Диалог этики и эстетики

Конечно, мир эстетики и мир этики столь же условны, как и миры физики, химии, математики, мир истории или языковедения. На деле всё это не отдельные обособленные миры, а лишь особые ракурсы, выделяемые мыслящим человеком из единого и неделимого мира реальности. Но великое чудо культуры и состоит в том, что ракурс рассмотрения, взгляд, установка, умонастроение обретают устойчивую и как бы самостоятельную реальность, ещё более усложняя хитросплетения реальности первого рода. Искусство, игра, этикет, правила дорожного движения или устав гарнизонной и караульной службы и условны, и реальны. Реальны горы фолиантов по проблемам, осмысливать которые берутся эстетика и этика. Реальны живые люди, связавшие свою судьбу с так похоже именуемыми науками: «этика», «эстетика». Между прочим, уже в этих именах заложен некий семантический казус, обнаруживается интрига родства. Если говорить предельно коротко, то этику со времён Аристотеля интересуют «обычаи, характеры, нравы» (Ethos) (сюда вполне адекватно вписывается такое скорее эстетическое, чем этическое явление, как мода). Тогда как эстетика даже именем своим (Aisthetikos = чувствующий, чувственный) явно посягает на область интересов и этики, разве последнюю не интересует человеческий опьгг чувственных переживаний! Что называется, спасибо Аристотелю и Баумгартену (С их благословения мы имеем нечто наподобие сиамских близнецов — двух дамочек, претендующих на причастность к универсалиям, к вечности и к высшей духовной культуротворческой силе.

Правда, если бы мы желали быть справедливыми, то обнаружили бы куда более древние корни родства эстетики и этики. В шесть дней творения, как они описываются Библией, раз за разом звучат фразы: «И стало так […] И увидел Бог, что это хорошо». Вот когда с полной отчётливостью была обозначена интересующая нас нераздельность и неслиянностъ эстетики и этики. А потому, думаю, только безнадёжный атеист или когдатошний троечник мог заявить, будто «между этикой и эстетикой не больше общего, чем между алхимией и астрологией» 1.

Родство этики и эстетики принадлежит к иному ряду, нежели «родство» «детей лейтенанта Шмидта», или родство наследников умершего миллионера — по крайней мере так очень хочется думать. А главное, для этого есть все основания. Прежде всего, родство здесь не формальное, а содержательное, онтологическое. И та, и другая науки своим предметом имеют ценностно-оценочный взгляд человека на мир. И в той, и в другой науке человек предстаёт как существо, способное чувственно воспринимать, осмысливать и преобразовывать реальность. И там, и здесь речь идёт не только о фактах бытия, но отыскиваются более или менее правдоподобные и влекущие ориентиры, образцы, модели желанного будущего. Обе науки утверждают, что рассматриваемые ими явления имеют универсальный характер, и в принципе допускают наличие подобных явлений в любых мыслимых мирах — не только Земном и человеческом.

Что к чему добавляется, этическое к эстетическому или наоборот? Что шире, глубже, существенней для человека и для универсума? Думаю, споры здесь имеют не более смысла, чем в выяснении того, что для комнаты важнее — ширина или длина. Да, эстетически значимые параметры можно найти во всём на свете (в любом объекте, на который мы бросим свой взыскующий красоты взгляд), тогда как этическое появляется лишь там, где есть вменямый субъект (про которого мы соответственно можем мыслить, добр он или зол). Но, с другой стороны, эстетическое отношение есть, можно сказать, желание объекту красоты, тогда как отношение нравственное — это желание другому всего спектра ценностей, а не только эстетических. Взаимоуважительные или сопернические связи устанавливаются людьми далеко не только по поводу красивого/некрасивого, комического/трагического, величественного/низменного и так далее. Мы сокращаем или продлеваем друг другу годы жизни, одалживаем или похищаем друг у друга деньги, заражаем других своим настроением. Стало быть, в каком-то содержательном смысле этическое оказывается шире эстетического.

