Исповедание времени

Однажды с Брайном Ольшанским мы обсуждали место из XI книги «Исповеди» Блаженного Августина, где речь идёт о времени. Вот это место: «Quod autem nunc liquet et claret, nec futura sunt nec praeterita, nec proprie dicitur: tempora sunt tria, praeteritum, praesens et futurum, sed fortasse proprie diceretur: tempora sunt tria, praesens de praeteritis, praesens de praesentibus, praesens de futuris». (Sanctus Aurelius Augustinus, Augustini Confessionum Liber XI, Caput XX). Отрывок этот на первый взгляд кажется мало привлекательным и традиционно это место интерпретируется следующим образом: настоящее существует налично, в нём сомневаться мы не может по той причине, что оно надо нам в опыте, а прошлого и будущего нет потому, что они нам не даны, ведь прошлое — это то, чего уже нет, а будущее — это то, чего ещё нет. Следовательно, Августин говорит, что нельзя говорить о существовании трёх времён.

Но Брайн обратил внимание именно на это место и спросил меня: как мы, следуя Августину, можем утверждать существование настоящего? Если нет прошлого, ведь всякое воспоминание отсылает нас к современным чувствам, оценкам и переживаниям того, что было, стало быть, оно не имеет ничего общего с тем, что было, в этом случае, мы имеем дело с настоящим прошедшего (praesens de praeteritis). И будущего тоже нет, потому что проецирование и всевозможное предвидение основано на нашем нынешнем знании, и никак не связано с тем, что будет в действительности, поэтому мы имеем дело с настоящим будущего (praesens de futuris). Как тогда можно утверждать существование настоящего, которое разлито повсюду, и никак не допускает взгляда со стороны? Ведь никаких неопровержимых доказательств существования настоящего, в этом случае, тоже привести нельзя. Значит, понятие современности утверждается a priori и является таким же метафизическим утверждением, как прошлое или будущее.

Последнее утверждение звучало как вопрос, адресованный мне как профессиональному философу, на который, я с ходу не нашёл более подходящего ответа, как воспроизвести традиционное толкование этого отрывка: в настоящем усомниться нельзя поскольку оно всегда явлено, и именно оно является точкой отсчёта для полагания прошлого и будущего. Ведь настоящее это и есть время в собственном смысле длительности, ведь прошлое уже не длится, а будущее ещё не длится. Время — это то, что длится сейчас. Эта очевидная продолжительность настоящего и становится условием его объективности, поэтому историей является то, что объективно творится нами из момента настоящего в конструировании прошлого и будущего. Действительно, некоторые другие высказывания Августина дают нам право толковать его слова именно так. В частности, он указывает на это в главе XVI той же книги, когда говорит: «Cum ergo praeterit tempus, sentiri et metiri potest, cum autem praeterierit, quoniam non est, non potest». Если оценивать и чувствовать можно только текущее время (praeterit tempus), то обращаясь к прошлому или будущему, мы делаем их частью нашего настоящего. Если чувствовать и измерять (sentiri et metiri) можно лишь движущееся время, то и прошлое, и будущее становятся частью нашего исторического процесса, осуществляемого только теперь. Хотя в наличности мы имеем только настоящее, а переживания и оценки прошлого или будущего в равной мере производятся в длящемся настоящем. Чем бы мы ни занимались, мы занимаемся этим теперь, мы исходим из безусловно данного настоящего, следовательно, используем сегодняшние методы, совершаем современную работу и преследуем нынешние цели. Прошлое и будущее существуют только в настоящем, - такова традиционная трактовка этого отрывка.

