Для структуралистского и постструктуралистского литературоведения характерно при интерпретации текста главную семантическую нагрузку возлагать на структуру построения текста, а не на его прямое референциальное или внешнее значение.
[56]
В частности йельская литературоведческая школа (представленная такими учеными как Поль де Ман, Харольд Блум, Дж. Х. Миллер) рассматривает текст как грамматико-риторическую конструкцию, исходя из имеющего большую философскую традицию предположения о риторической природе языка, делая при этом акцент именно на риторику.
Согласно теории де Мана, имплицитный смысл текста, сообщаемый его риторикой, может вступать в противоречие с его эксплицитным референциальным значением и явными утверждениями автора. Причем это противоречие часто не может быть разрешено ни в какую сторону. Предполагая, что автор был осведомлен о своей риторике, мы приходим к выводу, что текст намеренно деконструирует собственное значение, сводя его на нет.
Причиной подобной тактики риторически осведомленных авторов может быть знание о том, что ни одно утверждение в языке не может быть признано «истинным», потому что язык говорит, опираясь более на свою внутреннюю логико-грамматико-риторическую структуру и на свои внутренние правила, нежели на некий вкладываемый в него невербализованный «смысл».
Язык говорит как бы сам по себе. По мнению Дж. Х. Миллера, многие значимые утверждения в истории и литературе были сделаны только благодаря тому, что грамматика языка требовала закончить определенным образом начатую фразу. Язык смеет идти далее, чем посмел бы сам человек.
Таким образом, язык и текст окончательно лишаются какой-либо твердой связи с референциальным значением и, следовательно, возможности однозначного извлечения из него, или выражения в нем, этого значения.
Текст сам по себе лишается собственного значения. Значение добавляется к нему интерпретатором (читателем). Оно выводится каким-либо из возможных способов из его структуры. Этих способов может быть бессчетное количество.
Харольд Блум задается вопросом именно о том, «как продуцируется значение» в литературе. Он рассматривает процесс творчества как процесс интерпретации, но и сам процесс интерпретации — как творчество.
В центре его эстетики — понятия «сильного поэта», «неверного прочтения» и воображения.
По мнению Блума, любой новый текст возникает как ответ на предшествующий текст (или тексты), в качестве их интерпретации. И чем более эта интерпретация отклоняется от значения, которое могло подразумеваться автором текста (значения, которое могло бы герменевтическим путем выводиться исходя из его традиции и культурного контекста), чем более активно желание поэта к отклонению, тем мы получим более сильный новый текст.
Однако без изначального и никогда не прерывающегося отношения с текстом предшественника никакое новое творчество невозможно.
[57]
Таким образом, новое стихотворение является намеренно неверным прочтением предшествующего стихотворения.
Акт неверного прочтения, согласно Блуму, разворачивается в шести стадиях, каждой из которых соответствует определенный троп, или фигура речи, и определенный механизм защиты (от влияния предшественника). Т.е. творческое отклонение имеет одновременно риторическую и психологическую природу: оно есть психологически определенное отклонение внутри риторической структуры текста.
При этом надо учесть два момента: в применении Блума, психология, при перенесении в литературу, приобретает исключительно внутрилитературный характер и не может рассматриваться как внешнее влияние и взаимоотношение реальных личностей. В то же время, хотя Блум основывает свою теорию в основном на анализе англоязычной поэзии последних трех веков, она может быть с полным правом расширена до понятия текста вообще (в постструктуралистском понимании этого слова).
Таким образом, рождение сильного поэта случается благодаря влиянию предшественников и из этого влияния, путем нарушения и разрыва в этом влиянии, что Блум называет «творением через катастрофу». Катастрофа создает воображение нового поэта. Из этого воображения и возникает его поэзия и его способность к отклонению.
Воображение, понятие которого Блум берет из романтизма, связано с чистой возможностью, не допускающей реализации, которая убила бы возможность как возможность. В качестве чистой возможности воображение становится единственным соответствием жизни как таковой и является в человеке представителем извечного и неумирающего.
Но, существуя в качестве лишенной изначального значения тропологизации и возникая из внутриязыкового отношения между тропами, воображение не имеет связи даже с самой возможностью реализации. Оно наделяет образами структуры языка и во многих случаях невозможные связи между словами, каковыми являются тропы. Эти образы существуют лишь как выражение языка, языковой оборот. Поэзия же выступает как странный способ говорить о том, чего самым абсолютным образом нет, наделяя Ничто почти осязаемыми образами, и благодаря созданию посредством этого иллюзии повторения божественного творческого акта приобретая огромную силу эстетического воздействия.
Добавить комментарий