Привычное выражение — смена парадигм. Но наша конференция нацелена на выявление другого явления, а именно такого состояния культуры, когда сталкиваются, сосуществуют несколько парадигм. В данном случае имеется в виду столкновение той парадигмы, которая тиражируется «ксероксом культуры» как «транссексуальность» и той парадигмой, которая М. Дюфренном (1915-1995) представлена как «новый эротизм», дающий, по моему мнению, материал для размышлений о необходимом современному человеку богатству эмоциональной жизни.
В 1984 году появилась статья известного феноменолога, эстетика М. Дюфренна с названием «К космическому Эросу». Это была реакция на набиравшую силу в 70-х годах «сексуальную революцию» как снятие тех запретов, которые в силу этических, социальных и религиозных причин удерживались в европейской культуре, несмотря на давно происходившие на них атаки как в ряде общественных движений, так и в искусстве, где большую роль в этом отношении сыграл сюрреализм. Хлынувшая в культуру волна порнографии перекрывала то, что прежде называлось эротикой: «всё становится сексуальным… сексуальный стереотип проник всюду»,секс превращается в рекламу и порнографию, тиражируемые «ксероксом культуры» (Ж. Бодрийяр). Дюфренн предпринял попытку не только понятийно развести сексуальное и эротическое, определить присущие им характер и место желания, но и высветить каким образом — по его мнению — можно сохранить эротическое как сильное чувство не совпадающее с сексуальными практиками. Заметим, что при этом Дюфренн ещё не ощутил тех глубоких последствий сексуальной революции, на которые чуть позже так резко укажет процитированный выше Ж. Бодрийяр («Прозрачность зла» вышла в 1990г.). Он указал, что реализуется стратегия «изгнания телесного посредством символов секса, изгнание желания посредством его преувеличенных демонстраций». К этому следует добавить и ещё одно важное на наш взгляд замечание Бодрийяра. В современном состоянии культуры с парадом трансвеститов у современного человека возникает тревога по поводу его собственной половой принадлежности: «Сексуальная революция, освобождая все виртуальные аспекты желания, [89] ведет к основному вопросу: мужчина я или женщина?». (Начало этой неуверенности, по мнению Бодрийяра, положил З. Фрейд).
Но если Бодрийяра отличает нацеленность на яркий, но в целом критический настрой в анализах современной культуры, то Дюфренн в лабиринтах «транссексуальности» пытался удержать ариаднину нить, которая необходима современному человеку, чтобы не утратить эротизм, столь важный для его «отличия от животного».. Такой путеводной нитью представлялся Дюфренну «новый эротизм», определить который он и стремился в указанной статье. Основными понятиями, которыми он при этом оперировал, были сексуальность, эротизм, желание, телесность.
Методологической основой обоснования «нового эротизма» были феноменологические взгляды Дюфренна, согласно которым в отношениях человека и мира существует не только столь привычное нам дуальное деление субъект-объект, но и дорефлексивное (телесное) отношение, восходящее к «исходному», в котором субъект не может быть выделен прямо и до конца .Благодаря этому возможен диалог человека и мира и одним из примеров такого отношения, по мнению философа, может быть «эротический опыт». Дюфренну — как видим — очень близки позиции М. Мерло-Понти, к авторитету которого он неоднократно обращался, в том числе и в анализируемой нами статье.
Прежде всего необходимо было отличить эротическое от сексуальных практик. Главное отличие, считал Дюфренн, в том, что эротическое связано с прочтением смысла. Основываясь на желании, оно как бы его приглушает, лишь приглашая к его осуществлению, завершению. «Заниматься любовью — это не эротика» — говорит Дюфренн… Ею может быть как представление о любовных жестах, так и некий тон голоса, тембр звука, аромат духов. В любом случае эротический опыт это не потребление, желание ещё не удовлетворено, это как бы его пред-чувствие, пред-вкусие, окрашенное удовольствием и желанием присутствия объекта эротического чувства. Нечто аналогичное происходит и при переживании эстетического и художественного, для которых также характерно желание возможно близкого присутствия объекта.
Использование понятия «желание» влечёт за собой вопрос о его характере и месте в эротическом и о его отличиях в сексуальной практике. Обращаясь к известной фрейдовской паре Эрос-Танатос, Дюфренн признает их связь в сексуальной сфере. Именно там доминирует стремление подчинить объект страсти, навязать ему свою власть, что может вести к трагическому исходу, когда Танатос берёт верх над Эросом, когда последний идентифицируется с первым. К такому отношению этих двух начал, считал Дюфренн, были очень чувствительны сюрреалисты. Примечательно, что это вытекает, по его мнению, из того, каким представал перед ними мир: « их полотна выражают трудные и неустойчивые связи с миром, миром бесформенным, раздираемым насилием хаоса, в котором и сам человек больше не имеет человеческого облика». Мы увидим, что «новый эротизм» предполагает совсем иное [90] отношение к миру. Не следует путать Эрос и Танатос, желание не обречено только на их амбивалентность: «То, что описывает Батай, это не эротизм, а танатизм» — заключает Дюфренн. Порнографические изображения как раз и отражают это поглощение Эроса Танатосом.