Но после разговора я увидел противоречие в своём ответе, ведь если следовать такому пониманию, то время есть лишь настоящее, которое однозначно предзадано нами, и даже воспоминание как процесс переживания не имеет ничего общего с прошлым как завершённым. Моё внимание привлёк здесь один парадокс: коль скоро, нельзя заниматься тем, чего нет, работа историка не только всегда творится в настоящем, но и обращена на это настоящее. Историк работает с современностью, по правилам настоящей для него научной традиции, создавая некоторое представлние о прошлом (praesens de praesentibus), равно как и футуролог творит только адекватное сегодняшнему дню представление о будущем (praesens de futuris). В этом случае, мы отнюдь не сообщаем течение прошлому или будущему времени, не «оживляем» его в нашей памяти, а всякий раз создаём это теперь-переживание заново, поэтому работа историка не обращена к тому, что было на самом деле, а ориентирована на то, что есть сегодня. Подобным образом и футуролог имеет под рукой лишь современность, но не то, что будет. Ни при каких условиях, наша кровь не может течь по жилам прошлого или будущего. По этой причине, рассуждая о прошлом или будущем, мы вовсе не деалем их частью настоящего, потому что ни прошлого ни будущего нет в нашей протяжённости. Из этого получается, что настоящее дано нам тотальным образом всегда и повсюду. Странный вывод не мог оставить меня равнодушным: история, таким образом, вообще представляет собой лишь то, что происходит в настоящем времени, то, что современно, хотя, по определению, должна бы заниматься прошлым.

Такой парадокс может быть решён с помощью понимания истории Хайдеггера. В частности, он выделяет два значения истории: во-первых, история понимается как синоним прошедшего. Поэтому когда говорят «это осталось далеко в истории», имею в вид, что-то, отличное от настоящего. В этом смысле история предполагает деление (как минимум) на прошлое, настоящее и будущее. Хотя настоящее и является результатом прошлого и причиной будущего, оно всегда переживается иным образом, поскольку самоналично в нашем опыте, в отличие от прошлого, которого уже нет и будущего, которого ещё нет. Поэтому, становясь прошедшим, всякое событие получает конечность, переставая быть наличным для нас, оно свершается, и «уходит» в прошлое. События прошлого не могут быть изменены, потом что они уже не доступны нашему опыту, мы можем действовать лишь в своём настоящем, которое, напротив, принадлежит нас. Фуко описывает такую трактовку истории следующим образом: «О современности часто говорят как о эпохе или, во всяком случае, как о совокупности черт, характерных для эпохи. Ее помещают в календаре, где ей предшествует пред-современность, более или менее наивная или архаическая, а за ней идет загадочная и волнующая пост-современность [post-modernité]».

Во-вторых, история понимается как синоним слова «процесс» и в этом случае предполагает длительность, а значит, отсутствие границ между прошлым, настоящим и будущем. Это единое движение, в котором хотя и существуют причинно-следственные связи, но они не носят необратимый характер. Когда, например, мы говорим «попасть в историю», имеем в виду включение в единый процесс, охватывающий и прошлое, и настоящее, и будущее, это значит стать актуальным не только на сегодняшний день, но и встать в позицию соотнесения с прошлым и получить право на память в будущем. В этом случае, события не получают своей окончательной завершённости в прошлом, так как прошлое присутствует в настоящем и будет присутствовать в будущем. История творится, но не сотворятся в каждый отдельный момент времени, её нет ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем, так как она проходит через все времена (или точно, через единое время), оставляя лишь следы, которые могут лишь указывать на процессе истории, но не замещать его. История вершится во времени, а не в настоящем, хотя традиционно эти понятия считались синонимами.

Конечно, Августин указывает на то, что: «Dixi ergo paulo ante, quod praetereuntia tempora metimur» (Liber XI, Caput XXI), но это ещё не свидетельствует о тотальном характере настоящего. Поэтому Брайн Ольшанский прав, задавая вопрос именно так: почему настоящее становится синонимом времени как длительности, из которого исключаются и прошлое и будущее? Более того, вся полнота действительности закрепляется лишь за настоящим временем: подлинно лишь то, что актуально, то есть существует сегодня. В частности, когда мы противопоставляем «ложное» и «настоящее», мы проговариваемся и о традиционной связи настоящего с подлинным, а прошлого и будущего с вымышленным. В словосочетании «настоящий друг» говорится не только о надёжности, «подлинности» друга, но и о его «современности». Несмотря на то, что такое двойное значение слова «настоящий» присутствует не во всех языках, тем не менее, оно наилучшим образом иллюстрирует связь современности и подлинности, которая в разных вариантах существует почти во всех языках, основанных на латыни. Например, английское слово «actual» может быть переведено как действительный, настоящий, так и как современный.

