соперниц, излечиться от бесплодия 56, иметь успех в суде.

Примером последнего, т.е. заговора на суд и власти может служить волшебное письмо из дела о иеродиаконе Варлааме 57. В 1742 году канцелярия тайных розыскных дел донесла Святейшему Синоду, что из Новгородской Губернской Канцелярии был прислан иеродиакон Новгородского Антониева монастыря Варлаам, преступление которого состояло в том, что во время пребывания в указанном монастыре, он нашел «заговорное в противность святой церкви письмо», снял с него копию и скрыл в своих письмах.

На допросах Варлаам показал, что два года тому назад, он шел от монастырской конюшни в монастырь и увидел на дороге какое-то письмо. Он поднял его и прочел. Это оказались «заклинательные слова», и он решил показать письмо архимандриту своего монастыря Иосифу, но так как оригинал был мокрый и изорванный, то он его переписал. Сразу после этого, он был срочно послан по монастырским делам и за делами позабыл о своем намерении.

Между тем, по распоряжению Иосифа Варлаам был отправлен, под караулом, в новгородскую консисторию. И вспомнил о злополучном письме только тогда, когда спросил сопровождавшего его наместника о причинах подобного обхождения с ним, и получил в ответ намек о каком-то письме, найденном в его келье.

Тайная Канцелярия переслала иеродиакона в Синод, вместе с письмом. Святейший Синод, в свою очередь, переслал Варлаама, для произведения следствия, к синодальному члену преосвященному Стефану, архиепископу великоновгородскому и великолуцкому. В деле сохранился ответный рапорт Стефана, но дальнейших сведений об участи Варлаама нет. Зато сохранился текст этого заговорного письма: «Господи Боже, благослови отче, во имя Отца и Сына и Святаго Духа.

Стану я, раб Божий (имярек) благословясь, пойду перекрестясь и помолюся Спасу и Пресвятой Богородице, Михаилу архангелу и Гавриилу архангелу и святителю Христову Николаю Чудотворцы и всем небесным силам. Умоюся утреннею росою, утруся святою ризою Пресвятой Богородицы и облекуся во облаки, покрытые небесами. Впереди меня, раба Божия (имярек), красное солнце, сзади меня, раба Божия светлый месяц и со стороны частыя звезды: идут, хранят, берегут. И пойду я раб Божий (имярек) ко всякому властелинскому чину: царю, архиерею — епископу, архтмандриту и ко всякому чину в евангельскую радость и в Давидову кротость и в матернее сердце. Како Пресвятая Богородица Светлому Христову Воскресенью и жены мироносицы и святые апостолы, тако ж возрадовались бы на меня, раба Божия, царь, архиепископ и епископы, архимандриты и игумены, старцы и юнцы и все православные христиане, мужие и жены и малые младенцы. Коль любы всякому человеку хлеб и соль, злато и серебро, толь бы и я мил был, раб Божий (имярек), любим был всякому властелину, архиепископу (имярек) и епископу, а мой бы ныне супостат стоял бы аки нем, языки их бы тетеревины, глаза волчьи, сердце заячье не могли бы никакого слова говорить. Азъ был бы аки сокол пред гроздием в новый месяц и в полумесяц и в перекров месяца и во веки веков. Аминь» 58.

Подобные заговоры на судей и власти хорошо известны, и обычно они перечисляют всю, современную текстам, социальную иерархию общества. Можно с уверенностью сказать, что автором его был если не обвиненный Варлаам, то несомненно человек, принадлежащий к духовной среде, т.к. в нем сразу после царя поставлены архиепископ, епископы, архимандриты и игумены, чье место в «светских» заговорах занимают бояре.

Подобный вышеприведенному заговор был найден в 1750 году в Ярославском уезде, он представлял собой «написанное попом Григорием Якимовым, на одной странице приличное к волшебству и суеверию письмо». Текста письма в деле нет, но говорится, что в письме сказано «что ему, Григорию, иттить и неосужденну быть, и возрадовались бы и правители все, и подъячии, весь род православных христиан, и судей бы руки не поднимались, и уста бы не отверзались» 59. Характерно, что донес на Григория его собственный племянник «церкви Иоанна Богослова диакон Иван Васильев», служивший с ним в одной церкви.

Существовала еще одна сфера применения магии, а именно порча. По народным представлениям в испорченного человека вселялся злой дух, который и причинял болезнь. Такие больные известны под именем икотников (икотниц) или кликуш. Мы не будем останавливаться подробно на явлении кликушества и делах о кликушах, это отдельная тема, но несколько слов следует сказать, в связи с делом иерея Иакова, которое напрямую связано с темой данной статьи.

