Куно Фишер как историк философии

[42]

Мой доклад посвящен знаменитому в девятнадцатом столетии профессору Вашего университета. Его педагогическая и исследовательская деятельность во второй половине XIX — начале XX столетия во многом способствовала философскому просвещению, причем не только в Германии, но также и в России. Многие известные русские философы, обучавшиеся в свое время в университетах Йены или Гейдельберга и слушавшие курсы лекций Фишера, очень высоко отзывались о его историко-философской концепции и педагогическом мастерстве. Широкую известность и большую популярность в России Фишеру принесла его «История новой философии». Правда, к настоящему времени она сама стала достоянием истории. Современные философские словари и энциклопедии далеко не всегда помещают статьи о Фишере. Насколько мне известно, его произведения уже очень давно не переиздавались в Германии, хотя в прошлом столетии его труды [43] в наших странах издавались многотысячными тиражами.

Девятнадцатое столетие в Германии, пожалуй, как никакая другая эпоха в европейской истории, было богато историко-философскими исследованиями. Г.В.Ф. Гегель, Л. Фейербах, И.Э. Эрдман, Э. Целлер, К. Фишер, Ф.А. Ланге, В. Виндельбанд — вот далеко не полный перечень философов, создавших фундаментальные труды по истории философии различных эпох. Особенно интенсивно эта работа велась во второй половине века. У современников часто возникало ощущение, что этот исторический интерес вызван тупиковой ситуацией в развитии философии, оскудением ее творческой силы. И в самом деле, распространенное в то время мнение, что «теперь нет философии, а есть только история философии», верно отражало положение дел. Господство на философских кафедрах университетов позитивизма и естественно-научного материализма, психологизация философской проблематики оставляли тогда за философией лишь ее собственную историческую ценность. «Это было время презрения к философии, когда можно было прослыть неумным и отсталым, если заниматься ею и видеть в ней нечто большее, чем полную фантазии определенную душевную потребность предаваться игре представлений, свойственной каждому народу и каждому времени, искать в которой научные общезначимые истины — глупое, безуспешное занятие. Тем не менее историческое изучение этих стремлений человеческого духа считалось тогда все-таки предметом, достойным научной работы. Чем бесплоднее была сама философия, тем более расцветала ее история. В академической и литературной жизни того времени история философии заняла необычайно большое место», — писал Вильгельм Виндельбанд, характеризуя роль философии в духовной жизни Германии того времени 1. 

Но мы допустили бы ошибку, если бы удовлетворились только таким объяснением положения дел. Интерес к историко-философским исследованиям зарождается в пору наиболее продуктивного философского творчества, в период расцвета немецкого классического идеализма. Уже для романтиков принципиальным идеалом [44] философского творчества была выработка нового в процессе сознательного усвоения всех великих приобретений человечества в прошлом. Глубокое и наиболее полное развертывание эта идея получила у Гегеля, увидевшего в исторически сменявших друг друга философских доктринах ступени последовательного приближения к истинной философии.

Гегель впервые указал на необходимость и разумность преемственной смены философских систем. По его мнению, каждая из них развивает одно из определений особенного, соединить которые в связную теорию и представить как единое целое стало задачей его логики. С этой точки зрения история философии представляется как общий, целостный взгляд на историческое движение философской мысли. Завершающая, последняя философская система рассматривалась Гегелем как необходимый результат всего предшествующего развития философии, и поэтому она в истории философской мысли должна найти собственное оправдание. Гегелевская идея прогрессивного развития философской мысли, постигающего истину в собственной истории, имела своим результатом становление истории философии как науки и быстро распространившийся в академических кругах интерес к историко-философским исследованиям.

К середине XIX века эта идея среди историков философии становится практически общепризнанной, ею руководствуются в своих исследованиях как сторонники, так и противники гегелевской системы. В рамках же гегелевской школы история философии постепенно превращается в особый, чуть ли не самостоятельный раздел философии, претендующий на роль не просто общей пропедевтики, а теоретического введения в разработку философских проблем. Осуществление такого рода претензии [45] ставило перед исследователями довольно трудные задачи: требовалось критически осмыслить великое множество факторов — политических, экономических, литературно-художественных, научных, религиозных и т.д., — влиявших на философские доктрины. Гегелевские же «Лекции по истории философии», блестяще излагавшие логику философского развития, даже его учениками и сторонниками не могли быть приняты за образец написания истории философии: для реалистического мышления XIX века конструирование истории философии с довольно произвольным отношением к историческим фактам и зачастую искусственным истолкованием философских учений в интересах целостности концепции выглядело занятием подозрительным и в научном плане неплодотворным. Не подвергая ни малейшему сомнению его историко-философскую концепцию, то есть собственно идею о необходимой и преемственной связи философских систем, его ученики И.Э. Эрдман, Э. Целлер, К. Фишер и другие нацеливают свои усилия на адекватную, по их мнению, реализацию этой идеи, а именно на фактологически точное и логически непротиворечивое воспроизведение диалектического и исторического развития философии.

