Об абсолютных законах капитализма и человеческого общества

[14]

То, что в нашу эпоху — эпоху космическую и компьютерную, эпоху техногенного и информационного общества, эпоху генной инженерии и качественно нового уровня развития естественных наук вообще, сулящего смягчение пока еще неразрешимого экзистенциального противоречия между жизнью и смертью — первостепеннейшей глобальной проблемой является человек, не может вызывать возражений. Признается это и теоретиками, лишь логически созерцающими историческую закономерность утверждения человека, и сильными мира сего, практически способствующими осуществлению этой закономерности путем ее неосуществления.

Абстрактно человек всегда выступал целью производства, однако о его реальном, действительном утверждении можно говорить лишь в условиях существования возможности свободного проявления, развития и утверждения его субстанциальной сущности. Таковой же, как известно, признается способность к «свободной осознанной деятельности».

Труд — основной и главный вид человеческой жизнедеятельности. Способность к труду позволяет человеку быть единственным нарушителем спокойствия в материальном мире. Опосредствуя свое отношение к природе орудиями труда, он расширяет осваиваемое пространство в уплотненное время. Обмен веществ между [15] человеком и природой с момента опосредствования отношения между ними перестает носить характер простого животного присвоения предметов природы. В этот процесс теперь уже вторгается социальный заряд, свидетельствующий об отделении человека от природного животного мира, о выходе его из естественного первозданного состояния. Переход от обычного животного присвоения к человеческому по мере развития средств и способов опосредствования отношения между человеком и природой означает вовлечение все большей части природы в сферу преобразующей деятельности. Окружающий человека материальный мир все больше становится совокупностью артефактов, даже самый первый из которых, несмотря на свою примитивность, свысока взирает на предметы природы, чьих первозданная прелесть несравнима с величием предметного свидетельства очеловеченной природы. Таким образом, человек, признанный венцом природы, в процессе своей социализации саму природу превращает в составную часть создаваемого им общественного мира.

Уже сказанного достаточно, чтобы прийти к общеизвестному выводу: человек благодаря своей уникальной способности к преобразующей деятельности, является главной производительной силой. Но на что направлена эта сила, что служит главной целью и конечным результатом ее функционирования? Ответ на данный вопрос, обоснованный как с общеабстрактной, так и с конкретно-исторической точки зрения, является важнейшей составляющей в теоретической разработке проблемы человека. Тем не менее, отрасль науки, предмет исследования которой непосредственно обязывает ее заниматься кругом проблем человека, лежащих в сфере общественного производства и общественных отношений, а метод изучения и имеющиеся в ее арсенале категории и понятия делают для нее более доступными основополагающие вопросы указанной проблемы, можно утверждать, повернулась к человеку спиной. Речь идет об экономической науке, и особенно о политической экономии. Указанное обстоятельство вызвано рядом причин, главными из которых являются следующие: во-первых, то, что утверждение рыночных отношений актуализировало сугубо [16] прагматические вопросы, что не могло не отразиться в теории; во-вторых, борьба двух идеологий в пору очевидного пресмыкания одной перед другой, привела к так называемой деидеологизации, обязывающей общественные науки, и в первую очередь политическую экономию, освободиться от их политического, идеологического, классового характера. Приспособление этих отраслей науки к требованиям, предъявляемым процессом деидеологизации (а точнее, к новой идеологии), по сути означало их гибель, что отразилось в переименовании научных дисциплин, соответствующих кафедр в вузах, отделений в НИИ; в-третьих, политическая экономия хотя и рассматривалась всегда как наука о богатстве, но таковым экономисты, как правило, считали непосредственное богатство. Поэтому традиция, в рамках которой вопросы антропологии оставались за пределами исследования политэкономии, зародилась задолго до утверждения новых общественных отношений на постсоветском пространстве. Исходя из сказанного, на данный момент ответственность за степень теоретического обоснования основополагающих вопросов проблемы человека ложится большей частью на философскую и социальную антропологию. Что же касается экономической науки, человек объектом ее исследования остается постольку, поскольку его по-прежнему принято считать, и вполне справедливо, единственным субъектом производственных отношений и главным элементом производительных сил, т.е. интерес к человеку обусловлен тем, что он является создателем непосредственного экономического эффекта. Но даже в пределах столь ограниченного подхода к проблеме справедливое звучание обретает вопрос: «Но если человек — это главная производительная сила, то не логичнее ли развивать производительные силы, направляя средства прежде всего на развитие человека?» 1 Ведь человек — это не только рабочая сила, и то, насколько эффективно будет функционировать рабочая сила, зависит от общего состояния человека как богатого конкретного целого.
[17]