Согласно народным представлениям, во время кликушного припадка, кликуша начинала, от имени сидящего в ней беса, выкликать (откуда и название этой болезни) имя испортившего ее человека. Кликуши оставались заметным явлением в народной жизни до самого конца XIX века. Кликота нередко приобретала характер эпидемий, и были случаи, когда, целые деревни по несколько лет были охвачены кликушными эпидемиями.

Кликуша была опасна, т.к. человек, чье имя она выкрикнула, автоматически получал репутацию колдуна, и община начинала его преследовать. Такое положение дел существовало и в XVIII и в XIX веке, не говоря о более раннем времени. Н.В.Краинский пишет об отношении деревни, охваченной кликушной болезнью, к предполагаемой виновнице порчи: «Отношение к ней…было безжалостное и безпощадное….готовы были по первому знаку предать и изувечить ее. Возможность кровавой расправы…ни для кого из них не казалась предосудительной и, едва ли, вызвала бы в ком нибудь чувство сожаления или раскаяния» 60.

Ясно, что подобные обстоятельства давали и почву для злоупотреблений.

В январе 1770 года священник города Коломны, служивший при церкви Иоанна Богослова, Иаков Тимофеев подал иерею Димитрию донос, в котором написал, что в доме коломенского купца Макара Щурова, племянник Щурова, двенадцатилетний мальчик Памфил, «в подобие кликуш выговор чинит птичьм и собачьм голосами, и кто над ним то чародейство учинил, те имена и называет» 61. Донос поступил в консисторию, по требованию которой, мальчик Памфил был выслан к допросу.

На допросе он показал: «назад тому года два, в бытность его для обучения скорописи, у объявленного Богословского иерея Иакова в доме, не знаемо от чего, вдруг, как он писал, ударило его оземь, и с того времени та болезнь бывает почти каждый день, и от чего она учинилась не знает, и как в оной страждет, то что при том говорит ничего не памятует» 62. Во время своего пребывания в консистории, при расследовании дела, Памфил «неоднократно падая наземь, взначь, оказывал великое движение руками и ногами, то метался, то их протягал, притворяя оные, якобы окрепли и выговаривал: ох тошно, ох лихо, испортили, дьячек Степан с поповским сыном из Пятницких ворот, и выкликал наподобие кликуши» 63. Памфил добавил так же, что припадки начались у него после того, как он испил воды, поданной ему в стакане дьячком Степаном под видом святой.

На дальнейших допросах у преосвященного, после многих увещеваний сказать о своей болезни правду, он показал: «в осеннее время 769 года поступил он, для обучения скорописи, к священнику Иакову, и в то время попадья священника Прасковья Петрова, с сыном Тихоном, обещая ему рубашку, а сын денег, учили его, чтоб он падая на пол, притворял себя испорченным, чинил выговоры по подобию птичьих и собачьих и, упоминая, что будто это ему учинено показанным дьячком Степаном Прокопьевым, да града Коломны поповским сыном Василием Евсеевым, и то все он чинил, сначала для опыта, в доме попа Иакова, в присутствии самого попа, его жены и сына Тихона, а потом на улице и в других местах, также в церквах. За что он получил от попадьи алленную рубаху и деньги,…давали ему деньги и поп Иаков, и сын его, Тихон». Следствием было установлено, что «оговор дьячка Степана учинен попом Иаковом и его женою, с целью лишить его дьяческого места в пользу своего сына Тихона» 64. Таким образом, мы видим, что семья священника пытается оговорить другого клирика, используя при этом обвинение в колдовстве, с целью лишить его места. Можно полагать, что одной из причин обвинений в колдовстве в среде духовенства могла быть борьба за места.

