Интуиция как принцип философского свободомыслия и герменевтика ХХ века

[134]

Романтизм в США XIX века не столько запоздал в развитии относительно своего европейского предшественника, сколько продлил сознательную жизнь вполне определенного способа философствования. Рассуждая об энергии мышления больше, нежели о его формальных правилах и утверждая первостепенную необходимость для познания быть направленным на целое, романтизм открывал перспективу переосмысления традиционных подходов. В этой перспективе ясно различима герменевтика, несомненно обязанная своим современным состоянием философской проницательности романтизма.

Противостояние американских романтиков во главе с Эмерсоном всему духу локковского сенсуализма, завезенного в багаже религиозной ортодоксии из Старого света, кристаллизовалось у них в сознательном стремлении обосновать идеи философского свободомыслия. Дж. Марш, издавший произведения английских романтиков Т. Карлейля и С.-Т. Кольриджа, Дж. Рипли, вдохновитель и организатор нескольких коммунитарных экспериментов в США, Т. Паркер и еще многие «сторонники новых взглядов», как они назвали себя сами, или трансценденталисты, как их назовут другие, отказались вслепую повиноваться религиозно-философской догматике пуританства. В активной полемике с Э. Нортоном, выдающимся апологетом авторитарных оснований этой догматики, Дж. Рипли выразил идею о том, что познание любого типа направляется «чувством сердца», а не следует по стопам за разъяснительной проповедью должностного авторитета. Интуиция собственной души, по мнению Рипли, позволяет каждому человеку самому решать вопрос о принципах реального познания.

Если Гегель полагал, что ложное знание означает неравенство знания с его субстанцией, то отсюда следует, что обретение истины сопряжено с необходимостью достижения указанного равенства 1. Эта общая идея, теоретически, впрочем, довольно чуждая романтизму, все же проливает свет на его стремление к отождествлению метафизического образа субстанции с чувственным образом непосредственно данной природы. Именно с таких позиций романтизм заново (после Возрождения) открывает жизненный и творческий смысл природы и выражает это в качестве философского идеала первостепенной важности.
[135]

Локковский принцип познания как мысленного копирования предметных оригиналов сам по себе не был отвергнут романтиками, они лишь в своих целях расширили его сенсуалистический базис. Пытаясь преодолеть ту ограниченность, которая собственно и выражала определенность данного принципа, романтики стремились более полно интерпретировать идею природы. Существенным компонентом такой интерпретации является признание способности человека к соотнесению с духовной целостностью природы. При такой соотнесенности, как представлялось романтикам, собственное существование каждого обретает смысл в качестве завершенного целого, проявляясь во всем объеме человеческой деятельности.

Со времен романтической классики «Бури и натиска» 1770–1880-х гг. человеческая деятельность характеризовалась как эстетически содержательная жизненная стихия, безмерный исток нового и гениального. Данная идея изменила саму культуру философствования, так что хранить верность принципам познания вековой давности стало невозможно. Преодоление свойственного локковскому рационализму искажения естественной роли чувственности в познании американские романтики оценивали прежде всего как мировоззренческую проблему, не имеющую заранее ясного решения. По свидетельству Дж.Э. Кэбота, первого американского историка трансцендентализма, один из пионеров новых взглядов в США, Г. Хедж вспоминал: «В сентябре 1836 г. в день двухсотлетия Гарвардского колледжа Эмерсон, Дж. Рипли, один наш знакомый и я собрались вместе, чтобы обсудить современное состояние теологических и философских представлений, которое, как мы согласились, весьма неудовлетворительно. Мы задались вопросом, можно ли что-нибудь предпринять, чтобы как-то определить свой протест против них, а также способствовать развитию более глубоких и перспективных взглядов. Нам довольно трудно было сформулировать, что же именно мы хотим. Мы только испытывали чувство сильнейшего неудовлетворения господством локковского сенсуализма, превратившегося в опору унитарианской теологии. Работы Колриджа, недавно изданные Маршем, и ранние произведения Карлейля... способствовали пробуждению сознания молодых священников. В воздухе носились признаки новой эры духовной жизни» 2.

Самюэль Тейлор Колридж (1772–1834) и Томас Карлейль (1795–1881) — представители английского романтизма. Джеймс Марш — (1794–1842), основатель «Вермонтской школы трансцендентализма» (1826), издал «Biographia Literaria» (1817), а также «Aids to reflection in the formation of a manly character» (1829) Колриджа с подробным указате- [136] лем, обширными примечаниями и предисловием (55 с.), которое считается первым манифестом трансцендентализа или его Ветхим заветом; репутацию Нового завета получила «Природа» Эмерсона (1836). Роль вдохновителя и формального организатора кружка принадлежала Джорджу Рипли (1802–1880), но своим теоретическим развитием трансценденталисты были обязаны главным образом творчеству его друга Ралфа Уолдо Эмерсона (1803–1882). Идейным рупором направления считался четырехмесячник «The Dial», выходивший в свет в 1840–1844 гг. Кроме того, длительное господство трансценденталистов в периодике связано с редактированием и выпуском ими множества других изданий, включая ежедневные газеты. Общественное внимание они привлекли к себе также несколькими коммунитарными экспериментами, сравнительно быстро потерпевшими неудачу.