То, что на особенном этапе (ступень опосредствования) развития общества человек предстает не как универсальное существо с богатыми связями и качествами, а, с одной стороны, как лишь непосредственный производитель, поэтому только фактор производства, с другой — как «присваиватель», потребитель, обусловлено господствующими в те эпохи производственными отношениями и формами собственности на решающие средства производства. Это обстоятельство находит свое выражение в том, как человек тех эпох относится к тому, что составляет его субстанциальное могущество: с одной стороны, труд позволяет человеку отделиться от природы, осуществить господство над ней, с другой же, чем внушительнее успехи в схватке с силами природы, тем больше попадает он под власть созданного им самим предметного мира. Опредмеченный труд, являющийся внешним вещественным свидетельством сущностных сил человека и его социальной сущности, противостоит ему как враждебная сила; труд в обществе, находящемся на опосредствующей ступени развития, принимает характер не-труда в полярном значении. На одном полюсе он превращен в свою противоположность — работу, на другом же — в досуг, безделье, времяпровождение; труд в таком обществе выступает, с одной стороны, как элемент угнетения (физический труд), с другой же, как привилегия особой части людей (умственный труд, предпринимательская, управленческая деятельность). Следовательно, на определенной ступени развития общества труд из средства проявления сущностных сил человека, его самореализации и самоутверждения превращается в чуждое человеческой природе явление.

Кроме тех непосредственных причин отношения к не-труду, которые лежат в сфере общественных отношений, имеется коренная причина подобного отношения к предметной деятельности, состоящая в отсутствии соответствующего уровня производительных сил. Ведь объективной материальной основой превращения самого процесса труда в процесс творческий, со всеобщей точки зрения, является «озаренная социальным светом техника», которая не превращает непосредственного труженика в свой придаток, а сама воспринимается им как продолжение своей головы и рук. [18] Однако наличие такой техники без соответствующих производственных отношений не обеспечивает превращения царства труда в царство свободы. Цель труда как свободного проявления сущностных сил, как наслаждения жизнью, остается нереализованной, и это потому, что труд, свободный от общественной формоопределенности — лишь абстракция, реально он осуществляется в рамках определенного способа производства, цель которого приходит в противоречие с абстрактной, а с точки зрения будущего общества, с действительной целью труда. Следовательно, характер соотношения цели труда и цели производства во многом определяет создание условий для развития и утверждения человека не как элемента производительных сил, фактора общественного производства, а как активного исходного начала и конечной цели всего общественного развития, т.е. как самоцели.

Из общеизвестного определения труда, данного К. Марксом, явствует: назначение труда — быть необходимым условием человеческой жизни, независимо от общественной формоопределенности этой жизни — обусловлено целью труда, состоящей в создании потребительных стоимостей. Однако преобразование предметов природы в соответствии с потребностями человека остается единственной целью труда до тех пор, пока труд предстает лишь как условие материальной жизни, лишь как источник материального богатства. Но на определенном этапе развития человечества возникает необходимость рассмотрения труда не только с точки зрения предметного результата (хотя если за ним не следует такой результат, труд потерял бы всякий смысл), а как человеческого процесса, как наслаждения жизнью и как самое достойное проявление жизненных сил человека. Коротко говоря, труд должен быть рассмотрен не только лишь как источник непосредственного и опосредствованного богатства, а еще и как потребность и цель. Если подойти к труду с указанной стороны, то окажется, что труд, наряду с общей для всех типов общественного производства целью, обогащается еще одной. Точнее, цель труда приобретает личностный аспект. Цель труда, с точки зрения указанного аспекта, на наш взгляд, заключается в развитии сущностных сил человека.
[19]

Производство, в отличие от труда, охватывает не только обмен веществ между человеком и природой, а еще и отношения между людьми в процессе этого обмена. Поэтому потребление хотя и является общей целью производства, но в каждых конкретно-исторических условиях она (цель) нагружается специфическим содержанием и предстает также в специфической форме. Однако если брать даже общую цель производства, ее можно рассмотреть в разных аспектах — непосредственно, опосредствованно и действительно или представить с точки зрения трех последовательных форм: объекта (общественная форма продукта), временного фактора (абстрактная форма) и субъекта (человек) 2. Такое условное расчленение цели общественного производства возможно и нужно при теоретическом анализе того или иного этапа развития общества, однако в поступательном движении человечества наступает момент, когда уровень производительных сил и характер производственных отношений выдвигают одну субстанциальную цель, в которой синтезируются все другие цели. Сама такая цель требует не только адекватного, но и идентичного средства своей реализации, т.е. из обычной цели общественного производства она превращается в самоцель всего общественного движения. Общественное движение же, исходный пункт которого в то же время является еще и его результатом, или конечным пунктом, носит неограниченный, бесконечный характер.