Перечитав всё то же место из XI книги, я заметил, что Августин, не говорит о тотальности настоящего над прошлым и будущим, а напротив, утверждает феноменологию времени. Он предлагает вести речь о «настоящем прошедшего» и «настоящем будущего», но и о «настоящем настоящего», а именно о том, как мы воспринимаем своё настоящее. Это указывает на то, что настоящее равным образом не дано нам тотально и окончательно, а является, так же как и прошлое и будущее, то есть в восприятии. Вне сознания нет времени, поэтому всякое дробление на прошлое, настоящее и будущее, равно как и выделение одного из них в качестве исходного или более представляющего действительность, является элементом той или ной феноменологии времени. Например, говоря о модернистском (ориентированном на современность) восприятии времени, Фуко описывает его так: «Часто пытаются определять современность через осознание прерывности времени: через разрыв с традицией, чувство нового, головокружение от происходящего». Современность является таким же вымышленным конструктом, как прошлое и настоящее, и существует только в сознании, поэтому она никак не может быть источником для формирования прошлого и будущего. Фуко предлагает рассматривать современность не как исторический период, а как установку, где под установкой подразумевается «способ отношения к актуальности; добровольный выбор, делаемый отдельными людьми, и, наконец, способ мыслить и чувствовать, способ действия и поведения, который одновременно указывает на определенную принадлежность и выступает как задача». Ориентация на современность присутствует и у Блаженного Августина, отрицать этого я не могу, ибо именно на ней строится классическая интерпретация его феноменологии времени в книге XI «Исповеди».

Ранее в Х книге Августин свидетельствует о том, что время есть лишь то, что переживается нами в качестве такового, будь то прошлое, настоящее или будущее. «Ex eadem copia etiam similitudines rerum vel expertarum vel ex eis, quas expertus sum, creditarum alias atque alias et ipse contexo praeteritis; atque ex his etiam futuras actiones et eventa et spes, et haec omnia rursus quasi praesentia meditor». (Liber X, Caput VIII). Августин подчёркивает, что обдумывание прошлого и будущего происходит не в настоящем времени (in praesenti tempore), а как настоящее (quasi praesentia), то есть настоящее равным образом, как и прошлое, как будущее, я обдумываю (meditor) всегда теперь. Стало быть, настоящее дано нам ничуть не более очевидно, чем прошлое или будущее. И уж тем более оно никак не является фоном, на котором разворачиваются конструирование прошлого и будущего, а само настоящее есть не что иное, как «настоящее настоящего» (praesens de praesentibus), то есть определённый способ отношения к актуальности.

Время вообще не дано нам как некий безусловный фон для разворачивающейся истории, как это у Гегеля, а конституируется и типизируется (в качестве прошлого, настоящего и будущего) лишь самим сознанием человека. Временем для Августина является то, что переживается в душе (in anima). На субъективное измерение времени указывает и Августин, когда говорит: «Inde mihi visum est nihil esse aliud tempus quam distentionem: sed cuius rei, nescio, et mirum, si non ipsius animi». (Liber XI, Caput XXVI). Именно эти слова цитирует Хайдеггер в § 81 «Бытия и времени». Метафора времени как «растяжения самой души» (distentionem ipsius animi) привлекательная для Хайдеггера как иллюстрация того, что расхожий опыт всегда укореняет время в субъективной восприятии. Действительно, по Августину, никакого внешнего по отношению к душе исторического процесса нет, как нет и объективно текущего времени: временем является лишь то, что измерено душой. История всегда предстаёт как внутренняя история субъекта, по той причине, что время как континуальность всякий раз переживается внутренне. Именно переживание (как способность души) является главным способом включённости человека во время.

Поэтому следует вести речь не о трёх временах, а о трёх способах осознания своего присутствия во времени: как способ осознание прошлого, способ осознание настоящего и способ осознание будущего. Всё в том же отрывке Августин ясно указывает на то, что время существует лишь как феноменологическая рефлексия и всегда представлено не прямым образом, а как результат типизации сознания: «Sunt enim haec in anima tria quaedam, et alibi ea non video praesens de praeteritis memoria, praesens de praesentibus contuitus, praesens de futuris expectatio». (Liber XI, Caput XX). Мы всегда имеем дело с представление о времени, и никакое из этих представлений не может быть само из себя налично, ибо является рефлексией по поводу нашего присутствия в процессе времени.