Утопия и утопизм (на примере педагогических сочинений Н.И.Новикова и А.С.Макаренко)

[190]

Утопия есть довольно неопределенное понятие. Обычно в ней признают три основных характеристики: критику настоящего, внутреннюю логику и всеобщую применимость. Утопию можно изучать с помощью самых разных наук (литературоведение, социология, психология и т.д.). Жан Сервье (6) пользуется методами одновременно марксизма и психоанализа, в то время, как Л. Геллер и М. Никё 1 (4) строят свою работу в основном на позициях литературоведения. Утопию и утопизм можно наблюдать в самых разных областях [191] человеческой деятельности. Одной из этих областей является педагогика. Одна из тем педагогики — полемика автора с современными ему обычаями. Как и литературная утопия, педагогика предлагает некий идеальный образ человека, помещенный либо в прошлое (утопия о возврате в прошлое), либо в будущее (проективная утопия). Как и любая научная система, этот идеальный образ по определению обладает внутренней логикой и стремится к всеобщей применимости.

Первым примером педагогической утопии нам послужат взгляды известного русского просветителя и издателя XVIII века Н.И. Новикова. Анализ его статьи «О воспитании и наставлении детей» (1783) показывает, что под видом обыкновенного просветительства XVIII-го века скрывается типичная розенкрейцерская утопия. Просветительство выражается в заимствованиях у тогдашних передовых педагогов (намеки на Локка, Руссо), в тематике затронутых вопросов и в логике размышления (от авторского представления о человеческой природе к разуму, чувствам и, наконец, к религии). Что касается розенкрейцерской утопии, то она в основном состоит в стремлении очистить человечество от первородного греха (в особенности способом морального просвещения и алхимии), и тем самым установить Царство Божие на земле (о розенкрейцерстве см. Г.В. Вернадского 2). Статья 1783 г. выполняет в мировоззрении Новикова тройную задачу. Во-первых, она подготавливает непросвещённого читателя к розенкрейцерской морали. Во-вторых, она распространяет розенкрейцерские нравственные основоположения. Наконец, через нее Новиков осуществляет данную Ордену клятву — оказывать ближним материальную и духовную (в том числе и просветительскую) помощь. Здесь следует отметить, что исследователи новиковской деятельности всегда сталкивались с проблемой согласования его разумной просветительской деятельности с его мистическими розенкрейцерскими увлечениями. Это мнимое противоречие решается истолкованием новиковской деятельности как всецело относящейся к утопии: в его ранних произведениях уже намечается старание создать целостный план человеческого преобразования и счастья, который он позже найдет в масонстве и розенкрейцерстве.

Утопизм и утопия не тождественны друг другу: утопизм есть особенный склад ума, определение которого нам еще предстоит уточнить, а утопия есть завершенное произведение и практическое выражение мировоззрения такого рода. Следовательно, утопизм может служить источником явлений другого порядка. Вот почему утопизм проникает в разные области человеческой деятельности. Он может использовать для самовыражения самые различные дискурсивные жанры, свойственные [192] этим областям (например, Новиковский утопизм использует просветительский дискурс). У утопизма нет собственного дискурсивного жанра, из-за чего он иногда остается незамеченным.

По опыту Новикова можно также вывести общую схему появления утопизма и утопии. Общество, близкое к упадку или, например, потрясенное разными нововведениями и коренными изменениями, провоцирует ситуацию, когда общественные принципы теряют свою силу и доля человеческой самостоятельности вырастает. Человеку самому приходится определять принципы своего поведения. Тогда и проявляются утопизм и утопия — как попытки избавиться от лишней, «отягощающей» человека, свободы (откуда происходит тоталитарный аспект всех утопий). Эту схему можно сформулировать несколько иначе, применяя к ней теорию А. Зиновьева о двух основных принципах человеческого поведения в обществе 3. Первый из них — коммунитаризм, т.е. естественное старание человека выжить и упрочить свое место в обществе в ущерб остальным. Второй — цивилизация, которая уравновешивает коммунитарный аспект различными социальными институтами. В таком истолковании, упадок общества объясняется ослаблением цивилизационной стороны и усилением коммунитарной стороны. Утопия и утопизм появляются как попытки уничтожить этот коммунитаризм.

