Дневник: диалог с самим собой

Общеизвестно, что подлинное образование необходимо содержит в себе момент самообразования. Только в этом случае речь может идти об образовании подлинного суверенного субъекта, а не объекта, — об образовании определенной самоцельности и самоценности, а не формирования некоторого средства, — пусть очень успешного и эффективного, — для решения каких-то внешних человеку задач. Иными словами, образование как формирование человеческой индивидуальности обязательно предполагает самообразование. Это общее место философии образования тем не менее недостаточно подкреплено обсуждением конкретных методов, технологий. Практически именно активная суверенность получающего образование человека так или иначе, но оставляется в тени. Если обратиться к современным, подчас достаточно претенциозным, концепциям философии образования, (вроде того, что «Образование…  — религия третьего тысячелетия» 1), то там тема самообразования и его приемов вообще, как правило, оказывается за бортом обсуждения. Я в течение уже нескольких лет пытаюсь тематизировать роль дневника как одной из базовых и наиболее эффективных технологий самообразования как необходимого момента образования вообще 2. Данная статья продолжает серию статей на эту тему. Дневник, будучи оставленным в тени по ряду внешних социальных и политических причин, тем не менее является мощным универсальным оружием образования. Удалось показать, что моменты дневника присутствуют практически во всех процедурах не только образования, но и вообще познания, в том числе и научного, (скажем, конспекты, путевые заметки, отчеты, протоколы опытов, и т.д.). Всякое познание и образование предстает в этом свете как самообразование и самопознание.

Каким образом происходит формирование диалога в дневнике, казалось бы по самому своему определению не предполагающем собеседника 3?

Возьмем типичную ситуацию. Известный дневник, так называемая «Синяя книга» З.Н. Гиппиус, начинается так: «1 августа. С.-Петербург. 1914… Что писать? Можно ли? Ничего нет, кроме одного — война! Не японская, не турецкая, а мировая. Страшно писать о ней мне, здесь. Она принадлежит всем, истории. Нужна ли обывательская запись? Да и я, как всякий современник — не могу ни в чем разобраться, ничего не понимаю, ошеломление» 4. В этих словах Зинаиды Николаевны, во-первых, удвоение себя, которое есть условие самоидентификации. Одна уже пишет, а другая спрашивает (в процессе письма!) — «Зачем писать?». Вот уже и двое как условие диалога. Появилась Другая, которая смотрит на Первую со стороны. Во-вторых, самоидентификация как «обывателя». Самоидентификация делается возможной как результат самораздвоения. Но самоидентификация не совсем искренняя, не без некоторого бессознательного «лукавства». И в самом этом «лукавстве» еще одно самораздвоение. Гиппиус понимает, что она не совсем обыватель хотя бы потому, что знакома со многими заметными в русской истории людьми. В своем предисловии она пишет: «Жизнь поставила нас… в положение, близкое к событиям и некоторым людям, принимавшим в них участие» 5. Итак, одна пишет, другая спрашивает — а зачем, собственно, писать. Одна идентифицирует себя как обывателя, а другая, оправдывая публикацию этого дневника, отрицает свою принадлежность к обывателям. Третий шаг, выработка стратегии письма: «Одно, что имеет смысл записывать — мелочи. Крупное запишут без нас» 6. Это уже императив, приказ самой себе. Технология дневника предполагает довольно сложную последовательность развития отношений между Первым и Вторым, но мы, пропуская сейчас их, зафиксируем финальный шаг цикла. Это перечитывание и оценка: «Читать собственный отчет о событиях (и каких!) собственный, но десять лет не виденный — это не часто доводится. И хорошо, пожалуй, что не часто. «Если ничего не забывать, то и жить было бы нельзя», сказал мне друг в виде утешения, застав за первым перечитыванием этого длинного, скучного и… страшного отчета» 7. Последний шаг, еще одно раздвоение. Диалог того, кто писал этот текст и совершенно другой человек, который через бездну десяти лет (и каких десяти лет!) прочел этот текст существенен потому, что эмоционально записанный текст представляется «страшным», его невозможно читать. Но, будучи прочитанным, он становится шагом в процессе самопознания. Зафиксированный текст позволяет выйти за границы непосредственной ретенции и протенции (в смысле Гуссерля). Он позволяет прорваться к забытому бытию, преодолеть забывание бытия.

Дневник в момент написания фиксирует ситуацию индивидуального кризиса. В данном случае он не очень виден, так как заслонен кризисом мировым. Но индивидуальный кризис присутствует, он в том, что следует человеку делать. Ситуация выбора. В раздвоении, даваемом дневником, выбор различных стратегий возможен потому, что возможна рефлексия. Можно посмотреть на себя со стороны. Дневник не только позволяет в кризисные минуты овладеть своим сиюминутным настроением, но он дает возможность взглянуть на ситуацию с точки зрения вечности, и, в конечном счете, стать тем, кем ты действительно являешься. Таким образом дневник позволяет быть конструктивным как в социальном, так и в личном кризисе. Он организует труд, стимулирует терпение, он позволяет рассчитать авантюру.

Но незаменима роль дневника в общественной и личной катастрофе. Что имеется в виду? Война, революция, голод, гибель государственности, и т.п. Что касается личного плана, например, смерть близкого человека, неизлечимая болезнь, обнаружение профессиональной несостоятельности, приговор суда, тюрьма, ссылка и т.п. Но и здесь уже знакомая методология: удвоить себя и благодаря этому возможность посмотреть на себя со стороны, а в перспективе — с точки зрения вечности. И можно жить достойно отпущенный судьбой срок.

Собственно, если что и может сделать образование, то научить, привить культуру ведения дневника в самом широком смысле слова. Как сказал поэт:

На вопрос, что дала ему философия, Антисфен ответил: «Умение беседовать с самим собой» 9. В конечном счете, образование дает с помощью дневника умение беседовать с самим собой, т. е. образование дает человеку способность рефлексии, которая и делает его собственно человеком.