«Осмысление бытия» есть основа любой философии. В зависимости от этой «осмысленности» («онтологии» — скрытой или явной) и находятся все остальные ее составляющие.
Культурная традиция, частью которой является философия, есть преемственное развитие некоего изначального миропонимания. Т. е. понимания бытия, но понимания не философского, а интуитивного, жизненного, религиозного. Точнее можно сказать: миропереживания, переживания бытия. Философия тогда может рассматриваться как экспликация (рационализация, артикуляция) этого миропереживания.
Группа философских традиций Запада образует генетическое (генеалогическое) и коммуникационное, конкурентное единство.
«Русская традиция» стоит особняком. Находясь в сильнейшей зависимости от западной философии, она создала вполне самобытные формы, не нашедшие себе места однако в собственно философском дискурсе запада. Это позволяет предположить не «национальный» и «цивилизационный» (или «квазицивилизационный») характер традиции.
Постпетровскую культуру в интересующем нас аспекте можно рассматривать не просто как рецепцию, переработку, приспособление западных форм, но и как направленную борьбу между самобытным неартикулированным содержанием и языком чужих форм. То же относится и к собственно философии.
Оригинальной «русской традицией» с полным основанием может считаться только так называемая русская религиозная философия. Как случилось что, ставшая наконец самостоятельной (почти), русская мысль оказалась мыслью о Боге? И каковы особенности «осмысления бытия» религиозной философией?
Восприятие западных учений (не только философских) новой русской культурой (т. е. «светской культурой») необходимо проходило через некритическую, более того, исповедальную фазу. Не было еще культурной (философской) «критической массы», но зато была мощная, скрытая или явная, религиозная интенция. Религиозно воспринимались не только Шеллинг и Гегель (все-таки «идеалисты), но даже Бюхнер и Молешотт.
Эта интенция и была наконец осознана и принята русской мыслью как своя исконная, как исторически не решенная, но необходимая к разрешению. «Мы еще не решили вопроса о Боге (Белинский), а уже расходимся по всяким там имманентизмам, эмпириокритицизмам».
Особенность «религиозной философии» состоит в том, что с одной стороны она принципиально онтологична («В начале было Слово…»), догматически онтологична, а с другой — не придает собственно онтологии должного значения. Понятие бытия в русской религиозной философии расщеплено.
[257]
Бытие (понятие бытия) возникает в начале «нового времени» античности. Т. е. в начале «метафизики» и в конце «религиозной философии» (мифология). Уверенность в Божественном, его присутствие, причастность, не оставляют места для этого вопроса. Он возникает из забвения. Но в другой религиозной философии (схоластика) эта категория присутствует. Именно категория, как элемент некоего традиционного инструментария. Бытие для Средневековья не есть предельное понятие, как это было в предыдущей метафизике. Для этой культуры основной метафизический, «парменидовский» вопрос был поставлен Декартом.
В русской религиозной философии «бытие» изначально присутствует, причем в двойственной рецепции: диахронической (от греков), синхронической (из Европы). Но религиозную философию в первую очередь занимает вопрос о «бытии Бога». В этом состоит расщепленность русской мысли о бытии. Онтология для русской религиозной философии поэтому вторична и носит скорее инструментальный характер. Необходимость же онтологии обуславливается в первую очередь не метафизическим интересом, а гносеологическим. Именно: задачей обосновать новую гносеологию, преодолевающую западный критицизм.
В рамках западной критической философии (а «критичность» собственно есть синоним подлинности философии) русская религиозная философия невозможна. В лучшем случае ее признают как теологию. Но она хочет быть именно философией, отмежевывая себя от богословия и обосновывая – критически обосновывая — свой религиозный опыт. Т. е. «трансцендентный» опыт — то, что категорически исключено критической философией. Преодолевалась «механистичность», «неорганичность», разорванность субъекта и объекта. Образцами такого преодоления для русской философии были системы Шеллинга и Гегеля — всеобъемлющая диалектика, придающая миру единство. Ранним славянофилам, например, система Гегеля представлялась чуть ли не как основа будущего православного богословия. В несомненной зависимости от этих систем оказывается философия «всеединства» Вл. Соловьева и соловьевская истина в русской философии.
Но и сами великие системы находятся в сильнейшей зависимости от античной традиции. Главным образом от античного платонизма. Те же Платон, неоплатоники и патристики «непосредственно» влияли и на религиозную онтологическую мысль. С формальной стороны русская онтология по преимуществу предоставляет «платоновскую» традицию.
Бытие мыслится как всеединое (Соловьев). «В бытии все связано или, точнее смешено или слито между собою…» (Франк). «Должна быть создана новая философия тождества, по духу родственная шеллинговской, но обогащенная всеми новыми завоеваниями» (Бердяев). «Мыслить мир как органическое целое» (Лосский), «Природу как Сущее», «осознать мысль в Природе и Природу в мысли» (Эрн) — вот, пожалуй, основная онтологическая интенция, в корне своей антикартезианская, русской мысли.
[258]
Интенция эта с необходимостью выражалась (оформлялась) в категориях западного рационализма, столь ей враждебного. Этим и определилась судьба русской традиции в осмыслении бытия.
Добавить комментарий