Такая попытка возможна лишь ценою полного отчуждения человека от самого себя и исчезновения его в коллективе. За это дело и взялся марксизм, объявив источником человеческого несчастья частную собственность и вообще все проявления индивидуализма. Существует определенный миф о коммунизме как утопии, но только в вышеупомянутом смысле можно считать советскую эпопею утопией. К тому же, поскольку коммунитаризм — естественный элемент общественной жизни, то невозможно его уничтожить, а можно лишь сменить формы его выражения. Утопия — тот кратковременный момент, когда бывший коммунитаризм исчезает, а новый еще не успевает родиться, поскольку не появилось ещё нового быта. Как только он установится, появится коммунитаризм. Действие коммунитаризма намного сильнее скажется в том обществе, которое полностью основано на коллективности человеческого быта и на неверии в само существование коммунитаризма (уничтожение социальных классов, равенство зарплат и т.д.), ибо коллективность требует уничтожения всех возможностей ограничения коммунитаризма (религии, прав личночти, морали, гражданских прав и т.д.). То, что обычно считают реализованной утопией, на самом деле есть конец утопии. Зато еще возможен утопизм — попытка удержать или (вос)создать момент утопии.
[193]

Для большей конкретности возьмем другой педагогический пример — деятельность А.С. Макаренко. Его педагогический опыт содержит некоторый элемент утопизма. Утопизм выражается, прежде всего, в построении коллектива без учёта коммунитарных законов, действующих в нем. Для этого Макаренко формулирует свой «закон движения коллектива», смыслом которого является постоянное переустройство коллектива под разными предлогами, которое позволяет удалять момент окончательного формирования коллективного быта. К тому же «Педагогическая поэма» (1933-1935) отличается присутствием трех утопических признаков, выявленных выше: критикой настоящего (которое отождествляется с остатками дореволюционного настоящего и с ошибками ещё окончательно не сформировавшегося настоящего), внутренней логикой и всеобщей применимостью (напр. постепенное сотрудничество с соседним крестьянством). В этом можно убедиться, читая «Дневник Кости Рябцева» Николая Огнева (1927), который является прямой противоположностью «Педагогической поэмы»: в нем отсутствуют три основных признака утопизма и показывается, как коммунитаризм находит себе выражение по мере того, как устанавливается общественный быт: с одной стороны, полное отрицание морали не позволяет педагогам работать, с другой стороны, сами ученики в основном стремятся к одному — меньше заниматься, больше веселиться и получать отличные оценки. Хоть автор и не приговаривает новое общество к провалу (хулиган Костя наконец встает во главу отряда пионеров), он все-таки рисует довольно пессимистическую — и, к сожалению, во многом правдоподобную — картину возможного его развития (Костя умудряется сбить отряд с праведного пути).

Наконец, по мере того, как упрочивается коммунитарное общество, положение Макаренко в нем становится всё менее устойчивым. В 1928-м году он уходит из колонии им. Горького, а в 1935-м году он покидает коммуну им. Дзержинского и скоро посвящает себя литературному труду, все больше и больше стараясь приспособить свои принципы к сталинской морали. В самом деле, новое коммунитарное общество к тому времени успело родиться из утопической попытки большевиков, которые уже не нужны, а даже опасны в условиях этого общества (о чём свидетельствовали начавшиеся в 1936 г. чистки). Потребность общества в морали, способной скрыть его настоящую природу (коммунитаризм) и ее ограничить, объясняет успех Макаренко в роли официального педагога.

Таким образом, утопия отличается тремя основными признаками: критикой настоящего, внутренней логикой и всеобщей применимостью. Наоборот, утопизм — склад ума, склоняющийся к утопии, т.е. пытающийся удержать отсутствие коммунитаризма или спровоцировать его (отсутствие); он может быть источником явлений другого [194] жанра и принимает дискурсивные формы других жанров. Потеря равновесия между цивилизацией и коммунитаризмом является источником утопии и утопизма. В таких рамках проблема коммунитаризма решается полным отчуждением человека от самого себя, но в силу коллективного характера общественного быта коммунитарные законы легче действуют на людей и превращают новое общество в реализацию того, что избегалось.