В докапиталистических формациях, где цели и средства производства дифференцированы и поляризованы (во-первых, в этих обществах цель производства выступает в вышеуказанных трех формах, причем разграничение между ними настолько четкое, что каждая из них предстает как самостоятельная, независимо существующая. Поскольку между этими целями отсутствует строгая субординация, в рассматриваемых эпохах трудно выделить одну субстанциальную цель, которая подчиняла бы все акциденциальные цели; во-вторых, в этих обществах активное исходное начало и [20] главная движущая сила производства являются лишь средством осуществления внешней, противоречивой и даже враждебной цели) и где общественное движение ограничено объективными противоречиями соответствующих способов производства, оно (это движение) не может носить самоцельного характера. Тут же следует оговориться, что хотя здесь речь шла о докапиталистических способах производства, первобытное общество характеризуется определенной спецификой. Эта специфика детерминирована, с одной стороны, крайне низким уровнем развития производительных сил, с другой же, — обусловленной этим уровнем целью производства. В первобытном обществе исходный пункт производства (на первой ступени — члены общины, на второй — община) выступает средством хотя и не враждебной цели (на первой ступени — община, на второй — отдельные члены общины), но в условиях данного способа исходные и конечные пункты общественного производства расходятся, иначе, главные цель и средства производства не являются тождественными и поэтому предстают, правда, не как антагонистические, но как противоречивые моменты. Следовательно, социальное движение на первой ступени существования человечества не носит (и не могло носить) характера самоцели.

Иллюзию самоцельного движения создает всеобщая формула капитала Д—Т—Д'. Иллюзорность эта обоснована экономической наукой. Но если все же допустить, что данная формула отражает движение самоцели, то нужно полагать, что таковой выступает лишь особая часть общества, которая представляет собой неактивное, нерешающее, неглавное средство реализации «высшей» цели, иначе, самой себя. И в самом деле, персонифицировав формулу Д—Т—Д', обнаружим, что исходный пункт предстает как будто идентичным, но не адекватным средством конечной цели. Действительное средство «самовозрастания» денег (рабочая сила) остается за пределами указанной формулы, лишь в ее развернутой форме рабочая сила представлена второстепенным средством достижения цели. Выходит, что средство (рабочая сила) осуществляет внешнюю цель, а цель (Д') затмевает действительное средство своего осуществления. Кроме того, движение Д—Т—Д' вовсе не бесконечно и наряду с [21] известными объективными причинами его ограниченности сегодня таковой выступает актуализация проблем человека.

Если труд является субстанцией человека, то степень его очеловечения, приближения его к действительной социальной сущности в первую очередь определяется его отношением к своей предметной деятельности. На каждом конкретно-историческом этапе развития общества это отношение обретает конкретное содержание. С такой точки зрения парадоксальны отношения, которые характерны для первобытного способа производства. Несмотря на крайне низкий уровень производительных сил, поразительную примитивность средств производства, людьми той эпохи труд воспринимался как нормальное проявление жизнедеятельности человека. Подавленный господством природных сил первобытный человек находит облегчение в созданном им самим ничтожно малом «искусственном мире». В нем он чувствует себя хозяином. Что касается орудий труда, то поскольку в процессе первобытного производства базисом самой операции остается человеческое тело, они, за редким исключением, носят индивидуальный характер. Количественные и качественные параметры орудий труда соответствуют особенностям его владельца. Поэтому в отличие от машинного производства, когда непосредственный труженик представляет собой придаток машины, первобытный производитель свои примитивные орудия труда воспринимает как продолжение своего тела. Кроме того, в условиях натурального хозяйства человек специализируется не на каком-либо одном виде труда. Натуральное производство требует частой перемены видов деятельности, что в пределах определенной меры обогащает содержание деятельности человека. Первобытный человек не привязан к какой-либо одной операции, что способствует по меркам той эпохи многостороннему развитию его способностей.