Наиболее выдающихся результатов на этом пути добились Эдуард Целлер 2  Куно Фишер и Вильгельм Виндельбанд, создавшие фундаментальные труды по истории древней и новой философии. На их работах было воспитано не одно поколение студентов, они служили незаменимой философской пропедевтикой для самой широкой публики, интересовавшейся философией. И до сего дня их «Истории» не утратили своей значимости, оставаясь классическими образцами изображения процесса развития философской мысли. Особое место в немецкой [46] духовной культуре XIX столетия занимает Куно Фишер. Его более чем полувековая литературная и педагогическая деятельность, преследующая цель через воспроизведение и актуализацию философских доктрин прошлого реабилитировать в глазах современников саму философию, принесла ему известность и славу. «Именно ему, писателю и преподавателю, немцы обязаны тем, что философия в Германии после Гегеля (в 60-70-х гг. XIX в. — А.Р.) вновь получила свое признание» 3. 

Куно Фишер родился 23 июля 1824 года в местечке Грос-Зандевальд в Силезии. Отец его был лютеранским священником, ставший впоследствии суперинтендантом. Уже в гимназические годы наряду с историей и филологией Фишер проявил большой интерес к философии. Поступив в Лейпцигский университет, он изучает филологию и богословие. Однако эти предметы не вытесняют интереса к философии, он все более и более проникается идеей изучить ее систематически. В 1844 году он переезжает в Галле, где в это время И.Э. Эрдман читает курсы гегелевской философии. Глубокие, позволяющие понять суть гегелевской системы лекции Эрдмана подтолкнули Фишера к окончательному выбору — основательно изучить философию. Не оставляя занятий богословием и филологией в чисто практических целях (ведь они могли дать в будущем не отягощенному состоянием молодому студиозису средства к существованию), Фишер увлеченно штудирует системы великих философов. В 1847 году он с успехом защищает докторскую диссертацию о «Пармениде» Платона («De Platonico Parmenide»). По свидетельству В. Виндельбанда, уже тогда 22-летний соискатель блеснул ясностью взглядов, причем отличился глубокими познаниями не только в философии, но и в истории.
[47]

После защиты диссертации Фишер некоторое время жил в родительском доме, а затем поступил воспитателем в одно из богатых семейств Пфорцгейма. Работа оставляла достаточно времени для занятий философией. Вскоре он публикует свое первое крупное произведение «Диотима, идея прекрасного» (1849), в котором, используя широко распространенный тогда эпистолярный стиль, излагает основные принципы гегелевской эстетики. Здесь сказалось также влияние на Фишера идей немецкого Просвещения и романтизма.

С осени 1850 года начинается его преподавательская деятельность — он становится приват-доцентом Гейдельбергского университета по кафедре философии. Молодой приват-доцент читал одновременно логику, метафизику и историю философии. Чтение этих курсов с самого начала сопровождал большой успех. От семестра к семестру росла слава Фишера как блестящего лектора. В это же время он интенсивно работает над новыми книгами. В 1852 году выходит в свет «Система логики и метафизики, или Наукоучение», в которой он излагает свои систематические взгляды на философию. В том же году он публикует «Чтения по истории новой философии», ставшее прообразом его многотомной «Истории новой философии».

В 1853 году преподавательская деятельность Фишера неожиданным образом прервалась: приказом министра просвещения Баденского правительства многообещающий приват-доцент был отстранен от преподавания. Эта история получила тогда очень широкую огласку, и личность Фишера стала на некоторое время предметом участливого внимания всей просвещенной Германии. Суть «дела Фишера» заключалась в том, что его коллега, профессор теологии, церковный советник Даниэль Шенкель усмотрел в «Чтениях по историй новой философии» [48] проповедь пантеизма. В Германии того времени этого обвинения было вполне достаточно, чтобы в церковных и государственных кругах прослыть человеком подозрительным. В постановлении высшего церковного совета по этому поводу Фишер был представлен как пропагандист крайне опасных заблуждений и атеист. И, несмотря на единодушную поддержку со стороны коллег по философскому факультету, реакционно настроенный министр фон Вехмар «отрешил» Фишера от должности. Прозябавший тогда почти в полном забвении Шопенгауэр воскликнул по поводу этого события: «С ним поступили совершенно правильно, он является там последним гегельянцем и мучеником; нет католика, который бы так слепо верил в Евангелие, как он в сумасбродства Спинозы!»