Основоположники новых взглядов приняли религиозно-философскую предпосылку о праве и способности каждого человека на свободное постижение божественной истины. Данную предпосылку впервые сформулировал Уильям Эллери Чаннинг (старший) в своей лекции «О богоподобии человека» (1828). Здесь он проводил мысль о том, что богоподобие выражает высшую духовную природу человека, гармонию человека и универсума, дает человеку высшую цель и означает для него высшее благо; богоподобие заключается в исполнении «простых и ясных обязанностей в жизни», в связи с чем «величие божественного означает бесконечность наших способностей» 3. В развитии мировоззренческих следствий из указанной предпосылки, трансценденталисты стремились не столько к оживлению выхолощенной рационализмом чувственности, сколько к тому, чтобы рассмотреть естественную структуру познания и выделить здесь наиболее существенные элементы, в особенности те, которым до этого не придавалось должного значения. Таковы в данном случае их представления об интуиции как особой познавательной способности. Характеризуя указанную способность на примере религии и нравственности, Рипли писал: «наше собственное сознание создает нам уверенность в том, что открытие высших духовных истин обусловлено нашей душой; она содержит в себе простые и фундаментальные идеи, которые образуют субстанцию разума, принадлежащего всем людям. Эти идеи являются интуициями сознания и на них основывается вся религиозная и нравственная истина» 4 В свою очередь, Эмерсон дает более общее определение интуиции. «Размышление. ведет нас, — писал он, — к тому источнику гения, и добродетели, и самой жизни, который мы называем Непосредственностью, или Инстинктом. Мы дали этой первичной форме мудрости имя [137] Интуиция... Вот в этой глубинной силе, далее которой нельзя продолжить анализ, заключено общее происхождение вещей, ибо то ощущение бытия, которое неведомым образом возникает у нас в душе в минуты покоя, не только сродни всем вещам, пространству, свету, времени, человеку, но и едино с ними, и исток его — тот же самый, что и исток их жизни, их бытия» 5. Способность интуитивного постижения сущности, минуя логические формы развития мысли, укоренена, полагает Эмерсон, в самой природе разума: «Разум, — по утверждению американского философа, — есть высшая способность духа или то, что мы часто называем собственно душой, — он никогда не рассуждает и ничего не доказывает, он просто воспринимает, он представляет собой зрение» 6 Интуитивное постижение по аналогии, облеченное в форму прозрений и догадок, Эмерсон воз.вышает в познавательном значении перед целенаправленным исследованием. Он полагал, что «догадка нередко более плодотворна, чем неоспоримое утверждение, и что мечта подчас дает нам глубже проникнуть в тайну природы, чем сотня проведенных с конкретной целью экспериментов» 7. Точно также в своем очерке «Поэт» Эмерсон описывает преимущества поэтической способности перед наукой, когда поэт своим творчеством способен восстанавливать цельность природы, расчлененной в науке на отдельные «вещи», и заключает, что эта способность должна служить примером истинного метода для философии.

Разум организует свою деятельность согласно всеобщему и единому духовному закону, который находит свое выражение во взаимосвязанных формах религиозной, нравственной и эстетической идей. Совокупность данных идей характеризуется Эмерсоном как сверхдуша (Over-Soul) или сверхсознание, причастность которому со стороны индивидуального сознания образует единое основание действий человека, также как и основание его целей. В этом отношении интуитивное постижение оказывается наиболее естественной формой познания мирового единства. Согласно Эмерсону, все воспринимаемые и мыслимые предметы составляют проявление единой духовной сущности, находясь в необходимой взаимосвязи. Эта взаимосвязь, в которую человек органически включен, есть всеобщая жизнь универсума. «Мы начинаем с того, — пишет Эмерсон, — что лишь делим жизнь, которую ведут вещи вокруг нас: только затем приходит чувство, что эти вещи — независимые от нас явления природы; мы забываем, что сами разделяем их жизнь. Вот где родник мысли и действия. Вот где крылья вдохновения, которое дарует человеку зрелость мысли… Мы покоимся в лоне безграничной мудрости, которая делает нас восприемниками ее прав- [138] ды и проводниками ее деятельности. Когда мы поступаем по справедливости и правде, здесь нет нашей заслуги, мы просто даем пройти через нас ее лучам» 8. Подобная пронизанность индивидуального самосознания всеобщим содержанием означает, что не предметная объективность, но нравственность составляет подлинный объект познания. Эмерсон пишет: «Все, происходящее в природе, представляет собой своего рода нравственное суждение. Нравственный закон находится в центре природы, и его излучения достигают всех уголков ее царства. Он выступает как сущность всякого вещества, всякого отношения, всякого процесса» 9. Именно в контексте нравственной идеи американские романтики представляли себе истинное познание как одномоментный акт прозрения индивида, данный по типу религиозного откровения. Поэтому для трансценденталистов сущность интуитивного познания состоит в том, что оно позволяет усвоить «наитие божественного духа, вливающегося в наш дух», чтобы «открыть и наблюдать тот луч света, который сияет из самых недр... души» 10. Постижение истины интуитивным путем общедоступно, оптимистически полагает автор «Природы», ибо душа каждого человека «воспринимает и дает откровение истины» 11. «Пусть же человек, — рекомендовал Эмерсон далее, — познает откровение, которое вся природа и всякая мысль сообщает его сердцу». Тогда он постигнет мировой абсолютный закон и обретет способность «вещать от лица бога» 12. Таково обоснование американскими романтиками идеи философского свободомыслия, принципиально важной для их собственного творчества и оказавшейся столь перспективной в философии ХХ века.