Интересно, что при обыске в доме попа Иакова была найдена библиотека довольно сомнительной литературы — апокрифов, гаданий, астрологических предсказаний 65, что еще раз подтверждает, что представители духовенства могли хранить и воспроизводить текты, считавшиеся с точки зрения канонической, «отреченными». В деле, в списке вещей, найденных при обыске, перечислены следующие литературные произведения, хранившиеся в доме попа Иакова: «слова, список Иерусалимский, знамение послания от Господа нашего Иисуса Христа, якобы во Иерусалиме был глас и спаде камень мал и студен, и распался надвое, и в нем обретен свиток, Богом предан к людям, причем написано незнамо что, весьма ложное, якобы от Бога наказание на трех листах с половиною», «Житие иже во святых отца нашего Андрея Критского весьма ложное, якобы слышанные от голубей речи о рождении ево, будто он отца убьет и мать возьмет в жену, растлит в монастыре 300 стариц плотским похотением и протчие бредни на трех с половиною листах», «Пророка Исаии пророчество, якобы о последних днях, причем написаны премногие бредни о Гоге и Магоге на семи листах», «Статья из книги Цветник о злых днях и часах якобы от Бога проявленных на одном с половиною листе», «Беседы трех святителей Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоустого вопросы с ответами священному писанию весьма несогласные и премногими бреднями наполненные на трех листах с половиною, слово о прении патриарха с жидовином о вере христианской на одном листе с половиною, слово же от Патерика, яко не достоит идти от церкви егда поют на одном листе», «Разных глав осьмнадцать статей, на двух листах, с показанием нумеров каких гаданий, с употреблением Божеского имени и царя Давида весьма суеверные» 66.

Священник Иаков не единственный хранитель и читатель отреченной литературы, в деле о «богопротивных поступках» диакона Андрея Дионисиева находим «Беседы трех святителей» и «Книгу о Пятницы список» 67. Кроме того, у него были обнаружены «Сказание о царе Ане, како пострадал гордости ради, на одном листе и двух страницах», «Сказание о куре и лисице на одной странице, да на второй пять строк», «Сказание о суде Шемякином на четырех листах», три песни, непотребного содержания и разные баснотворные и лехкомысленные, неприличные священнику, сказки» 68. Здесь мы очевидно имеем дело с произведениями т.н. народно-демократической прозы. Подобная литература, в силу своего сатирического, часто непристойного характера, не слишком уважалась церковными властями, и во всяком случае свидетельствовала не в пользу подозреваемого.

В экстрактах Следственной Комиссии о раскольниках, присланных в Синод в 1749 году, фигурирует бывший священник Петр Васильев, связанный с сектой хлыстов. В его доме при обыске также был обнаружен ряд произведений, относящихся к отреченным. Здесь был травник, гадательная книжка, астрологический прогноз «о щастливых днях в месяцех и о злых часах в каждом дне недели» 69, собрание заговоров от различных болезней, на судей и власти, от недоброжелателей, на то, чтобы водилась скотина. (Тексты заговоров приведены в деле, см. Приложение I) Можно думать, что Васильев практиковал волшебство по просьбам обращавшихся к нему людей.

Таким образом, основываясь на архивных материалах, мы можем утверждать, что колдовские процессы в указанный период могли быть возбуждены по доносам священников или диаконов на своих же товарищей клириков. Видимо, обвинение в колдовстве, не смотря на определенные изменения в юридической системе и отношении общества и властей к нему, все еще оставалось достаточно действенным способом борьбы за места, которая в это время велась среди приходского духовенства. В связи с этим следует обратить внимание на такую социальную категорию как дети священников («поповские сыновья»). В сложившихся условиях именно они должны были попадать (и как показывают материалы, и попадали) в категорию риска, в отношении подобных обвинений. Было бы не верным представлять себе все обвинения в колдовстве только как ложные наветы, с целью избавится от соперника. Приведенные материалы показывают, что нередко священнослужители действительно практиковали колдовство, имея при этом более или менее широкий круг клиентов, и как бы выполняя таким образом существовавший социальный заказ, отвечая на существующие в своем окружении социальные требования. Как показывают дела, «волшебные письма» нередко пишутся со слов лиц, имеющих отношение к духовному сословию. Подобные социальные требования могли возникать в силу принадлежности священнослужителей к грамотной, «книжной» части общества (которая, кроме всего прочего, обладала, достаточным авторитетов в деревенском обществе), в среде которой могли бытовать и воспроизводиться заговорные «письма» и «тетрадки». В этом отношении обращает на себя внимание тот факт, что имеются случаи передачи таких «тетрадок» по наследству, своеобразная династическая преемственность. При обысках в домах священнослужителей нередко находят разного рода апокрифическую литературу, астрологические предсказания, травники. Помимо всего вышесказанного следует помнить, что приходской священник в указанное время жил в том же круге представлений, что и его паства, и не следует видеть непроходимой пропасти между его сознанием и сознанием остальных членов общины. Это подтверждается и тем, что члены семей священнослужителей (в частности, жены) могли действовать, обращаясь к услугам знахарей, колдунов или руководствуясь собственными «суеверными» представлениями, и сами священники (как, например священник Алексей Яковлев), зная о подобных действиях жен, не препятствовали им.