Свой вынужденный отдых Фишер полностью посвятил научным и литературным занятиям. Успеху этих занятий во многом способствовало его гейдельбергское окружение. Штраус, Гервиниус, Шлоссер, Гейссер, с которыми он завязал дружеские отношения, оказали плодотворное влияние на его духовное развитие.

Особенно близок он был с опальным Давидом Фридрихом Штраусом, автором знаменитой «Жизни Иисуса». В это время одна за другой выходят книги Фишера, посвященные крупнейшим философам Нового времени — Декарту, Спинозе, Лейбницу, Бэкону.

Литературные и научные заботы не заглушают интереса Фишера к непосредственному общению с публикой, стремления к преподавательской кафедре. В 1855 году он хлопочет о приеме в приват-доценты Берлинского университета. Философский факультет во главе с Тренделенбургом (тем самым Фридрихом Адольфом Тренделенбургом, который в 60-70 годы будет вести с Фишером серьезную полемику по поводу интерпретации кантовской [49] философии) соглашается на это. Но прошло около двух лет, прежде чем этот вопрос официально был решен в пользу Фишера — да и то только после вмешательства прусского короля Фридриха Вильгельма IV, на которого оказал воздействие А. Гумбольдт. Правда, воспользоваться этим решением Фишеру не пришлось. В 1857 году он получил приглашение стать ординарным профессором в Йенском университете, где успешно продолжил преподавание философских дисциплин. В это не самое лучшее для философии время, когда немецкие студенты в основной своей массе к ней относились равнодушно, самая большая аудитория Йенского университета, в которой читал свои курсы новый профессор, не вмещала всех желающих слушать его лекции. Такого интереса к философски дисциплинам йенские студенты не проявляли со времен Шиллера, Фихте и Рейнгольда.

Слава о лекциях Фишера широко распространяется по немецким университетам. Многие иностранцы, изучавшие философию в Германии, стремились послушать его. Вот что писал о своих впечатлениях от его лекций российский стажер М.И. Каринский: «В Германии он известен как профессор, отличающийся блистательными способностями преподавания. Действительно, мне никогда доселе не удавалось слышать с кафедры такую живую, свободную и при этом ясную и изящно обработанную речь, какую я слышал, посещая чтения Фишера; за то его аудитория, самая большая в Йенском университете, всегда была полна слушателей. Фишер читал древнюю историю философии. Его изложение отличается той же особенностью, какой отличаются все его историко-философские сочинения. Уметь схватить самую существенную мысль философа, поставить ее в живую непосредственную связь со всеми частностями его учения, [50] стараться представить все развитие системы до мельчайших подробностей, как развитие мысленно необходимое, и при этом, излагая и разъясняя мысли того или иного философа, вполне сливаться с ними своею мыслью, как бы совсем предаваться излагаемому предмету, — все эти черты так же отличают устое преподавание Куно Фишера, как отличают они его сочинения: на слушателя действуют они еще сильнее, чем на читателя» 4. 

Помимо чтения лекций по метафизике, логике, истории философии, эстетике Фишер продолжает осуществление своего грандиозного замысла: он публикует книги о Канте, Фихте, Шеллинге, переиздает ранее опубликованные.

После 15-ти лет преподавания в Йенском университете он неожиданно для себя получает приглашение в Гейдельбергский университет, откуда 19 лет назад был изгнан. Приглашение это последовало после того, как Э. Целлер, его друг и единомышленник, переходя на философский факультет Берлинского университета, на свое место в Гейдельберге как самого достойного преемника рекомендовал Баденскому правительству Куно Фишера. Авторитет последнего в ученых кругах был очень высок, к этому времени изменилась и интеллектуальная атмосфера в Германии, поэтому правительство не колеблясь последовало рекомендации Э. Целлера, и Фишер с почетом возвратился на свою первую кафедру. Политические круги, по-видимому стараясь загладить причиненную некогда обиду, осыпали философа необычными для университетского профессора почестями. Фишер был награжден многочисленными орденами, имел чин действительного тайного советника, ему был даже присвоен титул Exellenz. И нужно заметить, что сам Фишер весьма охотно принимал эти почести и ревниво относился к своим [51] чинам и титулам, по поводу чего в университетских кругах ходило много анекдотов.