Пока ещё ни этика, ни эстетика не научились прослеживать (как это делается физиологией, которая фиксирует, на каком месяце у зародыша, а потом младенца начинают формироваться конкретные органы, умения, потребности) — когда и в какой очерёдности у человека появляются чувство обиды, благодарности, вины, симпатии, ревности, когда впервые мы начинаем удивляться, радоваться красоте, симметрии, юмору, принимаемся что-то усовершенствовать, научаемся дарить или отнимать. И значит пока нам остаётся лишь констатировать, что между этическим и эстетическим обнаруживается масса пересечений, совпадений, аналогий. Например, прямо напрашиваются, чтобы их перечислили, следующие параллели:

Красота и добро, эстетическое и этическое (точнее, нравственное) как бы просвечивают друг через друга, а иногда мерцают, друг друга чередуя. Проще всего было бы сказать, что эстетическое отношение субъектно-объектно, а этическое (нравственное) — субъектно-субъектно. Но здесь мы схватываем только один момент связи. Относиться к кому-то одушевлённому или к мебели можно очень по-разному. Иные собственники как раз к предмету владения способны относиться со всею страстью, благоговейно, раболепно. Вспоминается остроумный ответ Вл. Маяковского на вопрос, пристало ли жителю советской страны носить галстук. Ответ был короток: «Главное понять, кто к кому привязан — галстук к человеку или человек к галстуку».

Человек, привязанный к галстуку (казалось бы, субъектно-объектное отношение!) — это явление сугубо интересное этике. Красота, создаваемая благодаря кому-то, ради кого-то, в конкуренции с кем-то — перерастает собственно эстетическое измерение. Добро, совершаемое как-то, обрамлённое иными поступками (своими и окружающих), чем-то предваряемое и завершаемое — приобретает эстетические модусы. Нравственно-положительные (или нравственно-негативные) оценки могут оказаться снятыми в оценке эстетической — и обратно. Ребёнок, высунув язычок рисующий маме поздравительную открытку, — воплощение мерцания эстетического и этического. Когда он представляет себе, как порадуется мама — он пребывает в пространстве этического, когда всецело погружается в рисование — становится «чистым» художником. В любовании и любви эстетическое и этическое сливаются, или по меньшей мере мерцают. И вообще, стоит ли пытаться сделать полную «инвентаризацию» нравственных и эстетических переживаний, чтобы убедиться, что подавляющее их большинство одновременно обслуживает обе области мироотношения. Хотя наверное раньше или позже этика и эстетика сумеют подобную «инвентаризацию» проделать — она нужна не столько для размежевания, сколько для углублённого понимания каждой наукой себя и своей сестры-близнеца. Пока же представляется очевидным, насколько неудачны попытки противопоставить эстетическое этическому на том основании, будто только эстетическому свойственны материально-практическая, практически-духовная и духовно-теоретическая деятельность. Разве подножка, угрызения совести или тихое злорадство, проповедь и заповеди — всё это не формы бытования этического! Нельзя не видеть и неубедительности рассуждений о том, что эстетическое имеет своей целью универсальное развитие человека, а нравственное направлено только на развитие способности человека к самодетерминации (Мартынов Ф.Т). Уж куда универсальнее выстраивать отношения человека как самоценности с самоценностями, окружающими его в целом мире! Вряд ли продуктивно искать специфику эстетического и в нацеленности человека на совершенство или к будущему. Такой вектор несомненно присущ человеку и в нравственном измерении. Будучи аксиологически заряженными науками, и эстетика и этика имеют дело с надситуативными представлениями, с энергетикой идеала. Подобные тезисы могли бы быть использованы в противопоставлении эстетики или этики, с одной стороны, и, например, таких наук, как математика или физика, химия, биология, даже история. В последних, действительно, есть фундаментальное свойство: дескриптивность. Они призваны описать (при помощи наблюдения, анализа, эксперимента, обобщения, гипотезы и пр.) реальный мир, вывести и объяснить законы, существующие независимо от воли человека. Эстетика же и этика волею судеб оказались призваны обслужить принципиально иные нужды человека — разобраться в ценностях творчества, достоинства, художественного вкуса, совести. Отсюда и надмирность, прескриптивность, векторность, присущие нашим наукам. Рядом с ними в этом смысле могло оказаться разве что богословие. Но оставим Богово Богу и богословам, и продолжим об эстетике и этике. Перейдём к их различиям.

Чтобы удостовериться в нетождественности эстетически прекрасного и морально-совершенного, достаточно полистать Уайльда, Ануя, или просто пристальнее присмотреться к окружающей жизни. Эстетические зрелища часто вне-, а иногда и аморальны. Изображения человеческой гибели, катастроф способны впечатлять, буквально завораживать. С другой стороны, услугу, помощь можно оказать неуклюже, неловко, некрасиво. Неспроста ведь и слово «мораль» в обиходе воспринимается как синоним занудно-назойливого, докучливого приставания, «наезда». Люди, продвинутые в этической и эстетической сферах, нередко склонны обвинять друг друга соответственно в выпендраже и занудстве, если не больше (Правда не следует путать уровни повседневного бытования и научной рефлексии. В последней области, сравнительно с улицей или трамваем, осторожности в выборе выражений обычно несколько больше. Но и принципиальных расхождений тоже куда больше. Оно и понятно — люди специально всматриваются в исключительно сложный объект, в разные его элементы и с разных ракурсов, и неизбежно видят его по-разному.

