Традиционно миф рассматривается как феномен, стоящий особняком по отношению к сказке, эпосу и другим фольклорным и литературным жанрам. Линию водораздела проводят исходя из условных шкал сакральности-несакральности и строгой достоверности — нестрогой достоверности (Е. Мелетинский, В. Пропп). Миф — это логос достоверного, это слово о сущем, это само сущее. Искусство и литература — рефлексия над нашим восприятием сущего. При таком ракурсе миф выпадает из области эстетического: он не является литературной формой, — он есть творящая и творимая реальность. Но именно соками этой реальности, этой жизненности и питается то, что эстетика считает предметом своего осмысления, — литература и искусство. Под мифом мы в данном случае подразумеваем не нарратив, не зафиксированную средствами письменности версию, которая, бесспорно, [60] сама есть художественное произведение и тем самым эстетический объект, а некую изначальную и имманентную реальность сознания, явленную через язык. При таком понимании миф сближается с коллективным бессознательным, а мифологемы — с архетипами. Такой миф не противостоит сказке, эпосу, роману, а фундирует их, пронизывая сюжетные линии и художественные образы. В свете всего сказанного заявленную тему можно трактовать очень широко, принимая к рассмотрению образ дома не только в классических мифах — древнеиндийских, мифах античности и т.д., — но и в мифе скрытом, контекстуальном — в мифе романов Достоевского, в мифе рассказов Борхеса, в мифе фильмов Тарковского и Бергмана… Вещь, кочуя по мифам, подвергаясь множеству интерпретаций, обретает свой миф, миф этой вещи. Мифологема переливается в художественный образ и обратно. Такой мифологемой-образом обладает и дом.
Как произведение борхесовского Пьера Менара, как фрейдовский Эдип, образ дома интернационален и атемпорален. Он является смысловым и пространственно-энергетическим центром, вокруг которого группируются другие мифологемы и образы. В доме всегда кто-то живет. Образ дома очень пластичен. В зависимости от того, кто его населяет, он может обернуться и сказочным дворцом, и лесной хижиной, и избушкой Бабы-Яги, и царевниным теремом.
Дом — это место, где начинается и заканчивается жизнь. Он является свидетелем рождения и смерти и потому медиирует между этим и иным миром. Это иное, потустороннее присутствует в самом доме — в его тайниках, лабиринтах, зеркалах, «темных комнатах». Это иное принадлежит смерти или же всплывает из тайников и лабиринтов нашей памяти. Дом вмещает в себя память и забвение. Дом несет в себе память рода — ведь под его порогом похоронены предки. Забытые, они напоминают о себе — двойниками-призраками, привидениями, проделками домовых. Дом по капле отдает нам нашу память, наше детство, наше прошлое. Вспомним отметины на дверном косяке — вехи роста детей, замеченные камерой в «Утомленных солнцем» Никиты Михалкова, и в том же фильме — конфету, двадцать лет пролежавшую в тайнике. Дом собирает и позволяет сосуществовать в себе разным эпохам, разным поколениям. Время над ним не властно.
Но образ дома может быть и динамичен, если он дается через мотив потери дома и обретения его, возвращения домой. Дом — это перевалочный пункт на пути героя. Он часто стоит на границе: это избушка на курьих ножках, которая обращается одним боком к герою, а другим — к лесу, к иному, к потустороннему. Характеристики такого дома описываются в терминах с приставкой транс–: трансгрессия, трансформация, трансмутация. Этот дом обретает подвижность. Способность к перемещению свойственна уже избушке Бабы-Яги, которая поворачивается от того к этому и обратно. В еще [61] большей степени этим свойством обладают такие модификации дома, как колыбель (люлька) и гроб, вобравшие в себя образ лодки как средства перехода в иной мир. Они не только переносят своего обитателя из одной реальности в другую, — они трансформируют его, приспосабливая к той реальности, в которую он попадает. В люльке человек «доделывается», наделяется социальными и культурными характеристиками, дающими ему возможность жить среди людей. В гробу человек тоже претерпевает соответствующие изменения, лишается плоти, чтобы попасть в мир бесплотных духов.
Но динамичность образа дома не имеет ничего общего с хаосом. Дом — это воплощение порядка, то, что получилось из хаоса первотворения. Поэтому во многих мифах дом выступает прообразом общественной организации и культа. Он спускается с неба или же его приносит культурный герой, тем самым учреждая социальную структуру и нормы права, религии, семейных отношений. Потом по этим же нормам сам дом оценивает своего обитателя. Избушка Яги разоблачает ложного героя, отличая его от истинного; царский дворец изгоняет старого правителя, чтобы повенчать на царство нового.
Текучий, гибкий, пластичный, образ дома все же является одним из самых константных художественных образов и одной из самых устойчивых мифологем. Он дает ощущение пристанища, крова, родового гнезда. У каждого есть или, по крайней мере, должен быть свой дом. Дома строят и на земле, и на небе, и под землей. Дом помогает обитающему в нем существу быть самим собой. Он — неотъемлемая часть нашего Я, и «его менять — не себя ли менять»?
Добавить комментарий