Однако кроме материальной основы положительного отношения к труду в первобытном обществе имеется еще одно, важнейшее условие такого отношения к предметной деятельности, которое относится к сфере общественных отношений. Это система целей первобытного способа производства, до определенного момента исключающая перерастание противоречивых интересов общины и ее [22] членов в антагонистические. Вследствие указанных и других факторов (всеобщность труда ставит членов общины в равное положение по отношению к свободному времени, как оно воспринимается первобытными людьми; равноправны они и с точки зрения участия в управленческой деятельности) первобытный человек как бы более человечен, чем стоящие на последующих ступенях истории человечества «цивилизованные люди». В этом смысле не случайно, что ту, только что отделившуюся от природного мира эпоху, называют «золотым веком».

Однако крайне низкий уровень развития производительных сил, c одной стороны, и нетождественность цели производства и средства ее реализации, с другой, исключают возможность всестороннего развития человека. Предметная деятельность первобытных людей, как с точки зрения результата, так и с точки зрения процесса не соответствует действительному содержанию труда. Она (предметная деятельность) не является ни необходимой потребностью, ни наслаждением жизнью. Обмен веществ между человеком и природой, в конечном счете, носит принудительный характер, и если деятельность человека в сфере преобразования предметов природы все же не обретает характера работы, то это детерминировано тем обстоятельством, что указанное принуждение обусловлено не столько особенностями общественных отношений той эпохи, сколько нахождением первобытного человека под властью сил природы. Таким образом предметная деятельность первобытных людей не является ни трудом, ни работой в действительном смысле этих категорий. Стать таковыми ей предстоит лишь в результате отрицания ее переходного характера. Первое же отрицание, как свидетельствует история, отрицательно, и с того момента основной вид человеческой деятельности носит клеймо принуждения и осуществляется в сфере необходимости. На всех последующих ступенях истории человечества непосредственный труженик выступает средством осуществления внешней цели. Уже из этого следует вывод, что в подобных обществах не только самореализация человека, но и сама попытка постановки проблемы не имеет под собой какого-либо серьезного основания. И здесь не имеет решающего значения, в какой роли [23] будет рассмотрен человек — непосредственного труженика, который в качестве раба, крепостного или рабочего выступает лишь как средство реализации внешней цели, либо потребителя, который в виде рабовладельца, феодала и капиталиста служит целью соответствующих способов производства с точки зрения субъекта. Человек лишь как производитель и лишь как потребитель является односторонностью. Находясь только на одном полюсе общественного производства, ему не добиться «самоулучшения», самореализации.

Труд является главным средством «самоулучшения», но деятельность непосредственных тружеников в указанных обществах уже изначально лишена содержания труда как творческой деятельности, поскольку момент целесообразности в эту деятельность вносится извне. О том, что этот момент имеет решающее значение в определении отношения человека-производителя к труду, свидетельствует раздвоение крепостного крестьянина, которое становится очевидным благодаря пространственно-временному делению труда. Крепостной одним и тем же орудием труда одну и ту же операцию выполняет как на своей земле, так и на земле хозяина. Тем не менее, труд, осуществленный им на своем участке, как будто приобретает иное содержание и по сравнению с работой на земле барина является более производительным. Уже из этого факта можно сделать вывод, что внутри данной меры в отношении непосредственного труженика к труду определяющее значение имеет не столько техническая сторона преобразующей деятельности, сколько его социальная нагрузка. Ведь в эпоху восходящего капитализма, хотя и имели место революционные сдвиги в элементах объективного фактора производства, отношение к труду было таким же, как к чуме. Промышленные перевороты, внося коррективы в процесс обмена веществ между человеком и природой, лишь создают иллюзию об их возможностях в решении социальных проблем, однако без преобразования общественных отношений даже постановка проблемы человека лишена серьезного основания. И не случайно, что несмотря на неуклонный прогресс в производительных силах, который с появлением машинного производства стал наиболее ощутимым, непосредственные производители оставались лишь средством [24] осуществления внешней цели, лишь источником прибавочного продукта, производимого уже в форме прибавочной стоимости.

Из вышесказанного видно, что движение общественного производства ни в одной из докапиталистических формаций не носило самоцельного характера. Во всех этих формациях, как отмечалось, цели общественного производства четко выделялись по объекту, по времени и по субъекту. Раскрытие же содержания теперь уже всеми пренебрегаемых основных экономических законов тех способов производства позволяло выделить непосредственную экономическую цель, которая, уже из факта ее присутствия в определении основного экономического закона, воспринималась еще и как главная цель общественного производства, и главное средство достижения этой цели. Однако эта цель и в самом деле была непосредственной, она не концентрировала в себе всех устремлений общества и не подчиняла себе все процессы общественного движения. Это же впервые происходит в условиях всеобщего товарного производства. Движение общественного производства именно здесь становится самоцельным и оно, как известно, находит отражение в формуле Д—Т—Д'. В условиях, когда общественное производство превращается в движение самоцельного характера, ее цель пронизывает и подчиняет все другие цели и становится главнейшим ориентиром и осью всего социального движения.