Множественность эстетик и этик — веяние нашего времени. Но ведь и математика нынче не унифицирована, и физических объяснений тому, что происходит с веществом, пространством, энергией, временем, более чем достаточно. И всё-таки учёные с привычной уверенностью говорят о физической картине мира, о математическом методе. Нас в данный момент интересует не дробность эстетики и этики, а обобщённый взгляд на проблемное поле одной и другой науки. Интересует возможность отличить (пусть дробную и кишащую противоречиями) науку этику или эстетику от (расползающейся, теряющей устойчивые очертания) математики, от (расслоившейся, полной внутренних противоречий) физики, от (временами угодливой, временами циничной) истории и так далее.

Кстати, убеждён, что не мешало бы поочерёдно посравнивать эстетику и этику с каждой из упомянутых наук — чтобы не заносились ни та, ни другая сторона сопоставления. К примеру, всматриваясь в математику, мы могли бы предположить, что эстетика, тоже исследуя структуры, интересуется не величиной, а её производной. Предмет же этики — содержание вектора.

У физики эстетика и этика могли бы поучиться чёткому разделению на поднауки и умению формулировать свои законы — оптики, механики, термодинамики, электричества.

С физиологией и психологией высшей нервной деятельности этике и эстетике надлежит навести самое близкое знакомство (а может, навести справки, чтобы выявить степень родства?), и не увлекаться строительством воздушных замков в отрыве от того, что уже известно об энергетике и природных особенностях человека. Узнав природу человеческого глаза, поняв механизмы работы рецепторов, люди вряд ли стали смотреть на мир хуже, несвободней или скучней. В области эстетических и нравственных переживаний нам ещё предстоит отыскать «колбочки», «внутреннее ухо», «вестибулярный аппарат»…

История должна и может научить этику и эстетику тому, как прослеживать человеческий онтогенез и филогенез в соответствующих модусах бытия.

Словом, нашим сестричкам не мешало бы как следует осмотреться и наметить программу визитов к благородным соседям и родственникам. И в гостях вести себя пристойно и не высокомерничать. Приходится останавливаться на, казалось бы, банальном. Но дело в том, что нередко авторы учебников, например, по этике, слишком уж подчёркивают высокую миссию сей науки — предписывать и поучать. А ведь мало кому в обычной жизни, да наверное и в высоких научных исканиях, нравится иметь дело с бесцеремонными наставниками… (Не могу исключить и того, что трудности, испытываемые этикой в отечественном высшем образовании связаны именно с её непростым характером. Значит, надо не столько обижаться, сколько работать над собой!)

Родственные отношения, тем более между сестрами, не могут быть безоблачными. Здесь, увы, случаются переходы от объяснений в любви до зависти и ревности. И если этика с эстетикой не желают демонстрировать миру внутрисемейные дрязги, то им не мешало бы если не провести раздел имущества (дай Бог, чтобы до этого дело не дошло!), то для начала самым внимательным образом выслушать друг дружку, определиться с главными интересами, с точками зрения на настоящее, будущее и на совместно накопленный жизненный опыт. Где как не в конструктивном диалоге ближайших родственниц могут быть отточены самопонимание и взаимопонимание, определены предмет, метод, цели профессиональной деятельности? Где как не в подобном заинтересованном разговоре этика и эстетика способны продумать способы отстаивать авторитет и достоинство семьи? Где как не в нелицеприятном семейном кругу можно высказать собеседнику свои мысли об опасностях, допустим, литературщины и авангарда для эстетики, проповеди и антипроповеди для этики? Трудно сказать, насколько этика и эстетика в состоянии защитить людей от политиканов, расторопных дельцов, фанатиков и бездарностей. Но без совместных усилий этих двух замечательных наук человечество явно рискует быть ввергнуто в стихию Безудержного Рынка или Великой Войны.

И в связи со всем этим очень отрадно осознавать, что в рамках нашей кафедры, именуемой как раз «кафедрой эстетики и этики», наблюдается взаимоуважительное, заинтересованное конструктивное общение между этиками и эстетиками, открытое и внешнему диалогу. За этот конструктивный дух хочется особо поблагодарить вдохновительницу и руководителя кафедры — многоуважаемую Алису Петровну Валицкую.