В Гейдельберг Фишер вернулся как корифей философии, известный и блестящий лектор и как автор к тому времени уже многотомной «Истории новой философии». До самой смерти он не покидал его, несмотря на то, что Берлинский университет не только охотно принял бы его, но был бы польщен его согласием на переход. Эту верность Гейдельбергу чрезвычайно ценили как его коллеги, так и горожане, гордившиеся своим философом. Сам же Фишер почивать на лаврах не собирался.

В 1877 году он завершает работу над своей «Историей…», большую часть книг которой к этому времени уже переиздает. В Гейдельберге основное время у него занимает преподавание — его прямое призвание. «Прирожденного властителя кафедры» (В. Виндельбанд) по-прежнему отличает авторитетность тона, полная ясность мысли, живость и образность изложения. Он никогда не держал перед собой каких-либо записей, даже листка с цитатами, тем не менее их точность можно было не проверять. Отношение студентов к своему кумиру было просто благоговейным. В связи с его семидесятилетием они устроили в Гейдельберге грандиозное факельное шествие.

Здесь Фишер значительно расширяет тематику своих лекций, помимо философских курсов читает историю немецкой литературы, уделяя основное внимание Лессингу, Гете, Шиллеру, романтикам. Особенно его привлекает фигура Шиллера. Результатом этих лекционных курсов были публикации книг о Шиллере, Лессинге, Гете 5. 

В 1897 году, когда немецкая университетская общественность торжественно отмечала пятидесятилетие Dосtоrаt’а, то есть собственно преподавательской деятельности Фишера, ему было предложено издать в наиболее [52] полном и заново отредактированном виде «Историю новой философии». Несмотря на уже почтенный возраст, он с энтузиазмом принял это предложение и за несколько лет подготовил юбилейное издание, написав специально для него большой, в двух частях том о Гегеле. Десятитомная «История новой философии» вышла в 1897-1904 годах и стала последним прижизненным изданием.

В 1906 году Фишер оставил кафедру, уйдя на пенсию. Через год, 5 июля 1907 года, немного не дожив до 83-х лет, он умер.

«История новой философии» была широко известна в Германии, известность Фишеру еще при жизни она принесла и в Европе: многие тома этого труда были переведены на иностранные языки. Следует отметить, что особенный интерес она вызывала у российских издателей и, соответственно, у российского читателя.

Уже в 1862 году Н. Страховым был сделан перевод ее четырехтомного издания. В последующие годы русское издание постоянно пополнялось переводами новых томов, появлявшихся в Германии. В начале нынешнего века группой переводчиков 6  и издателей был предпринят новый наиболее полный перевод «Истории…» с последнего юбилейного издания. В 1901-1906 годах вышли первые восемь томов о Декарте, Спинозе, Лейбнице, Канте, Фихте, Шеллинге и Гегеле, и если учесть, что ранее уже выходили книги Фишера о Шопенгауэре и Бэконе, то можно сказать, что со своей задачей переводчики и издатели справились. Выход свет русского издания «Истории…» вызывал многочисленные отклики в периодической печати. Чем был вызван такой большой интерес именно к фишеровской «Истории…»? Ведь именно в это время были переведены и изданы работы многих других историков философии, например, Ланге, Виндельбанда, [53] излагавших те же самые философские концепции гораздо более компактно и в литературном плане не менее изящно. Мне кажется, объяснить этот факт можно в первую очередь очень большим интересом в России к философии вообще и, в особенности, к немецкому идеализму. А «История новой философии» Фишера давала, как тогда многим казалось, наиболее полное представление об этом феномене европейской философии.

Изложение философских учений прошлого у Фишера подчинено довольно ясной и четкой концепции, позволяющей не только композиционно строго расположить богатый фактический материал, но и отчетливо показать общие тенденции развития философии от одной системы к другой.