Что касается основного экономического закона, который охватывает лишь непосредственную цель производства и главное средство ее достижения, то он трансформируется в абсолютный закон общественного производства. Однако если в эпоху всеобщего товарного производства в роли абсолютного закона выступает производство прибавочной стоимости, то в нашу эпоху, когда успехи естествознания поразительно умножили и «омногообразили» возможности человека, когда степень усовершенствования техники и технологий производственного процесса до небывалого раздвинули горизонты для всестороннего развития человека в самом процессе общественного производства, даже неловко говорить об абсолютности этого закона. Вместе с тем, в силу отсутствия «переворота» в общественных науках и в общественных отношениях, соответствующего [25] достижениям естествознания и научно-технического прогресса, закон, провозглашающий главным богатством его (богатства) абстрактную форму, по-прежнему остается абсолютным, а общество, как правило, продолжает двигаться внутри закономерности, отражающейся в формуле Д—Т—Д'.

Тем не менее, объективная необходимость превращения человека в высшую цель и действительную самоцель общественного производства все упорнее стремится стать закономерностью современного общества. Эта закономерность в грузинской экономической литературе нашла отражение в формуле ЧЕЛОВЕК—РАБОЧАЯ СИЛА—ТРУД—ПРОДУКТ—ЧЕЛОВЕК' (сокращенно Ч—Т—Ч') 3. «Человек здесь не воспроизводит себя в какой-либо одной только определенности, — поясняет автор формулы, цитируя К. Маркса, — а производит себя во всей своей целостности, он не стремится оставаться чем-то окончательно установившимся, а находится в абсолютном движении становления» 4. Действительно, лишь бросив взгляд на формулу, можно убедиться в самоцельном характере движения, которое она отражает. Во-первых, в данном случае нет надобности говорить об условности выражения «цель производства», так как целеполагание является предикатом только человека, который в данной формуле предстает исходным и конечным пунктом движения, средством и целью, производителем и потребителем одновременно. Кроме того, средство (исходный пункт) здесь не просто адекватно цели (конечный пункт), но еще и идентично ей, а главное, опосредствующим звеном в этой формуле выступает труд, т.е. субстанция человека и основное условие его бытия как существа социального. Именно наличие в формуле труда как целесообразной, свободной, творческой деятельности, как неиссякаемого источника и условия развития и совершенствования имманентных сил [26] человека делает это движение бесконечным, не признающим никаких ограничений, способным к преодолению любых барьеров. Однако с учетом того, что труд является сущностным призванием, субстанциальным могуществом человека и необходимой потребностью, а работа — нечеловеческой принудительной формой предметной деятельности человека, наличие в формуле категории рабочей силы представляется неправомерным. Она более соответствует понятию работы, чем понятию труда. Кроме того, для человека, рассматривающего труд как деятельность, благодаря которой он во всей полноте развивает и проявляет свои уникальные способности, наречение их рабочей силой является унизительным. К тому же труд как творческий процесс требует приведения в движение не ограниченных способностей и навыков, а сущностных сил человека. Может быть именно этим понятием стоит заменить в формуле категорию рабочей силы.

Если для общества, социальное движение которого отражается во всеобщей формуле капитала (Д—Т—Д'), абсолютным законом является производство прибавочной стоимости, то для общества, которое движется в рамках формулы Ч—Т—Ч', абсолютным должен стать закон производства человека. «Если законом первого порядка сочтем производство конечного продукта (автор под конечным продуктом имеет в виду предметы потребления, удовлетворяющие разумные потребности человека. — А.Н.), то очевидно, производство свободного времени является законом более высокого ранга. Положительный синтез обоих в определенном смысле создает абсолютный закон коммунистического общества 5  (воспроизводство универсального всесторонне развитого человека)» 6.

В условиях той фазы научно-технической революции, которая привносит социальный заряд в отношение между техникой и человеком, [27] что выражается в экономии труда и росте свободного времени, в очеловечении самого процесса труда и превращении рабочего времени в свободное время, т.е. в условиях существования той материальной основы, которая, в конечном счете, обусловливает необходимость и возможность всестороннего, свободного развития и окончательного утверждения человека, теоретическое обоснование всех аспектов проблемы человека позволит ускорить преобразования в сфере общественных отношений, непосредственно определяющих закономерности социального движения.