В этой перспективе легко различим ряд положений, указывающих на то, что романтизм, в основном инспиративно, представляет собой существенный компонент методологической предистории герменевтики, по крайней мере, герменевтики Г.-Г. Гадамера. В кратком изложении некоторые из них представляются следующими.

1. Интуиция целого. Это принципиальная основа философской позиции американского романтизма. Целое есть универсальный закон органического соотнесения существенных моментов всеобщей духовной деятельности. В объеме этой деятельности, названной Эмерсоном «сверхдушой», целое не ограничено целым природы и в данном отношении он полагает, что «природа — символ духа». Интуиция целого присутствует как общее чувство гармонии и красоты и она осуществляется при условии «доверия к себе» в качестве естественного элемента универсального целого. Из факта нашей способности непосредственно постигать целое для Эмерсона [139] следует важнейший вывод о том, что философски наиболее существенным качеством мира является его целостность и единство во всех конкретных проявлениях: «Истина, добро, красота — все это различные проявления единого Целого» 13. Преемственность этой идеи с герменевтикой очевидна, ибо Гадамер в свою очередь полагал, что философ вопросы философии нацелены на целое 14.

2. Интуиция понимания. Интуитивное постижение целого приводит к пониманию в сфере разумного познания. Основание разумности дает способность усмотрения гармонии, существующей в действительности. По Эмерсону, «разум есть зрение», но точка зрения романтической разумности — это не спекулятивные абстракции, а непосредственная деятельность человека, который, «делая что-то одно, делает все» и именно потому становится сопричастным общему разумному содержанию. Только подобная сопричастность открывает возможность реального понимания. Данное соображение также представляется весьма существенным для развития соответствующих представлений в герменевтике. Гадамер отмечал, что «со времен немецкого романтизма герменевтика начинает видеть свое назначение в избежании псевдопонимания» 15. Отсюда предмет понимания — это не грамматика слов или фраз. Для Эмерсона слова сами по себе есть «конечные органы бесконечной души», искажающие истину. Истинный предмет понимания составляет суть дела, так что понимание выражает собой согласие с этой сутью дела. Развивая подобные представления, Гадамер писал следующее: «задача герменевтики — прояснить чудо понимания… Цель любого понимания — достичь согласия по существу; задача герменевтики — добиваться согласия. Чудо не в том, что души таинственно сообщаются между собой, а в том, что они причастны к общему для них смыслу» 16. Разработка проблемы смысла также в полной мере свойственна романтизму, несомненно преодолевшему в этом дидактизм плоского рационализма.

3. Интуиция смысла. Как полагает Эмерсон, смысл воплощает собой подлинную реальность сознания, более или менее полным отражением которой являются все создания природы, человек, общество, культура. Определение смысла осуществляется как причастность человека к общему делу, исполняемому по закону мировой гармонии. Этически достижимый уровень этого закона есть высшее благо (SUMMUM BONUM), характеризующее собой определенное состояние души. Такое состояние, гармонически соотнесенное с целым как «сверхдушой», образует смысл в качестве духовного процесса, про- [140] цесса не завершенного и открытого к дальнейшему развитию. Адекватный метод постижения духовной гармонической данности заключается в поэзии и весь романтизм внутренне преисполнен уверенности в этом. В свою очередь, Гадамер отмечает «загадочную близость» между философией и поэзией. Эта близость такова, что поэтический и философский способы речи не могут быть «ложными», ибо вне их самих нет мерила, каким их можно было бы измерить и каким они соответствовали бы. Однако по существу своему они далеки от произвола, поскольку дело не в соответствии предметам, но в способности выразить энергию целого как духовной тотальности 17.

Отмечая методологическую преемственность в развитии философских представлений романтизма по отношению к герменевтике, трудно не вспомнить о позиции Гегеля, который охарактеризовал мышление романтизма как естественный тип философствования, где за недостатком понятия свирепствует гениальность, выставляющая напоказ произвольные комбинации воображения. Однако герменевтика не приняла во внимание демаркационный ригоризм автора «Науки Логики», полагая, что познание, даже в системе научных понятий, едва ли станет для живой жизни самоцелью.