Для эротического переживания характерно не завершение желания в сексуальном акте, а его ориентация на присутствие объекта желания. Стремление к присутствию мы встречаем конечно же и в присутствие друга или какой-то группы и даже в факте присутствия при неком событии. Первым, что приходит на ум для отличия значимости присутствия в эротическом опыте — это его связь с половым началом. Однако можно предположить, что эротическое чувство с такой же настойчивостью что и половое влечение с его одержимостью и ненасытностью может увлекать нас к «более утончённым формам общения.», оно не изгоняет половое начало, но вырывает его из обычных проявлений, обогащает и преображает (le metamorphose). Частичное сохранение полового начала создаёт опасность того, что эротическое может сорваться, рухнуть в другие формы отношений к объекту желания. В качестве примера Дюфренн называет три возможные формы такого срыва — порно, религиозность, художественное переживание. В первой — возвращение на уровень биологической потребности и опасность насилия. В религиозности эротическое срывается в отказ от телесности, в переход к аскезе как доказательству чистоты желания. Что же касается художественного восприятия, то сохраняется вероятность пробуждения в его процессе сексуального чувства, особенно — замечает Дюфренн- когда перед воспринимающим предстаёт образ тела в его натуральности.
Особенностью эротического является его способность поэтизировать желание и уподоблять свои проявления природным явлениям — ласка ветра, колыхание волны и т.д.
Нам известны примеры того, как в живописи для передачиэмоциональной силы эротического чувства художник сливает любящих с силами природы как бы указывая на их сходство — с вздымающимися морскими волнами («Какой простор!» И. Репина) или с порывами ветра, возносящими любящих над бренной землей («Прогулка» М. Шагала)
Эти примеры подводят нас к основному нерву статьи Дюфренна — связи эротического и природы, эротического и космоса. Философ, подчеркнув способность эротического выходить за пределы собственно сексуального, утверждает, что желание может переходить в стремление к « иной интимности, к присутствию перед миром, а не только перед сексом другого». Сложнейший вопрос диалога человека и природы, человека и мира раскрывается здесь Дюфренном в одном из его проявлений — в эротическом. Исходным для него служит общее положение М. Мерло-Понти о возможности отношений субъективности и мира на основе существования «феноменального тела», наличия в сознании бытийно-онтологического слоя, совокупности неразложимых [91] чувственно-смысловых ядер, независимых от рациональности, априорных и определяющих как чувственность, движения так и высшие чувства — межличностное общение, язык. Моё тело и тело мира — неразделимы даже при существующих различиях («моя плоть из того же тела, что и мир»). Для образования связей основополагающим является положение видящего-видимого, что определяет не только отношения субъектов, но и отношения субъекта и вещи. В одном раннем сочинении Сартр описывал как леденящий ужас состояние человека, заблудившегося в лесу и почувствовавшего на себе «взгляд» обступивших его деревьев. Этот пример может дать почувствовать то фундаментальное различие, которое существовало между его пониманием отношений человек-природа с определяющей ролью чистого сознания перед пассивностью материи и взглядами Мерло-Понти и Дюфренна, устанавливавшими вопреки рационалистически-субъективистской позиции дорефлексивный контакт с миром, данный априорно. Для появления смысла необходимо не только видеть, но и быть увиденным без опасности для свободы (такая угроза предполагалось Сартром в позиции быть увиденным Другим). В феноменологии Мерло-Понти и Дюфренна не только человек видит Природу, но и она смотрит на него и это не есть угроза (можно напомнить признание Сезанна о взгляде на него провансальской природы). В книге «Поэтическое» (1963 г.) Дюфренн писал, что человек не появляется ex nihilo, «он произведён Природой как её собственная часть, часть привилегированная, в которой отражается единое целое (le tout)…Сознание- это другое природы, но само это сознание создано и несомо Природой. Человек нерасторжимо есть сознание и Природа, коррелят и элемент Природы.» Именно поэтому та жажда присутствия, о которой шла речь при характеристике желания может включать и Природу. Присутствие в эротическом Природы несомненно обогащает его, расширяет горизонт этого аффекта. Вспомним то соединение эротического переживания и сил природы, о которых мы говорили на примере работ И. Репина и М. Шагала. Следует отметить и такое различие сексуального и эротического как прямую нацеленность первого на завершения желания (разрядка) и неспешный «обволакивающий» характер второго. Многое — по мнению Дюфренна — может последнему подсказать Природа. Поль Валери, например, говорил, что ощущения пловца в морской воде могут многое сказать о том, чем должна быть любовь.
«Новый эротизм», могущий предстать как нечто старомодное, относящееся якобы ещё к эпохе сексуальных запретов, исследованных Фрейдом, может и должен послужить современному человеку защитой от сведения эротики только к сексуальности. Дюфренн предупреждал от того, чтобы «посыпать эротическое страшными пряностями де Сада» и подчинять Эрос Танатосу. «Конечно проще всего — писал он — свести эротическое к порно! Фаллократизму наших обществ это выгодно». Но именно перед этим фактом и следует задуматься об удержании того, что завоёвано человеком в переживании эротического не как [92] нехватки, а как радостного самоутверждении в Бытии. Поэтому и необходимы человеку не столько новые сексуальные техники сколько «новый эротизм» как уже накопленный опыт, брошенный в будущее. Эта позиция представляется мне отрезвляющей в обстановке угара «транссексуальности, дающей возможность открывать новые возможности Эрота как ещё Платоном отмеченного вечного призыва «порождать в прекрасном».
Ближе всего к понимаемой таким образом эротической практике, по мнению Дюфренна, стоит женщина, в силу более сложной природы её сексуальной организации, способности скорее отдавать, чем брать приступом и самоутверждаться, стремлением продлевать то удовольствие, которое сопровождает эротическое, создавая его ауру, атмосферу. Завершая статью, Дюфренн стремится как бы примирить мужское и женское: «Новый эротизм есть то, что откроет мужчине его женственность. Возможно и женщине — её мускулинность: не тем, что она потребует обладание фаллосом, но тем, что она покажет себя как открыватель и инициатор». Да будет, скажу и я в знак памяти учителю.
Выходит при поддержке РГНФ, грант 01.03.00157
Добавить комментарий