Положительная, ценная сторона гегелевского взгляда на историю философии, равно как и осознание допущенных Гегелем ошибок при ее изложении образовали ту почву, на которой сформировалась историко-философская концепция Куно Фишера. В ее основе лежит мысль об аналогии между индивидуальным философским развитием и развитием философского сознания человечества. Во введении к первому изданию «Истории новой философии» (1853), в дальнейшем несколько переработанном, эта мысль звучит следующим образом: «Если справедливо, что история есть человеческая жизнь в больших размерах, то должна быть аналогия между методом, по которому история развивает истину в мыслящих умах, и тем методом, по которому мы производим в себе эту истину. Ступени, которые пробегает история для того, чтобы произвести философскую систему, должны соответствовать фазам нашего собственного сознания, когда мы начинаем философствовать. В макрокосме истории мы найдем эти ступени развития только в [54] больших и, следовательно, более ясных чертах; мы узнаем их в превосходнейших примерах и, следовательно, наилучшим образом. Поэтому большое изображение мы предпочитаем малому, и как Платон строит государство для того, чтобы найти справедливость, так и мы будем смотреть на историю философии как на Пропилеи, которые наилучшим образом введут нас в самое философию. Конечно, при этом допускается двоякое предположение: во-первых, что философия совпадает с той ступенью, на которой она теперь находится, и, во-вторых, что философия идет по закономерному развитию от одной системы к другой, что системы следуют друг за другом не случайно, а необходимо… Оба эти предположения составляют философские спорные точки, и чем сильнее на них нападали, тем более требуется, чтобы их защитили» 7. 

Защита вышеназванных предположений у Фишера не преследует цели придать законченный характер движению философской мысли за счет признания исключительной истинности гегелевской системы: «Если я, — пишет он, — саму философию отождествляю с ее позднейшей системой, то я, однако, далек от того, чтобы принять догмат, который действительно был принят в этой системе… Философия столь же мало исчерпывается одной системой, как искусство — одним художественным произведением, как религия — одной догматикой, как справедливость — одним государством. Поэтому я не отождествляю философию с одним из ее результатов, даже и с самым последним; никакой философской системы, даже и последней (то есть гегелевской. — А.Р.), я не признаю свободной от тех ограничений, которые возлагает на нее известное время. Отрешить какую-либо философскую систему от этих ограничений — значит уничтожить саму историю» 8.  Ограниченность той или иной философской [55] системы своим временем понимается Фишером не как момент, ступень на пути к истине, а как вполне истинное и полное знание о предмете, каким он сам является в момент этого знания. «Истина — дочь времени» — этот бэконовский афоризм, вынесенный Фишером в качестве эпиграфа к одному из томов своего труда, очень точно характеризует его отношение к сущности и развитию философского сознания.

Истина об одном предмете всегда одна, а так как история философии представляет собой ряд разнообразных, сменяющих друг друга воззрений, то ее понятие, на первый взгляд, содержит в себе противоречие: ведь история немыслима без преемственности событий во времени, а философия — без познания истины. Истинным же является лишь то представление, которое находится в полном соответствии с вещью и со своим предметом. Если сосредоточиться на истории, то есть на данных во времени разнообразных мнениях, то история философии превратится в простую хронику разнообразных философских воззрений. Это будет история мнений, зачастую совершенно не связанных между собой, но не история философии. Если же преимущество отдать философии, то тогда исследование философских учений прошлого своей целью будет иметь исключительно положительное разрешение философских проблем. В этом случае возникает критический взгляд на движение философской мысли скептического или эклектического толка, согласно которому задача истинного познания считается неразрешимой и существующие системы признаются заблуждением, либо в чисто практических интересах во всех этих системах признается известная доля истины, которая недостаточно ясно выражена, не вполне постигнута и затемнена ложными представлениями. [56] И тот, и другой подход не соответствуют действительности историко-философского процесса. «Насколько некритично и лишено смысла такое повествование, настолько же неисторична и лишена всякой исторической перспективы такая критика. С односторонней исторической точки зрения несомненно существует история, но нет философии, с точки зрения односторонней критики есть философия, но нет никакой истории» 9. 

Но так ли уж фатален этот разрыв между философией и историей? Ошибка историков философии прошлого, по мнению Фишера, состоит в том, что в понятия истории и философии они закладывали препятствия для объединения их в единое понятие истории философии как науки. Преодоление этих препятствий Фишер видит на пути уяснения природы истины как предмета философских устремлений. Истина, по его мнению, не является чем-то врожденным человеку, не есть некое завершенное представление о предмете познания. «В человеческом сознании всякое истинное представление есть нечто образовавшееся, каждая истина имеет свою историю, без которой она не могла бы осуществляться; эта история представляет существенный момент в ходе духовного образования и развития индивидуума» 10.  Причем в процессе философского познания не только изменяется представление о предмете, но и сам предмет — сознание, человеческий дух — проходит ступени образования. Поэтому «прогрессивный образовательный процесс может быть постигнут только в прогрессивном познавательном процессе» 11. Развивающийся человеческий дух и выступает тем началом, которое объединяет эти, казалось бы, совершенно различные понятия — историю и философию. В этом смысле и философия как самосознание человеческого духа не может быть ничем, кроме как историей философии.
[57]

