Многие слова, употребляемые в формулировке теистических догматов, имеют философское происхождение. Догмат — это попытка рационального, вербального выражения мистического религиозного опыта, стремление сделать уникальное откровение общезначимым и общедоступным. Не случайно, что догмат утверждается соборно в процессе острых столкновений мнений. Если мнение (докса) является воплощением в гносеологической форме частного умозрения, непротиворечивого самого по себе, но конфронтирующего с иными мнениями, то догма, как тип знания данного в словесной оболочке, претендует на объединение и усмирение разногласных мнений. По этой причине структура догмата принципиально антиномична для рассудка. Подобная точка зрения убедительно обоснована П.А. Флоренским в его анализе системы догматики и в критике кантовского учения об антиномиях. Не касаясь сокровенных основ, но исходя из принципиальной возможности разума и языка аутентично выразить истины веры, можно поставить теоретическую задачу историко-философской реконструкции тех ключевых понятий, которые были интегрированы в догматику и освящены в ней.
Среди многих слов, заимствованных религией из философии, фундаментальное значение имеют такие, например, как взятые в арифмологическом тождестве «единое» и «троичное», «единосущность» и ряд других.
Одним из таких существенных понятий в религиозном лексиконе, имеющих важное значение и в теоретическом, и в практическом плане, является древнегреческое слово «метанойа», переводимое на русский язык и понимаемое как «покаяние». Попробуем определить его философский исток и смысловые возможности, позволившие включить этот термин в религиозный контекст.
В буквальном и традиционно принятом переводе слово «метанойа» означает «превосхождение ума» или «умопремена». Очевидно, с формальной точки зрения данный термин сконструирован путем присоединения префикса «мета» (после, за, через и т.п.), имеющего топологическое и темпорологическое значения, к корню «нойа» (ум). Основной смысл слова может быть определен на фоне веера значений: «изменение ума», «то, что после ума», «следование ума» и т.д. При этом перечислении частных значений между ними могут возникнуть некоторые трения. Совершенно противоположно это слово может пониматься при употреблении корня в генетиве или объективе, что допускает префикс.
Слово «ум» (Нус) для философии не нуждается в особых рекомендациях. Как известно, «ум» был онтологизирован и почти персонифицирован в учениях Анаксагора и Аристотеля. Вероятно, в историческом становлении для ограничения абсолютизации «ума» к нему был присоединен префикс «мета», указывая на какую-то сферу, не доступную его притязаниям. Можно предположить, что именно в таком ограниченном оформлении данное слово, вышедшее из недр античной философии, было воспринято средневековым богословием. Возможности «открытия» слова «метанойа» лежат в философии Аристотеля. Это слово как бы естественно вытекает из концептуальных установок и терминологического аппарата учения Стагирита. И хотя он не сделал последнего шага, создав лишь необходимые, но недостаточные условия, за него это сделали его средневековые наследники, философствующие теологи как на Западе (схоластика), так и на Востоке (паламизм).
Особую сложность в экзегетическом комментарии термина «метанойа» вызывают следующие моменты. Согласно Аристотелю, Ум-Перводвигатель, как Абсолют, будучи источником происхождения и движения всего сущего, сам по себе является неподвижным и единым. Самодостаточность и совершенство «Ума» заключается в его способности (энергии и энтелехии) мыслить самое себя. «Мышление мышления» — это одно из определений философии. Здесь, в первую очередь, настораживает такое противоречие: ум един, но его собственное мышление как бы раздвоено. Появляется первый формально-логический диссонанс, странный для текста «отца формальной логики»: единица равна двоице. На это противоречие неоднократно указывали историки философии, оставляя его на совести Аристотеля.
В пятой-седьмой главах второй книги трактата «О душе» изложена оригинальная аристотелевская концепция едино-двойственного «ума»: «И действительно, существует, с одной стороны, такой ум, который становится всем, с другой ум, все производящий, как некое свойство, подобное свету» (О душе, II 430a 1315). Здесь изначально заложен непредставимый образ отделенности и присутствия ума в бытии. С одной стороны, «только существуя отдельно, он есть то, что он есть, и только это бессмертно и вечно» (Там же, II 430a 23). Но с другой стороны, «между тем не всякий ум таков : ум, направленный на существо предмета как суть его бытия, истинен [всегда]; ум же, касающийся чего-то [другого], не [всегда]…» (Там же, II 430b 2728).
Аристотелевская теория двух «умов», активного и пассивного, единого и «всейного», нуждается в имманентном замыкании в целое. Здесь необходимо эксплицировать взаимодействие двух умов в одном и выработать соответствующую методологию. На наш взгляд, искомым обозначением такого взаимодействия, является слово «метанойа», не сказанное открыто Аристотелем, но неявно звучавшее в его текстах. «Метанойа» включает в себя процесс «разрешения противоречия». Подобная интерпретация вытекает из специальной трактовки некоторых базовых концептов аристотелевской философии.
Опыт истолкования таких корреспондирующих друг с другом понятий, как «метаболе» (изменение), «метафора» (перенос), «метафизика», позволяет пролить особый свет на значение понятия «метанойа». Дело в том, что смысл префикса «мета» может быть истолкован не только в пространственно-временном аспекте, но и в значении «сообща», «совместно», особенно в применении к Абсолюту. Так, термин «метаболе», играющий фундаментальную роль в аристотелевской «Физике «, может быть понят не только как «изменение» (или буквально как «пере-пад» в переводе М. Хайдеггера), но и как «со-в-падение». Аналогично этому, термин «метанойа» можно истолковать как «совпадение ума в нем самом» — как некое совмещение двух ипостасей единого ума. Это толкование не отменяет традиционного понимания «метанойи» как «изменения ума» («умопремены»), но указывает направление в каком должен «изменяться» (двигаться) ум (неподвижный перводвигатель), а именно в точку совпадения с самим собой на фоне постоянных превращений претерпевающего ума. Как представляется, такая экзегеза соответствует внутренним намерениям самого Аристотеля.
В последующем историческом преломлении языка аристотелевской метафизики в богословских текстах термин «метанойа», на наш взгляд, понимался именно в таком смысле. Характерно это для доктрины православного энергетизма св. Григория Паламы, основанной на мистическом опыте и психо-сомато-технике исихазма, в котором «покаяние» («метанойа») имело чрезвычайно важное значение.
Одной из наиболее сложных проблем и в аристотелевской философии и в последующих ее исторических рецепциях и версиях является вопрос о соотношении ума и тела. Иначе говоря, вопрос о возможной телесной локализации ума. Существует несколько исторических вариантов решения этой проблемы, различающихся в зависимости от того, каким образом в них истолковывается понятие «метанойа». Эта проблема заслуживает отдельного большого исследования. Ограничимся здесь короткой констатацией.
С одной стороны, ум, по Аристотелю, отделен от тела, и ни о какой локализации не может быть речи. Но с другой стороны, некоторые оговорки допускают обратное. Как свидетельствует доктрина православного энергетизма, в процессе «метанойи» осуществляется «совпадение» едино-двойственного ума в нем самом. Выражается этот процесс в описании того, как локализованный в голове «ум» возводится и хранится в сердце. Тем самым, ум отнюдь не игнорируется, но в «метанойе» он находит исход своему стремлению пребывать в «естественном месте», как выразился бы Аристотель.
Добавить комментарий