Таковы основания истории философии как науки, не просто вводящей в проблематику философских исследований и с определенной целью воспроизводящей прошлое философии. История философии отождествляется здесь с собственно философией благодаря уяснению природы последней как процесса осознания развивающегося предмета — духа. И поскольку в этом случае философия понимается как исторически существующая, то и ее история становится органической частью философского процесса.

Эта гегелевская диалектическая концепция, которой придерживается Фишер, как уже говорилось ранее, дает большие возможности для историка философии и в то же время таит в себе много опасностей, и в первую очередь опасность логизации философского процесса, когда история, воспринимаемая как эпоха, становится лишь местом разрешения диалектических противоречий духа (сознания). Воспринимаемые в сущностных характеристиках исторические эпохи и в этом случае как бы утрачивают свои хронологические и топологические черты: факты, события, реальные процессы, в сумме составляющие данную эпоху, рассматриваются исключительно с точки зрения ее существенных черт. Это волей-неволей ведет к деиндивидуализации, обезличению истории, абсолютизации одной объективной стороны движения философской мысли. Для Фишера же человеческий дух — это не вне- и надмировая сущность; человеческий дух — это мы, люди, существующие в этом реальном мире. Иными словами, «то, что служит нам объектом, есть наша собственная жизнь, и в то время когда мы противополагаем ей себя в содержании, мы сами становимся явлением для себя. Самосознание превращает наше состояние в наш предмет, и силу, под давлением которой мы жили, представляет нам в качестве объекта» 12. 
[58]

Аналогия между индивидуальным самопознанием и историческим развитием философии позволяет Фишеру уяснить и воспроизвести «интимную» сторону философского процесса, а именно: возникновение тех или иных философских систем понять как глубоко личностное осознание и разрешение философских проблем, как результат самосознания творца системы в определенную историческую эпоху, воздействующую на него всеми элементами. Мысль о том, что нет ни одной значимой философской доктрины, свободной от влияния личности ее создателя, позволила Фишеру исторически конкретизировать процесс самопознания человеческого духа, то есть показать, как фактически он протекал. Этим обусловлена и методика написания «Истории новой философии».

Скрупулезнейшее исследование громадного количества фактов биографии отдельных мыслителей давало возможность Фишеру наглядно и достоверно показать, как уклад жизни, то или иное жизненное событие сказывались на восприятии и разрешении ими философских проблем. Все те малозначительные детали образа жизни — сколько времени проводил по утрам в постели Декарт, во что одевался и сколько зарабатывал и тратил Кант, как относился к еде Гегель и т.п., — которые вроде бы не имеют никакого отношения в размышлениям философов, для Фишера несут определенный смысл. Все они отображают структуру жизнедеятельности конкретной личности, позволяют полнее воссоздать ее портрет, глубже проникнуть в мир ее чувств и мыслей и тем самым установить ясную взаимосвязь между системой и ее творцом. Несомненно, позднейшие историко-философские исследования, опирающиеся на современные методы (феноменологию, герменевтику), дают более глубокие, часто противоречащие фишеровским опыты воспроизведения [59] духовного мира своих персонажей 13.  Тем не менее Фишеру нельзя отказать в искусстве входить в образ того или иного мыслителя, проникнуться, в меру собственного понимания, его чувствами и мыслями и истолковать его творчество изнутри, с его же позиций.

Методологическая тщательность и критическое осмысление фактического материала являлись для Фишера главным принципом при изображении философского процесса. Этот по сути эмпирический прием часто создавал впечатление извращенного по сравнению с гегелевским понимания истории философии как сугубо философской дисциплины. Но для Фишера, по известным уже нам причинам, он был необходим, и поэтому ему приходилось постоянно балансировать между «эмпиризмом» и «историцизмом», между отождествлением духовного мира с физическим (по крайней мере, по методу изображения) и «логизацией» и деиндивидуализацией исторически существующего человеческого духа. Этот методологический «компромисс», собственно, и позволил Фишеру написать «Историю новой философии», не умаляя достоинства и уникальности философии и подчинив изображение ее истории требованиям исторической науки того времени — наглядности и достоверности.